Неточные совпадения
— Вы, Николай Иваныч, опять
вашей несчастной страсти начинаете предаваться! Сами, я думаю,
знаете греческую фразу: «Пьянство есть небольшое бешенство!» И что за желание быть в полусумасшедшем состоянии! С
вашим умом, с
вашим образованием… нехорошо, право, нехорошо!
— Не
знаю,
ваше превосходительство; это подарок мужа, — отвечала та, покраснев от удовольствия, что обратили на нее внимание.
Конечно, на первых порах самолюбие
ваше будет несколько неприятно щекотаться, но потом вас
узнают, привыкнут, полюбят…
Я пишу не затем, чтоб вымаливать
вашу любовь: я горда и
знаю, что вы сами так много страдали, что страдания других не возбудят в вас участия.
— О, помилуйте! Я
знаю, как трудна
ваша служба, — подхватил князь.
— Конечно, да, — подхватил Калинович, — и, может быть, в Варшаве или даже подальше там у вас живут отец и мать, брат и сестра, которые оплакивают
вашу участь, если только
знают о
вашем существовании.
— Нет,
знаю, — возразил Калинович, — и скажу вам, что одно
ваше спасенье, если полюбит вас человек и спасет вас, не только что от обстановки, которая теперь вас окружает, но заставит вас возненавидеть то, чем увлекаетесь теперь, и растолкует вам, что для женщины существует другая, лучшая жизнь, чем ездить по маскарадам и театрам.
— За что я погибать должон, то желаю
знать,
ваше превосходительство? — произнес тот, тщетно стараясь придать своему голосу просительское выражение.
— Дело
ваше еще не рассмотрено, следовательно, я ничего не
знаю и ничего не могу вам сказать, — проговорил он скороговоркой и, быстро повернувшись спиной, ушел в кабинет.
— Об этом в последнее время очень много пишется и говорится, — начал он. — И, конечно, если женщина начала вас любить, так, зря, без всякого от вас повода, тут и спрашивать нечего: вы свободны в
ваших поступках, хоть в то же время я
знал такие деликатные натуры, которые и в подобных случаях насиловали себя и делались истинными мучениками тонкого нравственного долга.
С просьбой
вашей я не
знаю, что делать.
— Все это прекрасно, что вы бывали, и, значит, я не дурно сделал, что возобновил
ваше знакомство; но дело теперь в том, мой любезнейший… если уж начинать говорить об этом серьезно, то прежде всего мы должны быть совершенно откровенны друг с другом, и я прямо начну с того, что и я, и mademoiselle Полина очень хорошо
знаем, что у вас теперь на руках женщина… каким же это образом?.. Сами согласитесь…
— Меня еще Петербург,
ваше сиятельство, не настолько испортил; тем больше, что в последние мои свидания я мог лучше
узнать и оценить Полину.
— О боже мой, я не сумасшедший, чтоб рассчитывать на
ваши деньги, которых, я
знаю, у вас нет! — воскликнул князь. — Дело должно идти иначе; теперь вопрос только о том: согласны ли вы на мое условие — так хорошо, а не согласны — так тоже хорошо.
— Когда ж я,
ваше сиятельство, могу
узнать решение моей участи? — сказал Калинович, уже вставая и берясь за шляпу.
Из прекрасных уст
ваших, как известно, излетают одни только слова, исполненные высокого благородства и чести; однако в
вашей великосветской гостиной, куда допускалась иногда и моя неуклюжая авторская фигура, вы при мне изволили, совершенно одобрительно, рассказывать, что прекрасный
ваш beau-frere [шурин (франц.).] сделал очень выгодную партию, хотя очень хорошо
знали, что тут был именно подобный случай.
— А что вы говорили насчет неблистательности, так это обстоятельство, — продолжал он с ударением, — мне представляется тут главным удобством, хотя, конечно, в теперешнем
вашем положении вы можете найти человека и с весом и с состоянием. Но, chere cousine, бог еще
знает, как этот человек взглянет на прошедшее и повернет будущее. Может быть, вы тогда действительно наденете кандалы гораздо горшие, чем были прежде.
— Не
знаю, как вы посудите, — начал он, — но я полагал бы, что, живя теперь в Петербурге, в этом
вашем довольно хорошем кругу знакомства, зачем вам выдавать его за бедняка?
Одна эта деликатность, я не
знаю, как высоко должна поднять эту женщину в
ваших глазах!
А вы,
ваше превосходительство, зачем вы так насилуете
вашу чиновничью натуру и стараетесь удерживать
вашу адамовскую голову в накрахмаленных воротничках, не склоняя ее земно на каждом шагу, к чему вы даже чувствуете органическую потребность — и все это вы делаете, я
знаю, из суетного желания показаться вольнодумцем вон этому господину с бородой, задумчиво стоящему у колонны.
Вы очень хорошо
знаете, что он явно называет вас притворщицей и много вредит
вашему весу!
— Не
знаю,
ваше превосходительство, — начал он нерешительным тоном, — какие вы имеете сведения, а я, признаться сказать, ехавши сюда, заезжал к князю Ивану. Новый вице-губернатор в родстве с ним по жене — ну, и он ужасно его хвалит: «Одно уж это, говорит, человек с таким состоянием… умный, знающий… человек с характером, настойчивый…» Не
знаю, может быть, по родству и прибавляет.
— Я этого человека,
ваше превосходительство,
знаю и уверен по крайней мере в том, что он не будет красть ни казенных свечей, ни бумаги.
— У меня нет в отношении вас комплиментов, — отвечал Калинович, — и
знаете ли что? — продолжал он довольно искренним тоном. — Было время, когда некто, молодой человек, за один
ваш взгляд, за одну приветливую улыбку готов был отдать и самого себя, и свою жизнь, и свою будущность — все.
— Я,
ваше превосходительство, уж пьян; извини! — забормотал он. — Когда тебя министр спрашивал, какой такой у тебя контролер, ты что написал? Я
знаю, что написал, и выходит: ты жив — и я жив, ты умер — я умер! Ну и я пьян, извини меня, а ручку дай поцеловать, виноват!
— Сломить меня не думайте, как сделали это с прежним вице-губернатором! — продолжал Калинович, колотя пальцем по столу. — Меня там
знают и вам не выдадут; а я, с своей стороны, нарочно останусь здесь, чтоб не дать вам пикнуть, дохнуть… Понимаете ли вы теперь всю мою нравственную ненависть к
вашим проделкам? — заключил он, колотя себя в грудь.
— Рылом еще Николашка Травин не вышел, чтоб стал я его бояться, и не токмо его, ни Григорья
вашего Петрова, ни Полосухина, ни Семена Гребенки, — никого я их не боюсь, тем, что
знаю, что люди в порядке.
— Какие! — повторил Михайло Трофимыч ожесточенным голосом. — А он что на то говорит? «Я-ста
знать, говорит, не хочу того; а откуда, говорит, вы миллионы
ваши нажили — это я
знаю!» — «Миллионы, говорю,
ваше высокородие, хоша бы и были у меня, так они нажиты собственным моим трудом и попечением». — «Все
ваши труды, говорит, в том только и были, что вы казну обворовывали!» Эко слово брякнул! Я и повыше его от особ не слыхал того.
Я, согрешил грешный, прямо ему сказал на то: «Разве, говорю,
ваше высокородие, английских каких выпишете: там, может быть, у тех другое поведение; а что питерских мы тоже
знаем: дерут с нашей братьи еще почище здешних».
«По почерку вы
узнаете, кто это пишет. Через несколько дней вы можете увидеть меня на
вашей сцене — и, бога ради, не обнаружьте ни словом, ни взглядом, что вы меня
знаете; иначе я не выдержу себя; но если хотите меня видеть, то приезжайте послезавтра в какой-то
ваш глухой переулок, где я остановлюсь в доме Коркина. О, как я хочу сказать вам многое, многое!..
Ваша…»
Сами, может быть,
ваше превосходительство, изволите
знать: у других из их званья по два, по три за раз бывает, а у нас, что-что при театре состоим, живем словно в монастыре: мужского духу в доме не слыхать, сколь ни много на то соискателей, но ни к кому как-то из них наша барышня желанья не имеет.
— Эти наши солдаты такой народ, что возможности никакой нет! — говорил он, ведя свою спутницу под руку. — И я, признаться сказать, давно желал иметь честь представиться в
ваш дом, но решительно не смел, не
зная, как это будет принято, а если б позволили, то…
Да как теперь вы еще объявите, что первое показание вами дано из-под страха пытки, коей вам угрожали, несмотря на
ваше дворянское и княжеское достоинство, так они черт
знает, куда улетят — черт
знает! — заключил Медиокритский с одушевлением.
Знаем тоже его не сегодня; может, своими глазами видали, сколько все действия этого человека на интересе основаны: за какие-нибудь тысячи две-три он мало что
ваше там незаконное свидетельство, а все бы дело вам отдал — берите только да жгите, а мы-де начнем новое, — бывали этакие случаи, по смертоубийствам даже, где уж точно что кровь иногда вопиет на небо; а вы, слава богу, еще не душу человеческую загубили!
— Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций,
ваше превосходительство, сделано мною пять новых; стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и гляди что убьет кого-нибудь из артистов. Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься театром. Приехал сюда — так не то что на сцене, в зале было хуже, чем в мусорной яме. В одну неделю просадил тысячи две серебром. Не
знаю, поддержит ли публика, а теперь тяжело: дай бог концы с концами свести.
— Хорошо играют,
ваше превосходительство, — продолжал он, не
зная от радости, что говорить, — труппа чистенькая, с поведеньем! Ко мне тоже много артистов просилось, и артисты хорошие, да запивают либо в картишки зашибаются — и не беру. Я лучше дороже заплачу, да по крайней мере
знаю, что человек исправный.