Ижбурдин. А
кто его знает! мы об таком деле разве думали? Мы вот видим только, что наше дело к концу приходит, а как оно там напредки выдет — все это в руце божией… Наше теперича дело об том только думать, как бы самим-то нам в мире прожить, беспечальну пробыть. (Встает.) Одначе, мы с вашим благородием тутотка забавляемся, а нас, чай, и бабы давно поди ждут… Прощенья просим.
В помещичьем имении, управляющего сын, об масленице, с пьяной компанией забавлялись, да
кто их знает? невзначай, что ли, али и для смеху, пожалуй, только и зашибли они одну девку совсем до смерти.
Да скрыть-то нельзя-с! потому что
кто его знает? может, он и в другом месте попадется, так и тебя заодно уж оговорит, а наш брат полицейский тоже свинья не последняя: не размыслит того, что товарища на поруганье предавать не следует — ломит себе на бумагу асе, что ни сбрешут ему на допросе! ну, и не разделаешься с ним, пожалуй, в ту пору…
Неточные совпадения
«А
кто это, говорит, этот господин Живновский?» — и так,
знаете, это равнодушно, и губы у
него такие тонкие — ну, бестия, одно слово — бестия!..
— А какая у
него одежа? пониток черный да вериги железные — вот и одежа вся. Известно, не без того, чтоб люди об
нем не
знали; тоже прихаживали другие и милостыню старцу творили:
кто хлебца принесет,
кто холстеца, только мало
он принимал, разве по великой уж нужде. Да и тут, сударь, много раз при мне скорбел, что по немощи своей, не может совершенно от мира укрыться и полным сердцем всего себя богу посвятить!
— А
кто ж
его, сударь,
знает, какой
он? Только вот Кузьма-то Акимыч говорит, будто уж очень
он грозен.
Скопищев (вздыхая).
Кто ж
его душу
знал, что
он после торгов станет… Я бы, ваше сиятельство, и еще полтинничек скинул…
Рыбушкин. Увести! меня увести! Сашка! смотри на
него! (Указывая на Боброва.) Это ты
знаешь ли
кто? не
знаешь? Ну, так это тот самый титулярный советник… то есть, для всех
он писец, а для Машки титулярный советник. Не связывайся ты, Сашка, с нею… ты на меня посмотри: вот я гуляю, и ты тоже гуляй. (Поет.) Во-о-озле речки…
А придет
он через неделю — и
знать не
знаю, ведать не ведаю,
кто ты таков.
— Какие у нас пряники! разве к нам мужики ходят? К. нам, сударь, большие господа ездят! — говорит
он мне в виде поучения, как будто хочет дать мне почувствовать:"Эх ты, простота! не
знаешь сам,
кто у тебя бывает!"
Примись за это дело другой — вся эта штука беспременно бы удалась, как лучше нельзя, потому что другой
знает, к
кому обратиться, с
кем дело иметь, — такие и люди в околотке есть; ну, а
он ко всем с доверенностью лезет, даже жалости подобно.
А
знаете ли вы, сударь,
кто этот Степка? В Казани
он был дворником и за блудную жизнь да за воровство в некруты присужден был от общества.
Только наказал же меня за
него бог! После уж я
узнал, что за
ним шибко следили и что тот же Андрияшка-антихрист нас всех выдал. Жил я в Крутогорске во всем спокойствии и сумнения никакого не имел, по той причине, что плата от меня,
кому следует, шла исправно. Сидим мы это вечером, ни об чем не думаем; только вдруг словно в ворота тук-тук. Посмотрел я в оконце, ан там уж и дом со всех сторон окружен. Обернулся, а в комнате частный."Что, говорит, попался, мошенник!"
— Ну, полноте, полноте, Мавра Кузьмовна, — сказал
он, с улыбкою глядя на хозяйку, которая вся тряслась, — я ничего… я так только покуражился маленько, чтоб
знали его высокоблагородие, каков я человек есть, потому как я могу в вашем доме всякое неистовство учинить, и ни от
кого ни в чем мне запрету быть невозможно… По той причине, что могу я вам в глаза всем наплевать, и без меня вся ваша механика погибе.
Михеича действительно увели, и остались
они втроем. Тут я всего, ваше высокоблагородие, наслушался, да и об архиерее-то, признаться, впервой
узнал.
Знал я, что
они, с позволения сказать, развратники, ну, а этого и во сне не чаял. И
кто ж архиерей-то! Андрюшка Прорвин, здешний, ваше высокоблагородие, мещанин, по питейной части служил, и сколько даже раз я
его за мошенничества стегал, а у
них вот пастырь-с! Даже смеху достойно, как
они очки-то втирают!
— А
кто ж
его, сударь,
знает: ведь писать никому не запрещается — может,
кому и вздумалось написать, только я ничего этого не получивала, и об чем там сказано, не
знаю…
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «
Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Кнуров. Ничего тут нет похвального, напротив, это непохвально. Пожалуй, с своей точки зрения, он не глуп: что он такое…
кто его знает, кто на него обратит внимание! А теперь весь город заговорит про него, он влезает в лучшее общество, он позволяет себе приглашать меня на обед, например… Но вот что глупо: он не подумал или не захотел подумать, как и чем ему жить с такой женой. Вот об чем поговорить нам с вами следует.
— Полно, не распечатывай, Илья Иваныч, — с боязнью остановила его жена, —
кто его знает, какое оно там письмо-то? может быть, еще страшное, беда какая-нибудь. Вишь, ведь народ-то нынче какой стал! Завтра или послезавтра успеешь — не уйдет оно от тебя.
Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?»
Они, пентюхи, и не
знают, что такое значит «прикажете принять».
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький — как
его узнаешь,
кто он?
О! я шутить не люблю. Я
им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя
знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не
знаю твоей книжки, однако читай ее, читай.
Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из
них все то, что переведено по-русски.
Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Правдин. А
кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь
знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об
нем то, что вселило в душу мою истинное к
нему почтение. Что называют в
нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие
его прямодушия. Отроду язык
его не говорил да, когда душа
его чувствовала нет.