Неточные совпадения
«Хитро это они сделали, —
говорит летописец, — знали,
что головы у них на плечах растут крепкие, — вот
и предложили».
А вор-новотор этим временем дошел до самого князя, снял перед ним шапочку соболиную
и стал ему тайные слова на ухо
говорить. Долго они шептались, а про
что — не слыхать. Только
и почуяли головотяпы, как вор-новотор
говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, —
говорит летописец, — старики седые
и плакали горько,
что сладкую волю свою прогуляли; были
и молодые, кои той воли едва отведали, но
и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни...
—
Что ж это такое? фыркнул —
и затылок показал! нешто мы затылков не видали! а ты по душе с нами
поговори! ты лаской-то, лаской-то пронимай! ты пригрозить-то пригрози, да потом
и помилуй!
Говорили,
что новый градоначальник совсем даже не градоначальник, а оборотень, присланный в Глупов по легкомыслию;
что он по ночам, в виде ненасытного упыря, парит над городом
и сосет у сонных обывателей кровь.
Так, например, он
говорит,
что на первом градоначальнике была надета та самая голова, которую выбросил из телеги посланный Винтергальтера
и которую капитан-исправник приставил к туловищу неизвестного лейб-кампанца; на втором же градоначальнике была надета прежняя голова, которую наскоро исправил Байбаков, по приказанию помощника городничего, набивши ее, по ошибке, вместо музыки вышедшими из употребления предписаниями.
— А
что, братцы! ведь она, Клемантинка, хоть
и беспутная, а правду молвила! —
говорили одни.
— Нужды нет,
что он парадов не делает да с полками на нас не ходит, —
говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел ты за ворота: хошь — на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков было —
и не приведи бог!
— Ничего я этого не знаю, —
говорил он, — знаю только,
что ты, старый пес, у меня жену уводом увел,
и я тебе это, старому псу, прощаю… жри!
— Хоть
и точно,
что от этой пищи словно кабы живот наедается, однако, братцы, надо так сказать: самая эта еда пустая! —
говорили промеж себя глуповцы.
Базары опустели, продавать было нечего, да
и некому, потому
что город обезлюдел. «Кои померли, —
говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда». А бригадир между тем все не прекращал своих беззаконий
и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились
и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
— А ведь это поди ты не ладно, бригадир, делаешь,
что с мужней женой уводом живешь! —
говорили они ему, — да
и не затем ты сюда от начальства прислан, чтоб мы, сироты, за твою дурость напасти терпели!
«Бежали-бежали, —
говорит летописец, — многие, ни до
чего не добежав, венец приняли; [Венец принять — умереть мученической смертью.] многих изловили
и заключили в узы; сии почитали себя благополучными».
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне
и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или,
говоря другими словами, Фердыщенко понял,
что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит,
что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Она наступала на человека прямо, как будто
говорила: а ну, посмотрим, покоришь ли ты меня? —
и всякому, конечно, делалось лестным доказать этой «прорве»,
что «покорить» ее можно.
Но лукавый бригадир только вертел хвостом
и говорил,
что ему с богом спорить не приходится.
— Миленькие вы, миленькие! —
говорил он им, — ну,
чего вы, глупенькие, на меня рассердились! Ну, взял бог — ну,
и опять даст бог! У него, у царя небесного, милостей много! Так-то, братики-сударики!
Переглянулись между собою старики, видят,
что бригадир как будто
и к слову, а как будто
и не к слову свою речь
говорит, помялись на месте
и вынули еще по полтиннику.
В полдень поставили столы
и стали обедать; но бригадир был так неосторожен,
что еще перед закуской пропустил три чарки очищенной. Глаза его вдруг сделались неподвижными
и стали смотреть в одно место. Затем, съевши первую перемену (были щи с солониной), он опять выпил два стакана
и начал
говорить,
что ему нужно бежать.
Столько вмещал он в себе крику, —
говорит по этому поводу летописец, —
что от оного многие глуповцы
и за себя
и за детей навсегда испугались".
— Валом валит солдат! —
говорили глуповцы,
и казалось им,
что это люди какие-то особенные,
что они самой природой созданы для того, чтоб ходить без конца, ходить по всем направлениям.
Что они спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для того, чтобы перейти вслед за тем через другой мост.
И еще мост,
и еще плоская возвышенность,
и еще,
и еще…
— С нас, брат, не
что возьмешь! —
говорили другие, — мы не то
что прочие, которые телом обросли! нас, брат,
и уколупнуть негде!
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще
и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли,
что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого,
что он, по обычаю своему, не
говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков,
что глуповцы испугались
и опять всем обществом пали на колени.
— Ужли, братцы, всамделе такая игра есть? —
говорили они промеж себя, но так тихо,
что даже Бородавкин, зорко следивший за направлением умов,
и тот ничего не расслышал.
И еще
говорят,
что Микаладзе не имел права не издавать законов, —
и это, конечно, справедливо.
Произошло объяснение; откупщик доказывал,
что он
и прежде был готов по мере возможности; Беневоленский же возражал,
что он в прежнем неопределенном положении оставаться не может;
что такое выражение, как"мера возможности", ничего не
говорит ни уму, ни сердцу
и что ясен только закон.
— Знаю я, —
говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, —
что истинной конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение,
что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним
и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем,
что возложим упование наше на бога!
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось,
и говорил: не смотрите на то,
что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые
и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная
и бодрая, жест быстрый.
И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так
и играли на плечах при малейшем его движении.
Как ни избалованы были глуповцы двумя последними градоначальниками, но либерализм столь беспредельный заставил их призадуматься: нет ли тут подвоха? Поэтому некоторое время они осматривались, разузнавали,
говорили шепотом
и вообще"опасно ходили". Казалось несколько странным,
что градоначальник не только отказывается от вмешательства в обывательские дела, но даже утверждает,
что в этом-то невмешательстве
и заключается вся сущность администрации.
А поелику навоз производить стало всякому вольно, то
и хлеба уродилось столько,
что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление:"Не то
что в других городах, — с горечью
говорит летописец, — где железные дороги [О железных дорогах тогда
и помину не было; но это один из тех безвредных анахронизмов, каких очень много встречается в «Летописи».
Ну, он это взглянул на меня этак сыскоса:"Ты,
говорит, колченогий (а у меня, ваше высокородие, точно
что под Очаковом ногу унесло), в полиции, видно, служишь?" — взял шапку
и вышел из кабака вон.
—
И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж
и не знаю как!"За
что же, мол, ты бога-то обидел?" —
говорю я ему. А он не то чтобы
что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись,
говорит, может, будешь видеть", —
и был таков.
Да
и нельзя было не давать ей, потому
что она всякому, не подающему милостыни, без церемонии плевала в глаза
и вместо извинения
говорила только:"Не взыщи!"
Но как пришло это баснословное богатство, так оно
и улетучилось. Во-первых, Козырь не поладил с Домашкой Стрельчихой, которая заняла место Аленки. Во-вторых, побывав в Петербурге, Козырь стал хвастаться; князя Орлова звал Гришей, а о Мамонове
и Ермолове
говорил,
что они умом коротки,
что он, Козырь,"много им насчет национальной политики толковал, да мало они поняли".
— Правда ли, —
говорил он, —
что ты, Семен, светлейшего Римской империи князя Григория Григорьевича Орлова Гришкой величал
и, ходючи по кабакам, перед всякого звания людьми за приятеля себе выдавал?
—
И на то у меня свидетели есть, — продолжал Фердыщенко таким тоном, который не дозволял усомниться,
что он подлинно знает,
что говорит.
Так, например, при Негодяеве упоминается о некоем дворянском сыне Ивашке Фарафонтьеве, который был посажен на цепь за то,
что говорил хульные слова, а слова те в том состояли,
что"всем-де людям в еде равная потреба настоит,
и кто-де ест много, пускай делится с тем, кто ест мало"."
И, сидя на цепи, Ивашка умре", — прибавляет летописец.
и 4) Ввести систему градоначальнического единонаграждения. Но материя сия столь обширна,
что об ней надеюсь
говорить особо.