Неточные совпадения
В ту
же ночь приехал я в Симбирск, где должен был пробыть сутки для закупки нужных вещей,
что и было поручено Савельичу.
Что прикажете? День я кончил так
же беспутно, как и начал. Мы отужинали у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя,
что надобно к службе привыкать. Встав из-за стола, я чуть держался на ногах; в полночь Зурин отвез меня в трактир.
За то,
что ты
же изволил подвезти его к постоялому двору?
— Не поместить ли его благородие к Ивану Полежаеву?» — «Врешь, Максимыч, — сказала капитанша, — у Полежаева и так тесно; он
же мне кум и помнит,
что мы его начальники.
Услыша,
что у батюшки триста душ крестьян, «легко ли! — сказала она, — ведь есть
же на свете богатые люди!
Рассуждения благоразумного поручика не поколебали меня. Я остался при своем намерении. «Как вам угодно, — сказал Иван Игнатьич, — делайте, как разумеете. Да зачем
же мне тут быть свидетелем? К какой стати? Люди дерутся,
что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».
— Нашли за
что ссориться! за песенку!.. да как
же это случилось?
Добро Алексей Иваныч: он за душегубство и из гвардии выписан, он и в господа бога не верует; а ты-то
что? туда
же лезешь?»
— Да так… он такой насмешник! Я не люблю Алексея Иваныча. Он очень мне противен; а странно: ни за
что б я не хотела, чтоб и я ему так
же не нравилась. Это меня беспокоило бы страх.
Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая о том,
что мы слышали. «Как ты думаешь,
чем это кончится?» — спросил я его. «Бог знает, — отвечал он, — посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если
же…» Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию.
— Нет, Василиса Егоровна, — продолжал комендант, замечая,
что слова его подействовали, может быть, в первый раз в его жизни. — Маше здесь оставаться не гоже. Отправим ее в Оренбург к ее крестной матери: там и войска и пушек довольно, и стена каменная. Да и тебе советовал бы с нею туда
же отправиться; даром
что ты старуха, а посмотри,
что с тобою будет, коли возьмут фортецию приступом.
— И то дело, — сказал комендант. — Ну, медлить нечего. Ступай готовить Машу в дорогу. Завтра
чем свет ее и отправим, да дадим ей и конвой, хоть людей лишних у нас и нет. Да где
же Маша?
Я изумился. В самом деле сходство Пугачева с моим вожатым было разительно. Я удостоверился,
что Пугачев и он были одно и то
же лицо, и понял тогда причину пощады, мне оказанной. Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств: детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!
Я надел тулуп и сел верхом, посадив за собою Савельича. «Вот видишь ли, сударь, — сказал старик, —
что я недаром подал мошеннику челобитье: вору-то стало совестно, хоть башкирская долговязая кляча да овчинный тулуп не стоят и половины того,
что они, мошенники, у нас украли, и того,
что ты ему сам изволил пожаловать; да все
же пригодится, а с лихой собаки хоть шерсти клок».
— Поздно рассуждать, — отвечал я старику. — Я должен ехать, я не могу не ехать. Не тужи, Савельич: бог милостив; авось увидимся! Смотри
же, не совестись и не скупись. Покупай,
что тебе будет нужно, хоть втридорога. Деньги эти я тебе дарю. Если через три дня я не ворочусь…
— Ты видишь, — подхватил старичок, —
что он тебя в глаза обманывает. Все беглецы согласно показывают,
что в Оренбурге голод и мор,
что там едят мертвечину, и то за честь; а его милость уверяет,
что всего вдоволь. Коли ты Швабрина хочешь повесить, то уж на той
же виселице повесь и этого молодца, чтоб никому не было завидно.
Через пять минут мы пришли к домику, ярко освещенному. Вахмистр оставил меня при карауле и пошел обо мне доложить. Он тотчас
же воротился, объявив мне,
что его высокоблагородию некогда меня принять, а
что он велел отвести меня в острог, а хозяюшку к себе привести.
— С дамою! Где
же ты ее подцепил? Эге, брат! (При сих словах Зурин засвистел так выразительно,
что все захохотали, а я совершенно смутился.)
Я, честный офицер, не захочу тебя обманывать: поверь
же ты мне,
что женитьба блажь.
Савельич явился меня раздевать; я объявил ему, чтоб на другой
же день готов он был ехать в дорогу с Марьей Ивановной. Он было заупрямился. «
Что ты, сударь? Как
же я тебя-то покину? Кто за тобою будет ходить?
Что скажут родители твои?»
— Каким
же образом, — возразил мой допросчик, — дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего произошла такая странная дружба и на
чем она основана, если не на измене или по крайней мере на гнусном и преступном малодушии?
Я хотел было продолжать, как начал, и объяснить мою связь с Марьей Ивановной так
же искренно, как и все прочее. Но вдруг почувствовал непреодолимое отвращение. Мне пришло в голову,
что если назову ее, то комиссия потребует ее к ответу; и мысль впутать имя ее между гнусными изветами [Извет (устар.) — донос, клевета.] злодеев и ее самую привести на очную с ними ставку — эта ужасная мысль так меня поразила,
что я замялся и спутался.
Я выслушал его молча и был доволен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем, оттого ли,
что самолюбие его страдало при мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли,
что в сердце его таилась искра того
же чувства, которое и меня заставляло молчать, — как бы то ни было, имя дочери белогорского коменданта не было произнесено в присутствии комиссии.
Я не был свидетелем всему, о
чем остается мне уведомить читателя; но я так часто слыхал о том рассказы,
что малейшие подробности врезались в мою память и
что мне кажется, будто бы я тут
же невидимо присутствовал.
Вдруг Марья Ивановна, тут
же сидевшая за работой, объявила,
что необходимость ее заставляет ехать в Петербург и
что она просит дать ей способ отправиться.