Неточные совпадения
Как ни вредно отражалось
на детских организмах недостаточное питание, но в нравственном смысле еще более вредное влияние оказывал самый способ распределения пищи.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов
на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно.
Ни о
какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает,
ни то он есть,
ни то его нет — а ну,
как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет
на чердаке.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а
как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово;
на холодное что?
Старик, очевидно, в духе и собирается покалякать о том, о сем, а больше
ни о чем. Но Анну Павловну так и подмывает уйти. Она не любит празднословия мужа, да ей и некогда. Того гляди, староста придет, надо доклад принять,
на завтра распоряжение сделать. Поэтому она сидит
как на иголках и в ту минуту,
как Василий Порфирыч произносит...
Говорят: посмотрите,
как дети беспечно и весело резвятся, — и отсюда делают посылку к их счастию. Но ведь резвость, в сущности, только свидетельствует о потребности движения, свойственной молодому ненадломленному организму. Это явление чисто физического порядка, которое не имеет
ни малейшего влияния
на будущие судьбы ребенка и которое, следовательно, можно совершенно свободно исключить из счета элементов, совокупность которых делает завидным детский удел.
На первых порах он даже держал сторону молодой жены и защищал ее от золовок, и
как ни коротко было время их супружеского согласия, но этого было достаточно, чтоб матушка решилась дать золовкам серьезный отпор.
— Пускай живут! Отведу им наверху боковушку — там и будут зиму зимовать, — ответила матушка. — Только чур,
ни в
какие распоряжения не вмешиваться, а с мая месяца чтоб
на все лето отправлялись в свой «Уголок». Не хочу я их видеть летом — мешают. Прыгают, егозят, в хозяйстве ничего не смыслят. А я хочу, чтоб у нас все в порядке было. Что мы получали, покуда сестрицы твои хозяйничали? грош медный! А я хочу…
Как бы то
ни было, но с этих пор матушкой овладела та страсть к скопидомству, которая не покинула ее даже впоследствии, когда наша семья могла считать себя уже вполне обеспеченною. Благодаря этой страсти, все куски были
на счету, все лишние рты сделались ненавистными. В особенности возненавидела она тетенек-сестриц, видя в них нечто вроде хронической язвы, подтачивавшей благосостояние семьи.
— Вот тебе
на! Прошлое, что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны… Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько…
Ни ты меня,
ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так будет. Коли
какая случится нужда — прикажу, и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
Вообще усадьба была заброшена, и все показывало, что владельцы наезжали туда лишь
на короткое время. Не было
ни прислуги,
ни дворовых людей,
ни птицы,
ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а
как только она садилась в экипаж, в обратный путь, крыльцо опять
на ее глазах запиралось
на ключ. Случалось даже, в особенности зимой, что матушка и совсем не заглядывала в дом, а останавливалась в конторе, так
как вообще была неприхотлива.
Матушка при этом предсказании бледнела. Она и сама только наружно тешила себя надеждой, а внутренне была убеждена, что останется
ни при чем и все дедушкино имение перейдет брату Григорью, так
как его руку держит и Настька-краля, и Клюквин, и даже генерал Любягин. Да и сам Гришка постоянно живет в Москве, готовый,
как ястреб, во всякое время налететь
на стариково сокровище.
Желала ли она заслужить расположение Григория Павлыча (он один из всей семьи присутствовал
на похоронах и вел себя так «благородно», что
ни одним словом не упомянул об имуществе покойного) или в самом деле не знала, к кому обратиться;
как бы то
ни было, но, схоронивши сожителя, она пришла к «братцу» посоветоваться.
— У нас,
на селе, одна женщина есть, тоже все
на тоску жалуется. А в церкви,
как только «иже херувимы» или причастный стих запоют, сейчас выкликать начнет. Что с ней
ни делали: и попа отчитывать призывали, и староста сколько раз стегал — она все свое. И представьте,
как начнет выкликать, живот у нее вот
как раздует. Гора горой.
Матушка, однако ж, задумывается
на минуту. Брань брата, действительно, не очень ее трогает, но угроз его она боится. Увы! несмотря
на теперешнюю победу, ее
ни на минуту не покидает мысль, что,
как бы она
ни старалась и
какое бы расположение
ни выказывал ей отец, все усилия ее окажутся тщетными, все победы мнимыми, и стариково сокровище неминуемо перейдет к непочтительному, но дорогому сыну.
В начале шестого подают чай, и ежели время вёдреное, то дедушка пьет его
на балконе. Гостиная выходит
на запад, и старик любит понежиться
на солнышке. Но в сад он, сколько мне помнится,
ни разу не сходил и даже в экипаже не прогуливался. Вообще сидел сиднем,
как и в Москве.
Когда все пристроились по местам, разносят чай, и начинается собеседование. Первою темою служит погода; все жалуются
на холода. Январь в половине, а
как стала 1-го ноября зима, так
ни одной оттепели не было, и стужа день ото дня все больше и больше свирепеет.
Как бы то
ни было, но
на вечере у дяди матушка, с свойственною ей проницательностью, сразу заметила, что ее Надёха «начинает шалеть». Две кадрили подряд танцевала с Клещевиновым, мазурку тоже отдала ему. Матушка хотела уехать пораньше, но сестрица так решительно этому воспротивилась, что оставалось только ретироваться.
Сряду три дня матушка ездит с сестрицей по вечерам, и всякий раз «он» тут
как тут. Самоуверенный, наглый. Бурные сцены сделались
как бы обязательными и разыгрываются, начинаясь в возке и кончаясь дома. Но
ни угрозы,
ни убеждения — ничто не действует
на «взбеленившуюся Надёху». Она точно с цепи сорвалась.
Труд этот, состоявший преимущественно из мелких домашних послуг, не требовавших
ни умственной,
ни даже мускульной силы («Палашка! сбегай
на погреб за квасом!» «Палашка! подай платок!» и т. д.), считался не только легким, но даже
как бы отрицанием действительного труда.
Глаза ее, покрытые старческою влагой, едва выглядывали из-под толстых,
как бы опухших век (один глаз даже почти совсем закрылся, так что
на его месте видно было только мигающее веко); большой нос, точно цитадель, господствовал над мясистыми щеками, которых не пробороздила еще
ни одна морщина; подбородок был украшен приличествующим зобом.
Конечно, постоянно иметь перед глазами «олуха» было своего рода божеским наказанием; но так
как все кругом так жили, все такими же олухами были окружены, то приходилось мириться с этим фактом. Все одно: хоть ты ему говори, хоть нет, —
ни слова,
ни даже наказания, ничто не подействует, и олух, сам того не понимая, поставит-таки
на своем. Хорошо, хоть вина не пьет — и за то спасибо.
Конон молча ретировался.
Ни малейшего чувства не отразилось
на застывшем лице его, точно он совершил такой же обряд,
как чищение ножей, метение комнат и проч. Сделал свое дело — и с плеч долой.
Как-то совестно было отказать в первой просьбе человеку, который с утра до вечера маялся
на барской службе,
ни одним словом не заявляя, что служба эта ему надоела или трудна.
То ли дело господа! Живут
как вздумается,
ни на что им запрета нет. И таиться им не в чем, потому что они в свою пользу закон отмежевали. А рабам нет закона; в беззаконии они родились, в беззаконии и умереть должны, и если по временам пытаются окольным путем войти в заповедную область, осеняемую законом, то господа не находят достаточной казни, которая могла бы искупить дерзновенное посягательство.
Жених был так мал ростом, до того глядел мальчишкой, что никак нельзя было дать ему больше пятнадцати лет.
На нем был новенький с иголочки азям серого крестьянского сукна,
на ногах — новые лапти. Атмосфера господских хором до того отуманила его, что он,
как окаменелый, стоял разинув рот у входной двери. Даже Акулина,
как ни свыклась с сюрпризами, которые всегда были наготове у матушки, ахнула, взглянув
на него.
Как ни строга была матушка, но и она, видя,
как Сатир, убирая комнаты, вдруг бросит
на пол щетку и начнет Богу молиться, должна была сознаться, что из этого человека никогда путного лакея не выйдет.
Но
ни одной слезинки не показывалось
на его глазах,
ни малейшего сокращения мышц не замечалось в лице: стоит
как каменный,
ни одним мускулом не дрогнет.
Искры сыплются из глаз Сережки, но он не возражает. Ему даже кажется, что колотушки до известной степени опохмелили его. Спокойно возвращается он
на верстак и
как ни в чем не бывало продолжает тыкать иголкой в лоскутки.
В господском доме, за обедом, за чаем, когда бы
ни собрались господа, только и было речи что о Федоте.
На смерть его смотрели
как на бедствие.
Всякая неприятность,
какая ни случится в доме, непременно
на нем обрушивается!
Но, кроме того, так
как он
ни о чем другом серьезно не думал, то, вследствие долговременной практики, в нем образовалась своего рода прозорливость
на этот счет.
Струнников начинает расхаживать взад и вперед по анфиладе комнат. Он заложил руки назад; халат распахнулся и раскрыл нижнее белье. Ходит он и
ни о чем не думает. Пропоет «Спаси, Господи, люди Твоя», потом «Слава Отцу», потом вспомнит,
как протодьякон в Успенском соборе, в Москве, многолетие возглашает, оттопырит губы и старается подражать. По временам заглянет в зеркало, увидит: вылитый мопс! Проходя по зале, посмотрит
на часы и обругает стрелку.
Должность станового тогда была еще внове; но уж с самого начала никто
на этот новый институт упований не возлагал. Такое уж было неуповательное время, что
как, бывало,
ни переименовывают — все проку нет. Были дворянские заседатели — их куроцапами звали; вместо них становых приставов завели — тоже куроцапами зовут. Ничего не поделаешь.
Распоряжение это сделано под предлогом устранения пожарных случаев, но, в сущности, для того, чтоб
ни одной минуты барской работы, даже для приготовления пищи, не пропадало, так
как и мужики и бабы всю неделю ежедневно, за исключением праздников, ходят
на барщину.
Но зато,
как только выпадет первый вёдреный день, работа закипает не
на шутку. Разворачиваются почерневшие валы и копны; просушиваются намокшие снопы ржи.
Ни пощады,
ни льготы — никому. Ежели и двойную работу мужик сработал, все-таки, покуда не зашло солнышко, барин с поля не спустит. Одну работу кончил — марш
на другую!
На то он и образцовый хозяин, чтоб про него говорили...
Он вспомнил, что еще в Москве задумал статью «О прекрасном в искусстве и в жизни», и сел за работу. Первую половину тезиса, гласившую, что прекрасное присуще искусству,
как обязательный элемент, он, с помощью амплификаций объяснил довольно легко, хотя развитие мысли заняло не больше одной страницы. Но вторая половина, касавшаяся влияния прекрасного
на жизнь, не давалась,
как клад.
Как ни поворачивал Бурмакин свою задачу, выходил только голый тезис — и ничего больше. Даже амплификации не приходили
на ум.
Несмотря
на то, что смерть мужа в значительной мере развязала ей руки, вдова очень скоро убедилась, что при той бедности,
на которую она осуждена, ей
ни под
каким видом несдобровать.