Неточные совпадения
С тех пор жил
он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина.
Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и
с плачем жалуясь на мусье, обольстившего
их неопытность.
Батюшка за ворот приподнял
его с кровати, вытолкал из дверей и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича.
Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе
с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила
его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел
его со вниманием, положил перед собою на стол и начал свое письмо.
Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз
с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец
он кончил, запечатал письмо в одном пакете
с паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под
его начальством».
Он играл
с маркером, который при выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под биллиард на четверинках.
Он поглядел на меня как бы
с сожалением; однако мы разговорились.
Савельич встретил нас на крыльце.
Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. «Что это, сударь,
с тобою сделалось? — сказал
он жалким голосом, — где ты это нагрузился? Ахти господи! отроду такого греха не бывало!» — «Молчи, хрыч! — отвечал я
ему, запинаясь, — ты, верно, пьян, пошел спать… и уложи меня».
Мне было стыдно. Я отвернулся и сказал
ему: «Поди вон, Савельич; я чаю не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповедь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется. Человек пьющий ни на что не годен… Выпей-ка огуречного рассолу
с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки. Не прикажешь ли?»
«Батюшка Петр Андреич, — произнес
он дрожащим голосом, — не умори меня
с печали.
— Эх, батюшка Петр Андреич! — отвечал
он с глубоким вздохом. — Сержусь-то я на самого себя; сам я кругом виноват. Как мне было оставлять тебя одного в трактире! Что делать? Грех попутал: вздумал забрести к дьячихе, повидаться
с кумою. Так-то: зашел к куме, да засел в тюрьме. Беда да и только! Как покажусь я на глаза господам? что скажут
они, как узнают, что дитя пьет и играет.
«Да что ехать? — отвечал
он, слезая
с облучка, — невесть и так куда заехали: дороги нет, и мгла кругом».
Я
с охотой исполнил
его желание.
Он посматривал
с подозрением то на хозяина, то на вожатого.
Он проводил меня до кибитки и сказал
с низким поклоном: «Спасибо, ваше благородие!
— Это значит, — отвечал я
ему с видом как можно более невинным, — обходиться ласково, не слишком строго, давать побольше воли, держать в ежовых рукавицах.
В углу стоял шкаф
с посудой; на стене висел диплом офицерский за стеклом и в рамке; около
него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова, [Кистрин (Кюстрин) — русская крепость.
Я отвечал, что приехал на службу и явился по долгу своему к господину капитану, и
с этим словом обратился было к кривому старичку, принимая
его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную мною речь.
«Полно врать пустяки, — сказала
ему капитанша, — ты видишь, молодой человек
с дороги устал;
ему не до тебя… (держи-ка руки прямее…).
Бог знает, какой грех
его попутал;
он, изволишь видеть, поехал за город
с одним поручиком, да взяли
с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях!
«Извините меня, — сказал
он мне по-французски, — что я без церемонии прихожу
с вами познакомиться.
Он с большой веселостию описал мне семейство коменданта,
его общество и край, куда завела меня судьба.
Подходя к комендантскому дому, мы увидели на площадке человек двадцать стареньких инвалидов
с длинными косами и в треугольных шляпах.
Они выстроены были во фрунт. Впереди стоял комендант, старик бодрый и высокого росту, в колпаке и в китайчатом халате. Увидя нас,
он к нам подошел, сказал мне несколько ласковых слов и стал опять командовать. Мы остановились было смотреть на учение; но
он просил нас идти к Василисе Егоровне, обещаясь быть вслед за нами. «А здесь, — прибавил
он, — нечего вам смотреть».
Незаметным образом я привязался к доброму семейству, даже к Ивану Игнатьичу, кривому гарнизонному поручику, о котором Швабрин выдумал, будто бы
он был в непозволительной связи
с Василисой Егоровной, что не имело и тени правдоподобия; но Швабрин о том не беспокоился.
С А. И. Швабриным, разумеется, виделся я каждый день; но час от часу беседа
его становилась для меня менее приятною.
— А потому, — отвечал
он с адской усмешкою, — что знаю по опыту ее нрав и обычай.
Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу и застал
его с иголкою в руках: по препоручению комендантши
он нанизывал грибы для сушения на зиму.
Как это вас бог принес? по какому делу, смею спросить?» Я в коротких словах объяснил
ему, что я поссорился
с Алексеем Иванычем, а
его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом.
Я отвел
его в сторону и уведомил
его о своем разговоре
с Иваном Игнатьичем.
«Давно бы так, — сказал
он мне
с довольным видом, — худой мир лучше доброй ссоры, а и нечестен, так здоров».
На другой день в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и
он явился. «Нас могут застать, — сказал
он мне, — надобно поспешить». Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов.
Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались
с досадою; солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость вслед за Иваном Игнатьичем, который вел нас в торжестве, шагая
с удивительной важностию.
С этим словом
он повернул домой, а Швабрин и я остались наедине.
Слова Марьи Ивановны открыли мне глаза и объяснили мне многое. Я понял упорное злоречие, которым Швабрин ее преследовал. Вероятно, замечал
он нашу взаимную склонность и старался отвлечь нас друг от друга. Слова, подавшие повод к нашей ссоре, показались мне еще более гнусными, когда, вместо грубой и непристойной насмешки, увидел я в
них обдуманную клевету. Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во мне еще сильнее, и я
с нетерпением стал ожидать удобного случая.
Долго мы не могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин ослабевает, я стал
с живостию на
него наступать и загнал
его почти в самую реку.
Я стал просить за Швабрина, и добрый комендант,
с согласия своей супруги, решился
его освободить.
Вскоре я выздоровел и мог перебраться на мою квартиру.
С нетерпением ожидал я ответа на посланное письмо, не смея надеяться и стараясь заглушить печальные предчувствия.
С Василисой Егоровной и
с ее мужем я еще не объяснялся; но предложение мое не должно было
их удивить. Ни я, ни Марья Ивановна не старались скрывать от
них свои чувства, и мы заранее были уж уверены в
их согласии.
Я схватил
его с трепетом.
Я старался по почерку угадать расположение духа, в котором писано было письмо; наконец решился
его распечатать и
с первых строк увидел, что все дело пошло к черту.
Пренебрежение,
с каким
он упоминал о Марье Ивановне, казалось мне столь же непристойным, как и несправедливым.
Он один имел выгоду в доносе, коего следствием могло быть удаление мое из крепости и разрыв
с комендантским семейством.
Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои размышления. «Вот, сударь, — сказал
он, подавая мне исписанный лист бумаги, — посмотри, доносчик ли я на своего барина и стараюсь ли я помутить сына
с отцом». Я взял из рук
его бумагу: это был ответ Савельича на полученное
им письмо. Вот
он от слова до слова...
Она догадалась, что была обманута мужем, и приступила к
нему с допросом.
На другой день, возвращаясь от обедни, она увидела Ивана Игнатьича, который вытаскивал из пушки тряпички, камушки, щепки, бабки и сор всякого рода, запиханный в нее ребятишками. «Что бы значили эти военные приготовления? — думала комендантша, — уж не ждут ли нападения от киргизцев? Но неужто Иван Кузмич стал бы от меня таить такие пустяки?» Она кликнула Ивана Игнатьича,
с твердым намерением выведать от
него тайну, которая мучила ее дамское любопытство.
Вскоре все заговорили о Пугачеве. Толки были различны. Комендант послал урядника
с поручением разведать хорошенько обо всем по соседним селениям и крепостям. Урядник возвратился через два дня и объявил, что в степи верст за шестьдесят от крепости видел
он множество огней и слышал от башкирцев, что идет неведомая сила. Впрочем, не мог
он сказать ничего положительного, потому что ехать далее побоялся.
Новое обстоятельство усилило беспокойство коменданта. Схвачен был башкирец
с возмутительными листами. [Возмутительные листы — воззвания, призывающие к бунту, восстанию.] По сему случаю комендант думал опять собрать своих офицеров и для того хотел опять удалить Василису Егоровну под благовидным предлогом. Но как Иван Кузмич был человек самый прямодушный и правдивый, то и не нашел другого способа, кроме как единожды уже
им употребленного.
Башкирец
с трудом шагнул через порог (
он был в колодке) и, сняв высокую свою шапку, остановился у дверей.
Старый башкирец молчал и глядел на коменданта
с видом совершенного бессмыслия. «Что же ты молчишь? — продолжал Иван Кузмич, — али бельмес по-русски не разумеешь? Юлай, спроси-ка у
него по-вашему, кто
его подослал в нашу крепость?»
Юлай повторил на татарском языке вопрос Ивана Кузмича. Но башкирец глядел на
него с тем же выражением и не отвечал ни слова.
Неожиданная весть сильно меня поразила. Комендант Нижнеозерной крепости, тихий и скромный молодой человек, был мне знаком: месяца за два перед тем проезжал
он из Оренбурга
с молодой своей женою и останавливался у Ивана Кузмича. Нижнеозерная находилась от нашей крепости верстах в двадцати пяти.
С часу на час должно было и нам ожидать нападения Пугачева. Участь Марьи Ивановны живо представилась мне, и сердце у меня так и замерло.
— Нет, Василиса Егоровна, — продолжал комендант, замечая, что слова
его подействовали, может быть, в первый раз в
его жизни. — Маше здесь оставаться не гоже. Отправим ее в Оренбург к ее крестной матери: там и войска и пушек довольно, и стена каменная. Да и тебе советовал бы
с нею туда же отправиться; даром что ты старуха, а посмотри, что
с тобою будет, коли возьмут фортецию приступом.