Неточные совпадения
Хотели сами обнять нашего певца, его уже не
было: он убежал!..
Мы с ним постоянно
были в дружбе,
хотя в иных случаях розно смотрели на людей и вещи; откровенно сообщая друг другу противоречащие наши воззрения, [В рукописи после этого густо зачеркнуто несколько строк; в этом абзаце зачеркнуто еще несколько отдельных строк.] мы все-таки умели их сгармонировать и оставались в постоянном согласии.
Разлука с товарищеской средой
была тяжела,
хотя ею должна
была начаться всегда желанная эпоха жизни, с заманчивой, незнакомой далью.
Эта высокая цель жизни самой своей таинственностию и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла душу мою — я как будто вдруг получил особенное значение в собственных своих глазах: стал внимательнее смотреть на жизнь во всех проявлениях буйной молодости, наблюдал за собою, как за частицей,
хотя ничего не значущей, но входящей в состав того целого, которое рано или поздно должно
было иметь благотворное свое действие.
Поводом к этой переписке, без сомнения,
было перехваченное на почте письмо Пушкина, но кому именно писанное — мне неизвестно;
хотя об этом письме Нессельроде и не упоминает, а просто пишет, что по дошедшим до императора сведениям о поведении и образе жизни Пушкина в Одессе его величество находит, что пребывание в этом шумном городе для молодого человека во многих отношениях вредно, и потому поручает спросить его мнение на этот счет.
Хотя посещение его
было вовсе некстати, но я все-таки
хотел faire bonne raine à mauvais jeu [Делать веселое лицо при плохой игре (франц.).] и старался уверить его в противном; объяснил ему, что я — Пущин такой-то, лицейский товарищ хозяина, а что генерал Пущин, его знакомый, командует бригадой в Кишиневе, где я в 1820 году с ним встречался.
Горлов отстранен от должности за то, что не понял высочайшей воли,
хотя она и не
была объявлена.
Я всегда с удовольствием с ним видался; рассказы его
были для меня занимательны,
хотя я любил бы, чтобы он не делал столько восхищений и не употреблял бы высокопарных слов, которые напоминают мне Белоусовича…
Начнем с последнего нашего свидания, которое вечно
будет в памяти моей. Вы увидите из нескольких слов, сколько можно
быть счастливым и в самом горе. Ах, сколько я вам благодарен, что Annette, что все малютки со мной. [Имеются в виду портреты родных — сестер, их детей и т. д.] Они меня тешили в моей золотой тюрьме, ибо новый комендант на чудо отделал наши казематы. Однако я благодарю бога, что из них выбрался,
хотя с цепями должен парадировать по всей России.
Я не говорю вам в подробности обо всех ваших милых посылках, ибо нет возможности, но что меня более всего восхитило — это то, что там
было распятие и торжество евангелия, о коих я именно
хотел просить.
Последнее наше свидание в Пелле
было так скоро и бестолково, что я не успел выйти из ужасной борьбы, которая во мне происходила от радости вас видеть не в крепости и горести расстаться, может
быть, навек. Я думаю, вы заметили, что я
был очень смешон,
хотя и жалок. — Хорошо, впрочем, что так удалось свидеться. Якушкин мне говорил, что он видел в Ярославле семью свою в продолжение 17 часов и также все-таки не успел половины сказать и спросить.
С нетерпением жду этого,
хотя эти известия
будут не очень свежи.
Лепарский [См. Дневник М. И. Пущина (стр. 371 и сл.).] отличный человек, и это заставляет меня думать, что правительство не совсем
хочет нас загнать. Я за все благодарю и стараюсь
быть всем довольным. Бога ради —
будьте спокойны, молитесь обо мне!
— Ни себя оправдывать этим, ни других обвинять я не намерен, но
хочу только заметить, что о пагубном 14 декабря не должно решительно судить по тому, что напечатано
было для публики.
Трудно и почти невозможно (по крайней мере я не берусь) дать вам отчет на сем листке во всем том, что происходило со мной со времени нашей разлуки — о 14-м числе надобно бы много говорить, но теперь не место, не время, и потому я
хочу только, чтобы дошел до вас листок, который, верно, вы увидите с удовольствием; он скажет вам, как я признателен вам за участие, которое вы оказывали бедным сестрам моим после моего несчастия, — всякая весть о посещениях ваших к ним
была мне в заключение истинным утешением и новым доказательством дружбы вашей, в которой я, впрочем, столько уже уверен, сколько в собственной нескончаемой привязанности моей к вам.
Нас везут к исполнению приговора; сверх того, как кажется, нам
будет какая-то работа, соединенная с заключением в остроге, — следовательно, состояние гораздо худшее простых каторжных, которые,
хотя и бывают под землей, но имеют случай пользоваться некоторыми обеспечениями за доброе поведение и сверх того помощью добрых людей устроить себе состояние довольно сносное.
Хотя при жизни отца они и не в большом порядке, но я с ужасом думаю, что
будет, если он скончается.
[Энгельгардт
хотел, чтобы его письмо
было доставлено Пущину к 19 октября.]
Грустно подумать, что мы расстались до неизвестного времени; твоя деревня, как говорится, мне шибко не нравится; не смею предлагать тебе Туринска, где, может
быть, тоже тоска, но лучше бы вместе доживать век. По крайней мере устройся так, чтобы
быть с Трубецкими: они душевно этого желают. Ребиндер
хотел на этот счет поговорить с твоей сестрой — пожалуйста, не упрямься.
Душевно рад, что ты довольнее Етанцой, нежели я ожидал; но все-таки не
хочу думать, чтоб ты должен
был там оставаться…
С Трубецкими я разлучился в грустную для них минуту: накануне отъезда из Иркутска похоронили их малютку Володю. Бедная Катерина Ивановна в первый раз испытала горе потерять ребенка: с христианским благоразумием покорилась неотвратимой судьбе. Верно, они вам уже писали из Оёка, где прозимуют без сомнения,
хотя, может
быть, и выйдет им новое назначение в здешние края. Сестра мне пишет, что Потемкиной обещано поместить их в Тобольск. Не понимаю, почему это не вышло в одно время с моим назначением.
Чего-то сильно недостает: не раз мечтал об нашем соединении и сердечно
хотел бы с тобой
быть вместе.
Благодарю вас, добрый Иван Дмитриевич, за все, что вы мне говорите в вашем письме. Утешительно думать, что мы с вами неразлучны; признаюсь, я бы
хотел, чтоб мы когда-нибудь соединились в одном городке, мне бы гораздо лучше
было; как-то здесь неудачно началось мое существование…
Когда-нибудь я вам расскажу забавный случай по случаю слова рыба(название нашей карты с Якушкиным), которое
было в моем письме, — рыбу мою требовали в Тобольск и вместе с нею возвратили мне письмо мое к Якушкину с замечанием не употреблять двусмысленных выражений, наводящих сомнение своею таинственностию, в письмах, если
хочу, чтоб они доходили по адресам.
Посылаю вам записки Andryane — вы и Наталья Дмитриевна прочтете с наслаждением эту книгу — кажется, их у вас не
было. Если успеете — с Кудашевым возвратите, — я
хочу их еще послать в другие места. Бобрищев-Пушкин, верно, также охотно их пробежит.
Я думаю, что наши близкие ожидают чего-нибудь от этого торжества, но мне кажется, ничего не может
быть,
хотя по всем правилам следовало бы, в подражание Европе, сделать амнистию. У нас этого слова не понимают. Как вы думаете, что тут выкинет наш приятель? Угадать его мудрено, Н. П., как медведь, не легко сказать, что он думает. [Приятель, Н. П. и дальше — медведь — Николай I.]
Семенов сам не пишет, надеется, что ему теперь разрешат свободную переписку. Вообразите, что в здешней почтовой экспедиции до сих пор предписание — не принимать на его имя писем; я
хотел через тещу Басаргина к нему написать — ей сказали, что письмо пойдет к Талызину. Городничий в месячных отчетах его аттестует, как тогда, когда он здесь находился, потому что не
было предписания не упоминать о человеке, служащем в Омске. Каков Водяников и каковы те, которые читают такого рода отчеты о государственных людях?
…Последняя могила Пушкина! Кажется, если бы при мне должна
была случиться несчастная его история и если б я
был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России,
хотя не всем его стихам поклоняюсь; ты догадываешься, про что я
хочу сказать; он минутно забывал свое назначение и все это после нашей разлуки…
На случай приезда моего вы потрудитесь приискать мне квартирку в вашем соседстве; я не
хочу и не смею вас беспокоить моим постоянным присутствием. Это значило бы злоупотреблять вашей добротой; у Бобрищева-Пушкина также не думаю поместиться: верно, у них и без меня довольно тесно. Вы прежде меня узнаете,
будет ли мне дано позволение ехать, и тогда приищите мне уголок; я неприхотлив, как вам известно, лишь бы найти добрых, тихих хозяев, что, впрочем, не всегда легко.
Annette советует мне перепроситься в Ялуторовск, но я еще не решаюсь в ожидании Оболенского и по некоторой привычке, которую ко мне сделали в семье Ивашева. Без меня у них
будет очень пусто — они неохотно меня отпускают в Тобольск,
хотя мне кажется, что я очень плохой нынче собеседник. В Ялуторовске мне
было бы лучше, с Якушкиным мы бы спорили и мирились. Там и климат лучше, а особенно соблазнительно, что возле самого города
есть роща, между тем как здесь далеко ходить до тени дерева…
…Пользуюсь случаем послать вам записки Andryane и «Историю революции» Тьера,
хотя вы не отвечали мне,
хотите ли их иметь… Тьер запрещен русской цензурой и здесь тайно: он уже
был и в Омске, и в Тобольске, и в Кургане у Свистунова…
Скоро
будет отсюда случай к вам, я к тому времени приготовлю все, что мне поручали в Ялуторовске. С почтой невозможно отправить заветных рукописей. По-моему бы и можно, но вы
будете называть меня неосторожным человеком, и я не
хочу в мои преклонные лета заслужить такого мнения.
Вчерашняя почта привезла нам известие, что свадьба должна
была совершиться 16 апреля. Следовательно, по всем вероятиям, недели через две узнаем здесь милость для детей. Это теперь главная моя забота. Как ни бодро смотрит моя старуха хозяйка, но отказ ее жестоко поразит. Я никак не допускаю этой мысли и не
хочу видеть здесь продолжения жестокой драмы. Родные там убеждены, что
будет по их желанию: значит, им обещано, но велено подождать до торжества.
Он должен
был умереть, а мы все живем: видно, не пришла еще пора сходить с часов,
хотя караул наш не совсем исправен.
Вам представляется право распорядиться, как признаете лучшим: может
быть, эту рукопись купит книгопродавец; может
быть,
захотите открыть подписку и сами
будете печатать?
Семенов просил, чтобы я жег его письма и
был осторожен, если
хочу иметь его иероглифы. На все согласен, лишь бы ко мне писали. Басаргин ждет меня.
Я бы
хотел у вас
быть с Степаном Михайловичем. Мы бы на него вместе с вами напали за его осторожность, как он нас упрекает неосторожностью.
Об нашем доставлении куда следует она, то
есть сестра моя, уже не успела говорить Горчакову — он тогда уже не
был в Петербурге. Увидим, как распорядится Бенкендорф с нашими сентиментальными письмами. До зимы мы не двинемся, во всяком случае.
Хочу дождаться Тулиновых непременно здесь.
Эта мера
была необходима: многие
хотели перевести заразу крепостных на сибирскую почву.
Народ смышленый, довольно образованный сравнительно с Россией за малыми исключениями, и вообще состояние уравнено: не встречаете большой нищеты. Живут опрятно, дома очень хороши;
едят как нельзя лучше. Не забудьте, что край наводняется ссыльными: это зло, но оно не так велико при условиях местных Сибири,
хотя все-таки правительству следовало бы обратить на это внимание. Может
быть, оно не может потому улучшить положения ссыльных, чтобы не сделать его приманкою для крепостных и солдат.
Может
быть, при коротком свидании мне не удалось их раскусить, или мы древностью своею историческою их испугали,
хотя, мне кажется с нами-то им удобнее всего
было распахнуться в здешней степи, где чиновный люд способен видеть их неопытность, не подозревая даже образования залетных ревизоров.
Хотя Пущин, как отмечает исследователь творчества Кюхельбекера, Ю. Н. Тынянов,
был «трезвым и ясным лицейским критиком», он до конца жизни не сумел отрешиться от усвоенного в лицейские годы иронического отношения к этому талантливому поэту, серьезному, глубоко образованному мыслителю.
Недостанет у вас терпения читать; слушать, может
быть, согласились бы, потому что можете, когда
захотите, велеть замолчать.
Я
хотел нынешнее лето перестроить баню, но отложил это предприятие, потому что Польская лотерея мне ничего не вывезла; на нее
была маленькая надежда, и она в числе многих других покамест осталась без исполнения.
Все наши вас приветствуют. Александра Васильевна благодарит за бумагу,
хотя я не знаю, какая
была в ней надобность. Это все Марья Казимировна заставляла ее достать, как будто это ковер-самолет, на котором улетишь. Да и куда ей лететь?
Если
хочешь знать, справедлива ли весть, дошедшая до твоей Александры, то обратись к самому Евгению: я не умею
быть историографом пятидесятилетних женихов, особенно так близких мне, как он. Трунить нет духу, а рассказывать прискорбно такие события, которых не понимаешь. Вообще все это тоска. Может
быть, впрочем, я не ясно вижу вещи, но трудно переменить образ мыслей после многих убедительных опытов.
Я не говорю о Тюмени, потому что в этом городе до сих пор никто из наших не
был помещаем,
хотя в нем промышленность всякого рода в самом сильном развитии.
Хотя такого рода почерк
есть принадлежность великих людей, все-таки лучше не иметь этой принадлежности, хоть и приходится
быть великим человеком.
Пущин
был болен, но так как он действительно
хотел объехать все места поселения декабристов для беседы с товарищами о тогдашнем политическом положении на Западе, то ему пришлось пользоваться свидетельством врача о мнимых болезнях.
Удивила меня забота обо мне курганского соседа, [Курганский сосед — А. Ф. Бригген.]
хотя его замечание жандарму отчасти справедливо, но совершенно неуместно. Бог ему судья! И он его простит — в этом создании
есть какая-то непостижимая загадка.