Неточные совпадения
Лично я не плескал руками ни оправдательным, ни обвинительным приговорам присяжных, но все-таки говорил:"Слышали? тетенька-то
как отличилась?"
А главное: я"подпевал"(не"бредил", в истинном значении этого слова,
а именно"подпевал") — этого уж я никак скрыть не могу!
Сколько мы, литераторы, волновались: нужно-де ясные насчет книгопечатания законы издать! Только я один говорил: и без них хорошо! По-моему и вышло: коли хорошо,
так и без законов хорошо!
А вот теперь посидим да помолчим — смотришь, и законы будут. Да
такие ясные, что небо с овчинку покажется. Ах, господа, господа! представляю себе,
как вам будет лестно, когда вас,"по правилу", начнут в три кнута жарить!
Поэтому-то вот я и говорил всегда: человеческое благополучие в тишине созидаться должно. Если уж не миновать нам благополучия,
так оно и само нас найдет. Вот
как теперь: нигде не шелохнется; тихо, скромно, благородно.
А оно между тем созидается себе да созидается.
Только они думают, что без них это благополучие совершиться не может. Когда мы с вами во время оно бреднями развлекались, нам как-то никогда на ум не приходило, с нами они осуществятся или без нас. Нам казалось, что, коснувшись всех, они коснутся, конечно, и нас, но того, чтобы при сем утащить кусок пирога… сохрани бог! Но ведь то были бредни, мой друг, которые
как пришли,
так и ушли.
А нынче — дело. Для дела люди нужны,
а люди — вот они!
Но мне-то, мне-то зачем это знать? Конечно, оно любопытно, но иногда, право, выгоднее без любопытства век прожить. Признаюсь, я даже не удержался и спросил Удава: да неужто же нужно, чтобы я знал, где раки зимуют?
А он в ответ: уж там нужно или не нужно,
а как будут показывать,
так и вы, в числе прочих, узнаете.
Но что всего хуже, насмеяться-то они насмеются,
а помочь не помогут. Потому что хоть вы, милая тетенька, и восклицаете; ах, ведь и я когда-то бредила! но все-таки понимаете, что, полжизни пробредивши, нельзя сбросить с себя эту хмару
так же легко,
как сменяют старое, заношенное белье.
А домочадцы ваши этого не понимают. Отроду они не бредили — оттого и внутри у них не скребет.
А у вас скребет.
Как ни ненадежна пословица, упразднившая римскую империю, но сдается, что если б она не пользовалась
такою популярностью, то многое из того, что ныне заставляет биться наши сердца гордостью и восторгом, развилось бы совсем в другом направлении,
а может быть, и окончательно захирело бы в зачаточном состоянии.
Но, может быть, вы скажете: урядники-то могли бы возникнуть и независимо от errare humanum est… Совершенно с вами согласен.
Как могли бы возникнуть? — да
так, как-нибудь. Тут"тяп", там"ляп" — смотришь, ан и"карабь". В ляповую пору да в типовых головах
такие ли предприятия зарождаются!
А сколько мы липовых пор пережили! сколько типовых голов перевидели!
Тем не менее,
как ни жаль расставаться с тем или другим излюбленным девизом, но если раз признано, что он «надоел» или чересчур много хлопот стоит — делать нечего, приходится зайцев зубами ловить. Главное дело, общая польза того требует,
а перед идеей общей пользы должны умолкнуть все случайные соображения. Потому что общая польза — это, с одной стороны…
а впрочем, что бишь
такое общая польза, милая тетенька?
Таким образом, оказывается, что «внушать доверие» значит перемещать центр «бредней» из одной среды (уже избредившейся) в другую (еще не искушенную бредом). Например, мы с вами обязываемся воздерживаться от бредней,
а Корела пусть бредит. Мы с вами пусть не надеемся на сложение недоимок,
а Корела — пусть надеется. И все тогда будет хорошо, и мы еще поживем. Да и
как еще поживем-то, милая тетенька!
Задача довольно трудная, но она будет в значительной мере облегчена, ежели мы дисциплинируем язык
таким образом, чтобы он лгал самостоятельно, то есть
как бы не во рту находясь,
а где-нибудь за пазухой.
Вот, милая тетенька, что
такое та общая польза, ради которой мы с
таким самоотвержением обязываемся применять к жизни творческую силу лганья. Предоставляю вашей проницательности судить, далеко ли она ушла в этом виде от тех старинных определений, которые,
как я упомянул выше, отождествляли ее с пользою квартальных надзирателей. Я же к сему присовокупляю: прежде хоть квартальные"пользу"видели,
а нынче…
Хорошо, что я нашелся, предсказав, что не успеет курица яйцо снести,
как та же самая пара рябчиков будет сорок копеек стоить (это произвело
так называемое"благоприятное"впечатление); но, во-первых, находчивость не для всех обязательна,
а во-вторых, коли по правде-то сказать, ведь я и сам никакой пользы от моего предсказанья не получил.
Но
так как этот ответ не удовлетворил меня и я настаивал на дальнейших разъяснениях, то приятель мой присовокупил:"Никаких тут разъяснений не требуется — дело ясно само по себе;
а ежели и существуют особенные соображения, в силу которых адресуемое является равносильным неадресованному, то тайность сию, мой друг, вы, лет через тридцать, узнаете из"Русской старины".
Ясно и многое другое, да ведь ежели примешься до всего доходить,
так, пожалуй, и это письмо где-нибудь застрянет.
А вы между тем уж и теперь беспокоитесь, спрашиваете: жив ли ты? Ах, добрая вы моя! разумеется, жив! Слава богу, не в лесу живу,
а тоже,
как и прочие все, в участке прописан!
Нынче вся жизнь в этом заключается: коли не понимаешь — не рассуждай!
А коли понимаешь — умей помолчать! Почему
так? —
а потому что
так нужно. Нынче всё можно: и понимать и не понимать, но только и в том и в другом случае нельзя о сем заявлять. Нынешнее время — необыкновенное; это никогда не следует терять из виду.
А завтра, может быть, и еще необыкновеннее будет, — и это не нужно из вида терять.
А посему:
какое пространство остается между этими двумя дилеммами — по нем и ходи.
Хорошо-то хорошо,
а всё-таки не знаю,
как сказать.
Все думаешь:
как это
так? пять минут назад на желтенькую бумажку и смотреть никто не хотел,
а тут с руками ее рвут!
Однако ж, кажется, я увлекся в политико-экономическую сферу, которая в письмах к родственникам неуместна… Что делать! такова уж слабость моя! Сколько раз я сам себе говорил: надо построже за собой смотреть! Ну, и смотришь, да проку как-то мало из этого самонаблюдения выходит. Стар я и болтлив становлюсь. Да и старинные предания в свежей памяти,
так что хоть и знаешь, что нынче свободно,
а все
как будто не верится. Вот и стараешься болтовней след замести.
Не дальше
как вчера я эту самую мысль подробно развивал перед общим нашим другом, Глумовым, и представьте себе, что он мне ответил!"К тому, говорит, времени,
как все-то устроится, ты
такой скотиной сделаешься, что не только Пушкина с Лермонтовым,
а и Фета с Майковым понимать перестанешь!"
Но кстати:
так как вы жалуетесь на вашего соседа Пафнутьева, который некогда вас либеральными записками донимал,
а теперь поговаривает:"надо же, наконец, серьезно взглянуть в глаза опасности…", то, относительно этого человека, говорю вам прямо: опасайтесь его! ибо это совсем не компарс,
а корифей.
Помните,
как, по окончании чтения, вы отозвали меня в сторону и сказали:"ах, все мое существо проникнуто какою-то невыразимо сладкою музыкой!"
А я на это (сознаюсь: я был груб и неделикатен) ответил: не понимаю,
как это вы
так легко по всякому поводу музыкой наполняетесь! просто дрянцо с пыльцой.
Еще странный
такой случай с ней был: до сорока пяти лет, покуда крепостною была, ни на
какие соблазны не сдавалась, слыла девицею,
а как только крепостное право упразднили,
так сейчас же забеременела?
И всегда она считается в части с тем, кто в трынку выигрывает,
А в час, или много в половине второго ночи, уж ни одного огня в квартире не видно.
Так что и соседи, видя,
как Ератидушка солидно ведет себя, не нарадуются на нее.
Были
такие, которые и подсылали,
а она подумает, подумает:"нет, скажет, коли уж на
какую линию попала,
так и надо на этой точке вертеться!"Федосьюшка сказывала мне, что она и к тому купцу с повинною ездила, который ей первые десять тысяч подарил.
Вы пишете:"
а Пафнутьев из Петербурга воротился, да странный какой-то; приехал с визитом в Ворошилове во фраке, в белом галстухе, в круглой шляпе"… Ах, голубушка! да неужто ж вы не догадываетесь, что это он к вам прямо,
как был в Петербурге в передней,
так и явился!
Вероятно, препятствий к удовлетворению этого ходатайства не будет; однако ж я все-таки считаю долгом заявить, что это новое расширение земских прав (особливо ежели земцы обратят его себе в монополию), по мнению моему, может вызвать в будущем некоторые очень серьезные недоразумения.
А именно —
как бы при этом не повторилась опять притча о лаптях с подковыркою, уже наделавшая однажды хлопот.
Петь"страх врагам!"очень выгодно,
а дирижировать при этом оркестром — и того выгоднее: Дракины это поняли. Поэтому-то они и поползли
такою массой в Петербург, в чаянии доказать, что никто
так ловко не сумеет за шиворот взять,
как они. С помощью этой песни уже многие на Руси делишки свои устроили — отчего же не устроить себя тем же способом и Никанору Дракину? Поющий эту песню внушает доверие; доверие приводит за собой почести,
а почести приближают к казенному сундуку…
Есть у меня и другие доводы, ратующие за Сквозника-Дмухановского против Дракина, но покуда о них умолчу. Однако ж все-таки напоминаю вам: отнюдь я в Сквозника-Дмухановского не влюблен,
а только утверждаю, что все в этом мире относительно и всякая минута свою собственную злобу имеет. И еще утверждаю, что если в жизни регулирующим началом является пословица:"
Как ни кинь, все будет клин", то и между клиньями все-таки следует отдавать преимущество
такому, который попритупился.
Правда, что в то время никому и в голову не приходило, что заемные письма именно самые оные краеугольные камни и суть,
а только думалось: вот-то глупую рожу Крутобедров состроит,
как тетенька, мимо его дома, в Великие Луки переезжать будет! — но все-таки должен же был становой понимать, что какая-нибудь тайна да замыкается в заемных письмах, коль скоро они милую очаровательную даму заставляют по целым неделям проживать в Великих Луках на постоялом дворе без дела, без кавалеров, среди всякой нечисти?
Мы с вами наивно ждали, что на наш клич явятся или Прохор Распротаков,
как представитель народных нужд, или Александр Андреич Чацкий,
как выразитель аспирации общества;
а вышло совсем не
так.
Вот
как критиковать да на смех поднимать —
так они тут
как тут,
так и жужжат,
а как трезвенное слово сказать приходится — тут их и нет!
Много тогда
таких волшебников было,
а нынче и вдвое против того больше стало. Но
какие волшебники были искуснее, тогдашние или нынешние, — этого сказать не умею. Кажется, впрочем, что в обоих случаях вернее воскликнуть:
как только мать — сыра земля носит!
Ведь и для"свободы действия"необходимо какое-нибудь содержание,
так как в противном случае она перейдет в разгул,
а от разгула до потрясения основ рукой подать.
Словом сказать, образовалась целая теория вколачивания"штуки"в человеческое существование. На основании этой теории, если бы все эти люди не заходили в трактир, не садились бы на конку, не гуляли бы по Владимирской, не ездили бы на извозчике,
а оставались бы дома, лежа пупком вверх и читая"Nana", — то были бы благополучны. Но
так как они позволили себе сесть на конку, зайти в трактир, гулять по Владимирской и т. д., то получили за сие в возмездие"штуку".
Как бы то ни было, но ужасно меня эти"штуки"огорчили. Только что начал было на веселый лад мысли настраивать — глядь, ан тут целый ряд"штук". Хотел было крикнуть: да сидите вы дома! но потом сообразил:
как же, однако, все дома сидеть? У иного дела есть,
а иному и погулять хочется…
Так и не сказал ничего. Пускай каждый рискует, коли охота есть, и пускай за это узнает, в чем"штука"состоит!
Вы не утешили бы,
а испугали бы нас."Ах, можно ли
так говорить!","
а ну,
как подслушает Расплюев!" — вот что услышали бы вы от наиболее доброжелательных из нас!
А таких семей, которые ябеда превратила в звериные берлоги, нынче развелось очень довольно. Улица, с неслыханною доселе наглостью, врывается в самые неприступные твердыни и, к удивлению, не встречает дружного отпора,
как в бывалое время,
а только производит раскол.
Так что весь вопрос теперь в том, на чьей стороне останется окончательная победа: на стороне ли ябеды, которая вознамерилась весь мир обратить в пустыню, или на стороне остатков совести и стыда?
И действительно,
как только последствия манимаски осуществились,
так он тотчас же выхлопотал бабеньке пенсион в три тысячи ассигнационных рублей"из калмыцкого капитала",
а сына, назвав, в честь военных поселений, Поселенцевым, зачислил в кантонисты и потом, на одре смерти, выпросил, чтоб его, по достижении законных лет, определили в фельдъегерский корпус.
Так вот, голубушка,
какие дела на свете бывают! Часто мы думаем: девушка да девушка —
а на поверку выходит, что у этой девушки сын в фельдъегерях служит! Поневоле вспомнишь вашего старого сельского батюшку,
как он, бывало, говаривал: что же после этого твои, человече, предположения? и
какую при сем жалкую роль играет высокоумный твой разум! Именно
так.
Поручики фыркнули и подмигнули коллежскому асессору Сенечке, который беззвучно хихикнул. Стрекоза грустно покачал головой,
как бы вопрошая себя, ужели и в храмину целомудренной болярыни успел заползти яд либерализма?
А кузина Надежда Гавриловна — помните, мы с вами ее"индюшкой"прозвали? — так-таки прямо и расхохоталась мне в лицо.
И
как это удивительно, что
такая простая мысль пробилась в голову не сразу,
а через целую массу всякого рода неопрятностей!
— То-то, что чересчур уж талантлив. И я сначала на него радовался,
а теперь… Талантливость, мой друг, это
такая вещь… Все равно что пустая бутылка:
какое содержание в нее вольешь, то она и вместит…
— И ум в нем есть — несомненно, что есть; но, откровенно тебе скажу, не особенной глубины этот ум. Вот извернуться, угадать минуту, слицемерничать, и все это исключительно в свою пользу — это
так. На это нынешние умы удивительно
как чутки.
А чтобы провидеть общие выводы — никогда!
— Никогда у нас этого в роду не было. Этой гадости.
А теперь, представь себе, в самом семействе… Поверишь ли, даже относительно меня… Ну, фрондер я — это
так. Ну, может быть, и нехорошо, что в моих летах… допустим и это! Однако
какой же я, в сущности, фрондер? Что я
такое ужасное проповедую?..
Так что-нибудь…
— Да, нынче, пожалуй,
так нельзя… То есть оно и нынче бы можно, да вот тысячи-то душ у вас на закуску нет… Ну,
а Павлуша
как?
—
А начальственные уши, голубчик,
такие аттестации крепко запечатлевают. Дойдет как-нибудь до Павла очередь к награде или к повышению представлять,
а он, начальник-то, и вспомнит:"Что бишь я об этом чиновнике слышал? Гм… да! характер у него…"И мимо. Что он слышал? От кого слышал? От одного человека или двадцатерых? — все это уж забылось.
А вот:"гм… да! характер у него" — это запечатлелось. И останется наш Павел Григорьич вечным товарищем прокурора, вроде
как притча во языцех.
— Да… чего бишь? Ах да!
так вот ты и описывай про любовь!
Как это… ну, вообще, что обыкновенно с девушками случается… Разумеется, не нужно mettre les points sur les i [ставить точек над i (франц.)],
а так… Вот мои поручики всё Зола читают,
а я, признаться, раз начала и не могла… зачем?
— Зачем
так уж прямо…
как будто мы не поймем! Не беспокойтесь, пожалуйста!
так поймем, что и понять лучше нельзя… Вот маменька-покойница тоже все думала, что я в девушках ничего не понимала,
а я однажды ей вдруг все… до последней ниточки!
— Представь себе, не ночуют дома! Ни поручики, ни прапорщик — никто!
А прислуга у меня — ужаснейшая… Кухарка —
так просто зверем смотрит!
А ты знаешь,
как нынче кухарок опасаться нужно?