Неточные совпадения
— Это, Петр Михайлыч, обыкновенно говорят как один пустой предлог! — возразила она. — Я не знаю, а по-моему, этот молодой
человек — очень
хороший жених для Настасьи Петровны. Если он беден, так бедность не порок.
— Полноте, полноте! Что это? Не стыдно ли вам? Добро мне, старому
человеку, простительно… Перестаньте, — сказал Петр Михайлыч, едва удерживаясь от рыданий. — Грядем
лучше с миром! — заключил он торжественно и пошел впереди своих подчиненных.
— Ральф герой? Никогда! — воскликнула Настенька. — Я не верю его любви; он, как англичанин, чудак, занимался Индианой от нечего делать, чтоб разогнать, может быть, свой сплин. Адвокат гораздо больше его герой: тот живой
человек; он влюбляется, страдает… Индиана должна была полюбить его, потому что он
лучше Ральфа.
— Ах, боже мой, боже мой!
Лучше бы этого
человека желать не надобно для Настеньки, — говорила Палагея Евграфовна.
— Погодите, постойте! — начал он глубокомысленным тоном. — Не позволите ли вы мне, Яков Васильич, послать ваше сочинение к одному
человеку в Петербург, теперь уж лицу важному, а прежде моему
хорошему товарищу?
— Ничего, ничего; помиритесь только. В чем вам ссориться? Он
человек хороший, а вы бесподобный!
— А разговор наш был… — отвечал Петр Михайлыч, — рассуждали мы, что
лучше молодым
людям: жениться или не жениться? Он и говорит: «Жениться на расчете подло, а жениться бедняку на бедной девушке — глупо!»
— Стало быть, вы только не торопитесь печатать, — подхватил князь, — и это прекрасно: чем строже к самому себе, тем
лучше. В литературе, как и в жизни, нужно помнить одно правило, что
человек будет тысячу раз раскаиваться в том, что говорил много, но никогда, что мало. Прекрасно, прекрасно! — повторял он и потом, помолчав, продолжал: — Но уж теперь, когда вы выступили так блистательно на это поприще, у вас, вероятно, много и написано и предположено.
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем
человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и
человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только
люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому
человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
— Очень верю, — подхватил князь, — и потому рискую говорить с вами совершенно нараспашку о предмете довольно щекотливом. Давеча я говорил, что бедному молодому
человеку жениться на богатой, фундаментально богатой девушке, не быв даже влюблену в нее, можно, или,
лучше сказать, должно.
— Полноте, молодой
человек! — начал он. — Вы слишком умны и слишком прозорливы, чтоб сразу не понять те отношения, в какие с вами становятся
люди. Впрочем, если вы по каким-либо важным для вас причинам желали не видеть и не замечать этого, в таком случае
лучше прекратить наш разговор, который ни к чему не поведет, а из меня сделает болтуна.
Когда Калинович, облекшись предварительно тоже в новое и очень
хорошее белье, надел фрачную пару с высокоприличным при ней жилетом, то, посмотревшись в зеркало, почувствовал себя, без преувеличения, как бы обновленным
человеком; самый опытный глаз, при этой наружности, не заметил бы в нем ничего провинциального: довольно уже редкие волосы, бледного цвета, с желтоватым отливом лицо; худощавый, стройный стан; приличные манеры — словом, как будто с детских еще лет водили его в живописных кафтанчиках гулять по Невскому, учили потом танцевать чрез посредство какого-нибудь мсье Пьеро, а потом отдали в университет не столько для умственного образования, сколько для усовершенствования в
хороших манерах, чего, как мы знаем, совершенно не было, но что вложено в него было самой уж, видно, природой.
—
Человек, говорят,
хороший, — проговорил, наконец, Белавин с полуулыбкою и бог знает что разумея под этими словами.
Старший сын мой, мальчик, не хвастаясь сказать, прекрасный, умный; кончил курс в Демидовском лицее первым студентом, ну и поступил было в чиновники особых поручений — шаг
хороший бы, кажется, для молодого
человека, как бы дело в порядке шло, а то, при его-то неопытности, в начальники попался
человек заносчивый, строптивый.
— Позвольте, я
лучше прочту другое, где больше одушевления, — присовокупил он опять скороговоркой и снова начал: « — Для чего ты не растаешь, ты не распадешься прахом, о, для чего ты крепко, тело
человека!
— И
лучше, ей-богу,
лучше! — подхватил Белавин. — Как вы хотите, а я все-таки смотрю на всю эту ихнюю корпорацию, как на какую-то неведомую богиню, которой каждогодно приносятся в жертву сотни молодых умов, и решительно портятся и губятся
люди. И если вас не завербовали — значит, довольно уж возлежит на алтаре закланных жертв… Количество достаточное! Но пишете ли вы, однако, что-нибудь?
— И я решительно бы тогда что-нибудь над собою сделала, — продолжала Настенька, — потому что, думаю, если этот
человек умер, что ж мне? Для чего осталось жить на свете?
Лучше уж руки на себя наложить, — и только бог еще, видно, не хотел совершенной моей погибели и внушил мне мысль и желание причаститься… Отговела я тогда и пошла на исповедь к этому отцу Серафиму — помнишь? — настоятель в монастыре: все ему рассказала, как ты меня полюбил, оставил, а теперь умер, и что я решилась лишить себя жизни!
— Нет… я не выйду, — сказала она, — мне будет неловко… все, как хочешь, при наших отношениях… Я
лучше за ширмами послушаю, как вы, два умные
человека, будете говорить.
— Дело мое, ваше сиятельство, — начал Калинович, стараясь насильно улыбнуться, — как вы и тогда говорили, что Петербург
хорошая для молодых
людей школа.
«
Хороший, говорят, сударыня,
человек!
Худой ли
человек, или
хороший!» — отвечали им на то, и так далее: все интересовались, и все хвалили.
— Спасибо за это
хорошее; отведал я его! — продолжал Михайло Трофимыч. — Таких репримандов насказал, что я ничего бы с него не взял и слушать-то его! Обидчик
человек — больше ничего! Так я его и понимаю. Стал было тоже говорить с ним, словно с путным: «Так и так, говорю, ваше высокородие, собственно этими казенными подрядами я занимаюсь столько лет, и хотя бы начальство никогда никаких неудовольствий от меня не имело… когда и какие были?»
— Кабы он теперича был
хороший градоначальствующий и коли он в мнении своем имеет казну соблюдать, так ему не то, что меня обегать, а искать да звать, днем с огнем, меня следует, по тому самому, что на это дело нет супротив меня
человека!
— Хорошо играют, ваше превосходительство, — продолжал он, не зная от радости, что говорить, — труппа чистенькая, с поведеньем! Ко мне тоже много артистов просилось, и артисты
хорошие, да запивают либо в картишки зашибаются — и не беру. Я
лучше дороже заплачу, да по крайней мере знаю, что
человек исправный.
— Это не вздор!.. — повторил вице-губернатор, выпивая вино и каким-то задыхающимся голосом. — Про меня тысячи языков говорят, что я
человек сухой, тиран, злодей; но отчего же никто не хочет во мне заметить хоть одной
хорошей человеческой черты, что я никогда не был подлецом и никогда ни пред кем не сгибал головы?
— Бог ведь знает, господа, как, и про что, и за что у нас
человека возвышают. Больше всего, чай, надо полагать, что письмами от Хованского он очень
хорошую себе рекомендацию делает, а тут тоже говорят, что и через супругу держится. Она там сродственница другой барыне, а та тоже по министерии-то у них фавер большой имеет. Прах их знает! Болтали многое… Я другого, пожалуй, и не разобрал, а много болтали.
Неточные совпадения
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда
хорошая. Привозят холмогорские купцы,
люди трезвые и поведения
хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А если что не так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь,
человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам
лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем
лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем.
Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны
хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Осип. Да,
хорошее. Вот уж на что я, крепостной
человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я
человек простой».