Неточные совпадения
«Вот что ты заставил меня
написать, любезный друг», — сказал он, видя, что я несколько призадумался, выслушав его стихи, в которых поразило меня окончание. В эту минуту подошел
к нам Кайданов, — мы собирались в его класс. Пушкин и ему прочел свой рассказ.
Пушкин просит живописца
написать портрет
К. П. Бакуниной, сестры нашего товарища. Эти стихи — выражение не одного только его страдавшего тогда сердечка!.. [Посвящено Е. П. Бакуниной (1815), обращено
к А. Д. Илличевскому, недурно рисовавшему. В изд. АН СССР 1-я строка так: «Дитя Харит и вображенья». Страдало также сердечко Пущина. Об этом — в первоначальной редакции пушкинского «19 октября», 1825: «Как мы впервой все трое полюбили».]
Поводом
к этой переписке, без сомнения, было перехваченное на почте письмо Пушкина, но кому именно писанное — мне неизвестно; хотя об этом письме Нессельроде и не упоминает, а просто
пишет, что по дошедшим до императора сведениям о поведении и образе жизни Пушкина в Одессе его величество находит, что пребывание в этом шумном городе для молодого человека во многих отношениях вредно, и потому поручает спросить его мнение на этот счет.
Друзья упрекали Ершова: напрасно он не
пишет к Плетневу; ведь тот охотно печатает стихи автора «Конька-Горбунка», ждет еще посылок.
Сбольшим удовольствием читал письмо твое
к Егору Антоновичу [Энгельгардту], любезнейший мой Вольховский; давно мы поджидали от тебя известия; признаюсь, уж я думал, что ты, подражая некоторым, не будешь
к нам
писать. Извини, брат, за заключение. Но не о том дело — поговорим вообще.
Черевин, бедный, все еще нехорош — ждет денег от Семенова, а тот до сих пор ни слова
к нему не
пишет… N-ские очень милы в своем роде, мы иногда собираемся и вспоминаем старину при звуках гитары с волшебным пением Яковлева, который все-таки не умеет себя представить.
Ах! ужели не позволят мне
к вам
писать…
Буду всячески стараться и законно и беззаконно
к вам
писать.
Пишу роковое число и, невольно забывая все окружающее меня, переношусь
к вам, милым сердцу моему.
Сама она
к вам не
пишет, потому что теперь вы получаете через меня известия о братце, и сверх того он думает, что вы не совсем были довольны ею, когда она исполняла должность секретаря при Иване Ивановиче.
При этом случае Иван Иванович просит напомнить вам его просьбу, о которой, по поручению его,
писала уже
к вам: он желал бы иметь от вас несколько слов о каждом из его лицейских товарищей.
Сделать ты должен это сам: стоит только тебе
написать письмо
к генерал-губернатору, и перевод последует без малейшего затруднения.
К. Ивановна говорила с Пятницким и поручает мне тебе это сказать: сама она сегодня не
пишет при всем желании, потому что Володя не на шутку хворает, — у них руки упали; ты не будешь ее винить.
Забыл было сказать тебе адрес Розена: близ Ревеля мыза Ментак.
К нему еще не
писал. В беспорядке поговорил только со всеми родными поодиночке и точно не могу еще прийти в должный порядок. Столько впечатлений в последний месяц, что нет возможности успокоиться душою. Сейчас
писал к Annette и поговорил ей о тебе; решись
к ней
написать, ты ее порадуешь истинно.
До отъезда увижу Ксенофонта; что найдешь нужным сделать для него насчет учения,
пиши прямо
к Марье Николаевне: она знает и все устроит. Грустно мне с ними разлучаться: эти дни опять сжились вместе. Прощай, друг, крепко жму тебе руку; без объяснений люблю тебя.
Из Иркутска я
к тебе
писал; ты, верно, давно получил этот листок, в котором сколько-нибудь узнал меня. Простившись там с добрыми нашими товарищами-друзьями, я отправился 5 сентября утром в дальний мой путь. Не буду тем дальним путем вести тебя — скажу только словечко про наших, с которыми удалось увидеться.
Премилое получил письмо от почтенного моего Егора Антоновича; жалею, что не могу тебе дать прочесть. На листе виньетка, изображающая Лицей и дом директорский с садом. Мильон воспоминаний при виде этих мест! — С будущей почтой поговорю с ним. До сих пор не
писал еще
к Розену и не отвечал Елизавете Петровне.
Вот месяц, что я
к тебе
писал отсюда, друг Оболенский; в продолжение этого времени, долгого в разлуке, ты, верно, мне сказал словечко, но я ничего не получал после письма твоего от 5 сентября, которым ты меня порадовал в Тобольске.
Это расположение отзывается и в письмах:
пишу к родным по обыкновению, но не так, как бы хотелось, и им это прискорбно…
Наконец, любезный друг, я получил письма от Марьи Николаевны. Давно мне недоставало этого утешения. Она обещает
писать часто. Ты, верно, с Трубецкими в переписке; следовательно, странно бы мне рассказывать отсюда, что делается в соседстве твоем. Меня порадовало известие, что Сутгова матушка
к нему начала снова
писать попрежнему и обеспечила их будущность; это я узнал вчера из письма Марьи Казимировны — невольно тебе сообщаю старую весть, может быть, давно уже известную.
Говори мне о Горбачевском, от него нет ни строки: правда, и сам виноват,
к нему не
писал.
Надобно еще
писать к Annette.
Наконец, получил я письма из окрестностей Иркутска: Марья Николаевна первая подала голос. Александр женился 12 ноября и счастлив, как обыкновенно молодой супруг в первое время. Особенно мне приятно было узнать, что матушка Сутгова опять в прежних с ним сношениях; со времени его женитьбы она перестала
к нему
писать — и это сильно его огорчало. — Бедный Сосинович умер от апоплексического удара в октябре месяце. Прощайте.
К Якушкину иногда
пишу — губернатор ко мне придирается, видно за то, что глупо с нами поступил в Тобольске, — это иногда бывает.
Пушкин простит, что я
к нему особенно не
пишу, — он знает меня хорошо и не взыщет с хворого бестолкового человека…
В ту же пору хоть бы и возвратиться в окрестности Иркутска: я
писал об этом
к Annette.
Писал к сестре, не знаю, успеет ли она это устроить.
Бедный Борисов в плохих — Андрей бушует и уже раз его привозили в Верхнеудинск, чтобы оставить в больнице, но Петр опять выпросил и теперь сам со всеми прекратил сношения, ни
к кому не
пишет; я боюсь, чтобы это положение не подействовало и на него, чтобы он не пустил себе пули в лоб.
Верная моя Annette строит надежды на свадьбу наследника, [Семьи декабристов надеялись, что в связи со свадьбами своей дочери Марии (1839) и сына Александра (1841) Николай I облегчит участь сосланных; их надежды были обмануты.]
писала ко мне об этом с Гаюсом, моим родственником, который проехал в Омск по особым поручениям
к Горчакову; сутки прожил у меня.
Семенов сам не
пишет, надеется, что ему теперь разрешат свободную переписку. Вообразите, что в здешней почтовой экспедиции до сих пор предписание — не принимать на его имя писем; я хотел через тещу Басаргина
к нему
написать — ей сказали, что письмо пойдет
к Талызину. Городничий в месячных отчетах его аттестует, как тогда, когда он здесь находился, потому что не было предписания не упоминать о человеке, служащем в Омске. Каков Водяников и каковы те, которые читают такого рода отчеты о государственных людях?
Скажи Павлу Сергеевичу, что я сегодня не могу ответить на его письмо с Степаном Яковлевичем. Впрочем, я
к нему
писал в прошедшую субботу с Погодаевым — мое письмо было как бы ответом на то, которое теперь получил от него. С Погодаевым я послал для Натальи Дмитриевны облатки, в переплете «Наль и Дамаянти» и газеты Петру Николаевичу от Матвея.
Сегодня
писал к князю и просил его позволить мне ехать в Тобольск для лечения — нетерпеливо жду ответа в надежде, что мне не откажут в этой поездке. До того времени, если не сделается мне заметно хуже, думаю подождать с порошками, присланными Павлом Сергеевичем. Если же почему-нибудь замедлится мое отправление, начну и здесь глотать digitalis, хотя я не большой охотник до заочного лечения, особенно в такого рода припадках, которым теперь я так часто подвергаюсь.
Последние известия из Иркутска у меня от 3 мая: М. Н. мне
пишет обо всем, [М. Н. — Волконская; сохранились интересные письма ее (22)
к Пущину за 1839–1841, 1843 и 1847 гг. (РО, ф. 243); в письмах — много для характеристики взаимоотношений Волконской и Пущина.] рассказывает о посещении в Оёк, в именины Лизы была у них с детьми и хвалит новый дом Трубецких, который на этот раз, как видно из ее описания, не соображен по теории Ноева ковчега. Все там здоровы и проводят время часто вместе.
Официальные мои письма все, кажется,
к вам ходят через Петербург — с будущей почтой буду отвечать Сергею Григорьевичу, на днях получил его листок от 25 — го числа [Много писем С. Г. Волконского
к Пущину за 1840–1843, 1855 гг., характеризующих их взаимную сердечную дружбу и глубокое, искреннее уважение — в РО (ф. 243 и Фв. III, 35), в ЦГИА (ф. 279, оп. I, № 254 и 255), за 1842, 1854 и 1857 гг. напечатаны в сборниках о декабристах.] — он в один день с вами
писал, только другой дорогой.
…Барятинский давно собирается
к тебе
писать, но все как-то не соберется.
Утром Машеньку с Петей переводят
к Басаргину: он с женой переезжает сюда.
Пишет в Тобольск, чтоб я скорее приехал;
пишет к родным Ивашева через одного их приятеля, который должен их приготовить
к этой ужасной вести. Одним словом, 30 декабря вместо поминок Камиллы Петровны в тот самый час, как она скончалась, хоронят Ивашева, который сам для себя заказал обедню. [
К. П. Ивашева умерла 30 декабря 1839 г. В. П. Ивашев умер 28 декабря 1840 г.]
С нынешней почтой
пишем в Екатеринбург, чтоб
к памятнику прибавили другую надпись. Зимним путем он будет перевезен — весной поставим и памятник по рисунку самого Ивашева. Не часто бывают такие случаи в жизни.
Спасибо тебе, любезный Александр Петрович, за твое письмо: [Неизданное письмо А. П. Барятинского
к Пущину от 14 февраля 1841 г. представляет значительный интерес для характеристики этого выдающегося декабриста-материалиста, талантливого поэта, писавшего превосходные стихи по-французски, тогда как по-русски он
писал — прозою — плохо и с ошибками.
Привожу несколько отрывков из этого письма: «До сех пор я
к тебе не
писал…
…Хорошо делает М. И., что
пишет к Бенкендорфу, — не надобно останавливаться, и все средства должно употребить, когда нужно чего-нибудь достигнуть. Не может быть, что Бенкендорф отказал, — будет только несколько дольше царствовать глист…
Ужели
К.
К. не
писала вам с своим вильманстрандским спутником?
Кажется, вы не можете пожаловаться, чтоб я
к вам не
писал, лишь бы не сказали: не худо бы ему больше думать, а меньше болтать.
Тогда и вы прочтете, а Анненкова
напишет к Александру Дюма и потребует, чтоб он ее письмо сделал так же гласным, как и тот вздор,
к которому он решился приложить свое перо.
Скоро расстанусь с малютками,
к которым много привык. Это тоже радость. Странное положение, где должно уметь радоваться разлуке… Третьего дня
писал к Михаилу Александровичу…
К Ершову я не
пишу сам потому, что не люблю начинать переписки…
От Марьи Николаевны давно нет писем. И Сергей Григорьевич как-то замолчал. Я все-таки
к ним
пишу;пускай лучше бранят за частые письма, нежели за молчание.
Из Иркутска нового ничего нет. Завтра Машенькины именины. Там меня вспомнят. Но Марья Николаевна редко мне
пишет — потому и я не так часто
к ней
пишу. Со мной беда. Как западет мысль, что я наскучаю, так непременно налево кругом сделаю. Не знаю, хорошо ли я думаю, — иначе не могу…
Пишу к Горчакову; письмо мое доставит ему сестра моя.
Не нужно вам говорить, что Оболенский тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его руках, — а я буду ворчать. Все подробности будущего устройства нашего, по крайней мере предполагаемого, вы узнаете от Басаргина. Если я все буду
писать, вам не о чем будет говорить, — между тем вы оба на это мастера. Покамест прощайте. Пойду побегать и кой-куда зайти надобно. Не могу приучить Оболенского
к движению.
Судя по этим предосторожностям надобно полагать, что в Иркутске либералов на время запрут по углам, а Марья Казимировна давно уже мне
писала, что собирается
к ожидаемому Ивану Николаевичу.