Неточные совпадения
— Всенепременно-с, — подтверждает председатель земской управы, — и я за одним человеком примечаю… Я уж и
говорил ему: мы, брат, тебя без шуму, своими средствами… И представьте
себе, какой нахал: «Попробуйте» —
говорит!
Либо пан, либо пропал, —
говорит он
себе, и ежели легкая нажива не удается ему, то он не особенно ропщет, попадая вместо хором в навозную кучу.
Само
собой, впрочем, разумеется, что я
говорю здесь вообще, а отнюдь не применительно к России. Последняя так еще молода и имеет так много задатков здорового развития, что относительно ее не может быть и речи о каких-либо новшествах.
— Мужичок в сто крат лучше нашего живет, —
говорит он попадье, — у него, по крайности, руки не связаны, да и семья в сборе. Как хочет, так и распорядится, и
собой и семьей.
"Семян не соберем!" —
говорит он
себе, и страх перед завтрашним днем ни на минуту не покидает его.
В нем еще слишком живо
говорит молодая кровь, чтоб решиться, хоть на время, закупорить
себя в захолустье.
Красива, стройна,
говорит отлично по-французски, знает un peu d'arithmetique, un peu de geographie et un peu de mythologie [кое-что из арифметики, кое-что из географии и кое-что из мифологии (франц.)] (чуточку!), изрядно играет на фортепиано и умеет держать
себя в обществе.
Так, улыбаясь, он называл
себя государственным послушником, — не опричником, фуй! а именно послушником, — а иногда рисковал даже, тоже улыбаясь,
говорить:"Мы, государственные доктринеры…".
Франция — это только отвод, —
говорил он, — с Францией он на Бельгии помирится или выбросит ей кусок Лотарингии — не Эльзас, нет! — а главным образом взоры его устремлены на Россию, — это узел его политики, — вот увидите!"По его мнению, будь наше время несколько менее тревожно, и деятельность Бисмарка имела бы менее тревожный характер; он просто представлял бы
собой повторение твердого, спокойного и строго-логического Гизо.
— Я в нем уверен, —
говорил старик Люберцев, — в нем наша, люберцевская кровь. Батюшка у меня умер на службе, я — на службе умру, и он пойдет по нашим следам. Старайся, мой друг, воздерживаться от теорий, а паче всего от поэзии… ну ее! Держись фактов — это в нашем деле главное. А пуще всего пекись об здоровье. Береги
себя, друг мой, не искушайся! Ведь ты здоров?
— Ты обо мне не суди по-теперешнему; я тоже повеселиться мастер был. Однажды даже настоящим образом был пьян. Зазвал меня к
себе начальник, да в шутку, должно быть, — выпьемте да выпьемте! — и накатил! Да так накатил, что воротился я домой — зги божьей не вижу! Сестра Аннушкина в ту пору у нас гостила, так я Аннушку от нее отличить не могу: пойдем, —
говорю! Месяца два после этого Анюта меня все пьяницей звала. Насилу оправдался.
Им завидовали и
говорили, что на эти деньги вдвоем прожить можно не только без нужды, но даже позволяя
себе некоторые прихоти.
— Нет, стесниться уж больше некуда, и без того тесно.
Говорю тебе: надо кланяться, напоминать о
себе, хлопотать… Хлопочут же другие…
— Что вы всё лежите, прибодрились бы! —
говорит она, — запустите
себя, потом и всё в постель да в постель тянуть будет.
Я не
говорю о
себе лично, но думается, что всякий убежденный русский писатель испытал на
себе влияние подобной изолированности.
— Представьте
себе! Я ведь точно чуял. Еще вчера читаю газету и
говорю: ну, этому молодцу несдобровать. Так и случилось.
— Как это я прежде не вздумала! — сетовала она на
себя, — ведь со временем ангелочек, конечно, будет путешествовать. В гостиницах, правда, везде
говорят по-французски, но на железных дорогах, на улице…
Всю ночь она волновалась. Что-то новое, хотя и неясное, проснулось в ней. Разговор с доктором был загадочный, сожаления отца заключали в
себе еще менее ясности, а между тем они точно разбудили ее от сна. В самом деле, что такое жизнь? что значат эти «крохи», о которых
говорил доктор?
Ну, и подчинилась, или,
говоря другими словами, махнула рукой и живу сама по
себе.
— Да, бедная! — повторила она, — и отец много раз
говорил мне: бедная! бедная! Но представьте
себе, старуха нянька однажды услышала это и сказала:"Какая же вы бедная! вы — барышня!"
Отец несколько раз предлагал ей ехать в Петербург к тетке, но она настаивала в своем упорстве. Теперь уж не представление о долге приковывало ее к деревне, а какая-то тупая боязнь. Она боялась встретить его, боялась за
себя, за свое чувство. Наверное, ее ожидает какое-нибудь жестокое разочарование, какая-нибудь новая жестокая игра. Она еще не хотела прямо признать деревянным письмо своего минутного жениха, но внутренний голос уже
говорил ей об этом.
— Возьмите, — сказал он, — историю
себе наживете. С сильным не борись! и пословица так
говорит. Еще скажут, что кобенитесь, а он и невесть чего наплетет. Кушайте на здоровье! Не нами это заведено, не нами и кончится. Увидите, что ежели вы последуете моему совету, то и прочие миряне дружелюбнее к вам будут.
— Со временем у нее разовьются отличные педагогические способности, —
говорили о ней классные дамы, — она аккуратна, точна в исполнении обязанностей, никогда не позволит
себе отступить от правил. Вот только чересчур добра… даже рассердиться не умеет!
— Позвольте мне досказать… Наконец он решился:"Возьми,
говорит, с
собою Сережу и поезжай к господину адвокату". И вот…
— В городе Бостоне, —
говорит он, — Федор Сергеич Ковригин умер и оставил после
себя полтора миллиона долларов. Теперь по газетам разыскивают наследников.
Консультация задлилась довольно поздно. Предстояло судиться двум ворам: первый вор украл сто тысяч, а второй переукрал их у него. К несчастию, первый вор погорячился и пожаловался на второго. Тогда первого вора спросили:"А сам ты где сто тысяч взял?"Он смешался и просил позволения подумать. Возник вопрос: которому из двух взять грех на
себя? — вот об этом и должна была рассудить консультация. Очевидность
говорила против первого вора.
— Девица Петропавловская, о которой я уж
говорил вам, — объясняет он Краснову, — продолжает являть
себя неблагонадежною. Вчера я получил о ней сведения, которые не оставляют ни малейшего в том сомнения.
— Увы! подобные перерождения слишком редки. Раз человека коснулась гангрена вольномыслия, она вливается в него навсегда; поэтому надо спешить вырвать не только корень зла, но и его отпрыски. На вашем месте я поступил бы так: призвал бы девицу Петропавловскую и попросил бы ее оставить губернию. Поверьте, в ее же интересах
говорю. Теперь, покуда дело не получило огласки, она может похлопотать о
себе в другой губернии и там получить место, тогда как…
— Да, сумерки, сумерки, сумерки! И «до» и «по» — всегда сумерки! —
говорил он
себе, вперяя взор в улицу, которая с самого утра как бы заснула под влиянием недостатка света.
— Вы, господа, слишком преувеличиваете, —
говорили ему. — Если бы вам удалось взглянуть на ваши дела несколько издалека, вот как мы смотрим, то вы убедились бы, что они не заключают в
себе и десятой доли той важности, которую вы им приписываете.
— Покуда определенных фактов в виду еще нет, но есть разговор — это уже само по
себе представляет очень существенный признак. О вашем губернаторе никто не
говорит, что он мечтает о новой эре… почему? А потому просто, что этого нет на деле и быть не может. А об земстве по всей России такой слух идет, хотя, разумеется, большую часть этих слухов следует отнести на долю болтливости.
Таким образом проходит день за днем жизнь Бодрецова, представляя
собой самое широкое олицетворение публичности. Сознает ли он это? — наверное сказать не могу, но думаю, что сознает… бессознательно. По крайней мере, когда я слышу, как он взваливает все беды настоящего времени на публичность, то мне кажется, что он так и
говорит: для чего нам публичность, коль скоро существует на свете Афанасий Аркадьич Бодрецов?
Даже купец Поваляев, имевший в городе каменные хоромы, — и тот подводил его к зеркалу,
говоря:"Ну, посмотри ты на
себя! как тебя не бить!"
— Говорить-то по-пустому все можно. Сколько раз я
себе говорил: надо, брат Гришка, с колокольни спрыгнуть, чтобы звания, значит, от тебя не осталось. Так вот не прыгается, да и все тут!
— Стало быть, и с причиной бить нельзя? Ну, ладно, это я у
себя в трубе помелом запишу. А то, призывает меня намеднись:"Ты,
говорит, у купца Бархатникова жилетку украл?" — Нет,
говорю, я отроду не воровал."Ах! так ты еще запираться!"И начал он меня чесать. Причесывал-причесывал, инда слезы у меня градом полились. Только, на мое счастье, в это самое время старший городовой человека привел:"Вот он — вор,
говорит, и жилетку в кабаке сбыть хотел…"Так вот каким нашего брата судом судят!
— Беспременно это купец Бархатников на меня чиновника натравил. Недаром он намеднись смеялся:"Вот ты работаешь, Гришка, а правов
себе не выправил". Я, признаться, тогда не понял: это вам, брюхачам,
говорю, права нужны, а мы и без правов проживем! А теперь вот оно что оказалось! Беспременно это его дело! Так, стало быть, завтра в протокол меня запишут, а потом прямой дорогой в кабак!
"В Москве и без пачпорта примут, или чистый добудут, —
говорил он
себе, — только на заработке прижмут. Ну, да одна голова не бедна! И как это я, дурак, не догадался, что она гулящая? один в целом городе не знал… именно несуразный!"
Сам он —
говорил я
себе — противник этой худо скрываемой надменности и, конечно, не лжет,
говоря, что в ней заключается одна из причин сословной захудалости.
— То есть доволен, хочешь ты сказать? Выражений, вроде: «счастье»,"несчастье", я не совсем могу взять в толк. Думается, что это что-то пришедшее извне, взятое с бою. А довольство естественным образом залегает внутри. Его, собственно
говоря, не чувствуешь, оно само
собой разливается по существу и делает жизнь удобною и приятною.
Меня, по крайней мере, то облегчает, —
говорил он
себе, — что я невинен!
Хозяин мысленно
говорит про X.:"Вот настоящий друг!"Z. дает
себе слово сойтись с X. и залучить его на свои субботние обеды.