Неточные совпадения
Невольным образом в этом рассказе замешивается и собственная моя личность; прошу
не обращать на нее внимания. Придется, может быть, и об Лицее сказать словечко; вы это простите, как воспоминания, до сих пор живые!
Одним словом, все сдаю вам, как вылилось на бумагу. [Сообщения И. И. Пущина о том, как он осуществлял свое обещание Е. И. Якушкину, — в письмах к Н. Д. Пущиной и Е. И. Якушкину за 1858 г. № 225, 226, 228, 242 и др.]
Случалось точно удивляться переходам в нем: видишь, бывало, его поглощенным
не по летам в думы и чтения, и тут же [В рукописи было: «бесится до неистовства», зачеркнуто.] внезапно оставляет занятия, входит в какой-то припадок бешенства за то, что другой, ни на что лучшее
не способный, перебежал его или
одним ударом уронил все кегли.
Я и
не думаю требовать, чтобы все, которые пишут путешествия, смотрели на предметы с
одной точки зрения и описывали оные одинаким образом…
Между нами мнения насчет этого нововведения были различны: иные, по суетности и лени, желали этой лакейской должности; но дело обошлось
одними толками, и,
не знаю почему, из этих толков о сближении с двором выкроилась для нас верховая езда.
9 июня был акт. Характер его был совершенно иной: как открытие Лицея было пышно и торжественно, так выпуск наш тих и скромен. В ту же залу пришел император Александр в сопровождении
одного тогдашнего министра народного просвещения князя Голицына. Государь
не взял с собой даже князя П. М. Волконского, который, как все говорили, желал быть на акте.
Впоследствии, когда думалось мне исполнить эту мысль, я уже
не решался вверить ему тайну,
не мне
одному принадлежавшую, где малейшая неосторожность могла быть пагубна всему делу.
Медвежонок, разумеется, тотчас был истреблен, а Пушкин при этом случае,
не обинуясь, говорил: «Нашелся
один добрый человек, да и тот медведь!» Таким же образом он во всеуслышание в театре кричал: «Теперь самое безопасное время — по Неве идет лед».
Говоришь, бывало: «Что тебе за охота, любезный друг, возиться с этим народом; ни в
одном из них ты
не найдешь сочувствия, и пр.» Он терпеливо выслушает, начнет щекотать, обнимать, что, обыкновенно, делал, когда немножко потеряется.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его:
не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего
не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел в Царском Селе Лицей, остались
одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Проезжай Пушкин сутками позже до поворота на Екатеринославль, я встретил бы его дорогой, и как отрадно было бы обнять его в такую минуту! Видно, нам суждено было только
один раз еще повидаться, и то
не прежде 1825 года.
Когда я ему сказал, что
не я
один поступил в это новое служение отечеству, он вскочил со стула и вскрикнул: «Верно, все это в связи с майором Раевским, которого пятый год держат в Тираспольской крепости и ничего
не могут выпытать».
Я тотчас заметил между ними
одну фигурку, резко отличавшуюся от других,
не сообщая, однако, Пушкину моих заключений.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто
не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь
не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило
одно: что его
не стало и что
не воротить его!
Одним словом, в грустные минуты я утешал себя тем, что поэт
не умирает и что Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех умеющих отыскивать его, живого, в бессмертных его творениях…
Я часто вспоминаю слова ваши, что
не трудно жить, когда хорошо, а надобно быть довольным, когда плохо. Благодаря бога я во всех положениях довольно спокоен и очень здоров — что бог даст вперед при новом нашем образе жизни в Читинской, что до сих пор от нас под большим секретом, — и потому я заключаю, что должно быть
одно из двух: или очень хорошо, или очень дурно.
Смерть Саврасова его поразила; в душе пожелал ему светлой вечности и сказал с вами: ему теперь легче.
Не стало
одного доброго товарища, который кому-нибудь мог быть полезен, а он жив и здоров. Как это все понять?
Добрый друг мой, сколько мог, я вам,
одним вам, высказал мои мысли по совести; вы меня поймете. Между тем позвольте мне думать, что
одно письменное участие ваше представило вам нечто в мою пользу; в заключение скажу вам, что если бы и могли существовать те чувства, которые вы стараетесь угадать, то и тогда мне только остается в молчании благоговеть пред ними,
не имея права, даже простым изъявлением благодарности, вызывать на такую решимость, которой вся ответственность на мне, Таков приговор судьбы моей.
Об
одном прошу вас:
не обвиняйте меня в непризнательности к попечительной вашей дружбе. Поистине
не заслуживаю такого упрека, и мне кажется, что если бы я иначе думал и отвечал вам, то вы могли бы считать меня легкомысленным и недостойным той доверенности, которою я дорожу и которую стараюсь оправдать добросовестностью.
В
одном только я
не совсем доволен тобою — ты
не сказал мне подробно обо всех наших лицейских или мне это так кажется, потому что хотелось бы узнать многое, все…
Начнем сначала: приехал я с Поджио и Спиридовьгм на
одной лодке с Комендантом, Плац-маёром и Барановым в г. Иркутск 9-го числа. Мы первые вошли в Столицу Сибири, ужасно грязную по случаю ежедневных дождей. Слава богу, что избегли этого горя на море, [Море — озеро Байкал.] где мы бичевой шли пять суток. Скучно было, но ничего неприятного
не случилось.
Надобно писать в разные страны, но
не могу собраться — убийственные повторения, которых почти невозможно избежать, говоря многим лицам об
одном и том же предмете.
Одно, что попросил бы, это чтобы быть с тобой, — но и это
не от менязависит.
С Трубецкими я разлучился в грустную для них минуту: накануне отъезда из Иркутска похоронили их малютку Володю. Бедная Катерина Ивановна в первый раз испытала горе потерять ребенка: с христианским благоразумием покорилась неотвратимой судьбе. Верно, они вам уже писали из Оёка, где прозимуют без сомнения, хотя, может быть, и выйдет им новое назначение в здешние края. Сестра мне пишет, что Потемкиной обещано поместить их в Тобольск.
Не понимаю, почему это
не вышло в
одно время с моим назначением.
Пожалуйста, почтенный Иван Дмитриевич, будьте довольны неудовлетворительным моим листком — на первый раз. Делайте мне вопросы, и я разговорюсь, как бывало прежде, повеселее. С востока нашего ничего
не знаю с тех пор, как уехал, — это тяжело: они ждут моих писем.
Один Оболенский из уединенной Етанцы писал мне от сентября. В Верхнеудинске я в последний раз пожал ему руку; горькая слеза навернулась, хотелось бы как-нибудь с ним быть вместе.
Даже скажу более: от тебя зависит выбор места в здешних краях; впрочем, дело
не в том или другом городе, главное — чтобы быть нам соединенным под
одной крышей.
Второе твое письмо получил я у них, за два дня до кончины незабвенной подруги нашего изгнания. Извини, что тотчас тебе
не отвечал — право,
не соберу мыслей, и теперь еще в разброде, как ты можешь заметить.
Одно время должно все излечивать — будем когда-нибудь и здоровы и спокойны.
…Мне очень живо представил тебя Вадковский: я недавно получил от него письмо из Иркутска, в котором он говорит о свидании с тобой по возвращении с вод.
Не повторяю слов его, щажу твою скромность, сам
один наслаждаюсь ими и благословляю бога, соединившего нас неразрывными чувствами, понимая, как эта связь для меня усладительна. Извини, любезный друг, что невольно сказал больше, нежели хотел: со мной это часто бывает, когда думаю сердцем, — ты
не удивишься…
Признаюсь, вызывая его сюда, я
не об
одном себе думаю, он угадал истинное основание моего желания. Давно уже по его письмам видел, что он
не на месте и что вы и Марья Николаевна преследуете его и гоните сюда. Первое мое приглашение было написано 1 декабря, также вдруг за полчаса до отсылки писем к городничему. Что из всего этого выйдет, право,
не знаю.
Одна тяжелая для меня весть: Алекс. Поджио хворает больше прежнего. Припадки часто возвращаются, а силы слабеют. Все другие здоровы попрежнему. Там уже узнали о смерти Ивашева, но еще
не получили моего письма отсюда. M. H.
не пишет, С. Г. говорит, что она уверена, что я еду. Мнения, как видите, разделены.
Много бы хотелось с тобой болтать, но еще есть другие ответы к почте. Прощай, любезный друг. Ставь номера на письмах, пока
не будем в
одном номере. Право, тоска, когда
не все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя. Найди смысл, если есть пропуски в моей рукописи.
Не перечитываю — за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет. Будь здоров и душой и телом…
Зуев привез мне портрет брата Петра, которого я оставил пажом. Теперь ему 28 лет. Ни
одной знакомой черты
не нахожу — все новое, между тем — родное. Часто гляжу на него и размышляю по-своему…
Ты меня смешишь желанием непременно сыграть мою свадьбу. Нет! любезный друг. Кажется,
не доставлю тебе этого удовольствия.
Не забудь, что мне 4 мая стукнуло 43 года. Правда, что я еще молодой жених в сравнении с Александром Лукичом; но предоставляю ему право быть счастливым и за себя и за меня. Ты мне ни слова
не говоришь об этой оригинальной женитьбе. Все кажется, что
одного твоего письма я
не получил…
Верно, мысли паши встретились при известии о смерти доброго нашего Суворочки. Горько мне было убедиться, что его нет с нами, горько подумать о жене и детях. Непостижимо, зачем
один сменен, а другой
не видит смены? — Кажется, меня прежде его следовало бы отпустить в дальнюю, бессрочную командировку.
Костыльник, вероятно, в Ялуторовске учится географии у Великого мастера… [Великий мастер географии — И. Д. Якушкин, сделавший много для просвещения сибирского населения. Костыльник —
один из его учеников, личность
не установленная.]
…Новая семья, [Семья Н. В. Басаргина.] с которой я теперь под
одной крышей, состоит из добрых людей, но женская половина, как вы можете себе представить, — тоска больше или меньше и служит к убеждению холостяка старого, что в Сибири лучше
не жениться. Басаргин доволен своим состоянием. Ночью и после обеда спит. Следовательно, остается меньше времени для размышления.
Ваше письмо заставило меня припомнить эти стихи, я хотел к ним прибавить еще
одно послание, но никак
не могу сложить его в старой моей памяти.
Ентальцевы помаленьку собираются к вам;
не очень понимаю, зачем она сюда приезжала. Пособия мужу
не получила от факультета полупьяного. [Факультетом Пущин называл врача.] Развлечения также немного. Я иногда доставляю ей утешение моего лицезрения, но это утешение так ничтожно, что
не стоит делать шагу. Признаюсь вам, когда мне случается в
один вечер увидеть обоих — Н. С. и Ан. Вас, то совершенно отуманится голова. Сам делаешься полоумным…
Одна репа здешняя
не вкусна: может быть, это от грунта земли или от дурных семян.
Пришла пора идти купаться в Тобол. Это
одно из самых приятных развлечений. У нас есть ванна, но как-то плохо устроена. Пришлите мне рисунок и разрез чего-нибудь порядочного в этом роде, чтоб она была разделена на две половины и была устроена на барке, а
не на плоту, где с ящиком как-то неудобно. Может быть, мы весной справим новую купальню. Это для всего города приятно.
Одна половина будет мужская, а другая — женская. Плавать я
не умею, хоть в Лицее нас учили, и потому я барахтаюсь в ванне. Прощайте.
Есть селения, где почти ни
одной коровы
не осталось.
Меня удивил твой вопрос о Барятинском и Швейковском. И тот и другой давно
не существуют.
Один кончил жизнь свою в Тобольске, а другой — в Кургане. Вообще мы
не на шутку заселяем сибирские кладбища. Редкий год, чтоб
не было свежих могил. Странно, что ты
не знал об их смерти. Когда я писал к тебе, мне и
не пришло в мысль обратиться к некрологии, которая, впрочем, в нашем кругу начинает заменять историю…
Пожалуйста, в
одном не подражай отцу:
не пиши так, как он пишет.
Сообщите,
не узнали ли чего-нибудь о петербургских новостях при проезде князя. Здесь совершенная глушь. Меж тем, кажется, должно что-нибудь быть, все
одно и то же говорят.
…В продолжение этой недели я имел случай
не раз жалеть, что мы
не вместе, — слышал музыку m-me Ришье, и точно совестно было, что
один наслаждаюся ее игрой.
…Бечасный — труженик, существующий своими трудами в деревне Смоленщине, кажется,
один может служить исключением к общему выводу моему. Иван Дмитриевич может вас уверить, что я
не по какому-нибудь пристрастию к Бечасному говорю это, — он знает, что я
не имею к нему особого вожделения. Должен признаться, что он заставил меня переменить свое прежнее мнение об нем.
Кончивши письмо к вам, отправляюсь в окончательную мою поездку, — я
не успел ее сделать, как предполагал в последнем моем к вам письме. Еду с Сергеем Григорьевичем в Олонки, а потом
один до Тугутуя именно для того, чтобы Павлу Сергеевичу и Евгению рассказать собственные мои ощущения.
Пора бы за долговременное терпение дать право гражданства в Сибири, но, видно, еще
не пришел назначенный срок. Между тем уже с лишком половины наших нет на этом свете. Очень немногие в России — наша категория еще
не тронута. Кто больше поживет, тот, может быть, еще обнимет родных и друзей зауральских. Это
одно мое желание, но я это с покорностию предаю на волю божию.
Крепко тебя обнимаю. Ты еще и о других моих листках будешь слышать — везде
один и тот же вздор. По этому ты меня узнаешь — больше мне ничего
не нужно.
Теперь хочу тебя попросить об
одном деле. Ты поступи со мной откровенно. Если можно, сделай, а
не то откажи прямо. Я
не хочу об этом теперь писать к своим, потому что поручение мое может их затруднить, а хлопотать они станут.
Прошу только об
одном: если нельзя, то сделай как будто я и
не говорил тебе о теперешнем моем желании.