Неточные совпадения
Отец
был, по тогдашнему времени, порядочно образован; мать — круглая невежда; отец вовсе не имел практического смысла и
любил разводить на бобах, мать, напротив того, необыкновенно цепко хваталась за деловую сторону жизни, никогда вслух не загадывала, а действовала молча и наверняка; наконец, отец женился уже почти стариком и притом никогда не обладал хорошим здоровьем, тогда как мать долгое время сохраняла свежесть, силу и красоту.
Кормилица у меня
была своя крепостная, Домна, к которой я впоследствии
любил бегать украдкой в деревню.
Гриша садился и застывал на месте. Он
был бесконечно счастлив, ибо понимал, что маменькино сердце раскрылось и маменька
любит его.
Она
любит пить чай одна, потому что кладет сахару вдоволь, и при этом ей подается горшочек с густыми топлеными сливками, на поверхности которых запеклась румяная пенка.
— Это персик ранжевый, а вот по отделениям пойдем, там и других персичков
поедим. Кто меня
любит — и я тех
люблю; а кто не
любит — и я тех не
люблю.
Ходило в семье предание, что поначалу она
была веселая и разбитная молодка, называла горничных подружками,
любила играть с ними песни, побегать в горелки и ходить веселой гурьбой в лес по ягоды.
Матушка
любила и
поесть и попить в людях, а сестрицам угощать
было нечем.
Уже в семье дедушки Порфирия Васильича, когда она еще
была «в девках», ее не
любили и называли варваркой; впоследствии же, когда она вышла замуж и стала жить на своей воле, репутация эта за ней окончательно утвердилась.
Все-таки там молодежь
была посерее и посолиднее и не уходила поголовно вразброд, а старики даже
любили землю; кроме своей, кортомили у сельчан их земельные участки и усердно работали.
Старого бурмистра матушка очень
любила: по мнению ее, это
был единственный в Заболотье человек, на совесть которого можно
было вполне положиться. Называла она его не иначе как «Герасимушкой», никогда не заставляла стоять перед собой и
пила вместе с ним чай. Действительно, это
был честный и бравый старик. В то время ему
было уже за шестьдесят лет, и матушка не шутя боялась, что вот-вот он умрет.
Девушка она
была смирная, добрая, покорная и довольно красивая, но, еще
будучи отроковицей, уже
любила покушать.
Я и прислугу держу веселую;
люблю, чтоб около меня с довольными лицами ходили, разговаривали, песни
пели.
Приехали мы в Гришково, когда уж солнце закатывалось, и остановились у старого Кузьмы, о котором я еще прежде от матушки слыхивал, как об умном и честном старике. Собственно говоря, он не держал постоялого двора, а
была у него изба чуть-чуть просторнее обыкновенной крестьянской, да особо от нее, через сенцы,
была пристроена стряпущая. Вообще помещение
было не особенно приютное, но помещики нашего околотка, проезжая в Москву, всегда останавливались у Кузьмы и
любили его.
Она не
была особенно богомольна, но
любила торжественность монастырской службы, великолепие облачений и в особенности согласное, несколько заунывное пение, которым отличался монастырский хор.
Он не
любил вспоминать о своем происхождении и никогда не видался и даже не переписывался с родной сестрой, которая
была замужем за купцом, впоследствии пришедшим в упадок и переписавшимся в мещане.
Но из семейных разговоров знаю, что он
был человек скромный, хотя простоватый, и что дедушка его не
любил.
Детей у него
было четверо и всё сыновья — дядя
любил мудреные имена, и потому сыновья назывались: Ревокат, Феогност, Селевк и Помпей —
были тоже придавлены и испуганы, по крайней мере, в присутствии отца, у которого на лице, казалось,
было написано: «А вот я тебя сейчас прокляну!» Когда я зазнал их, это
были уже взрослые юноши, из которых двое посещали университет, а остальные кончали гимназию.
— Теперь мать только распоясывайся! — весело говорил брат Степан, — теперь, брат, о полотках позабудь — баста! Вот они, пути провидения! Приехал дорогой гость, а у нас полотки в опалу попали. Огурцы промозглые, солонина с душком — все полетит в застольную! Не миновать, милый друг, и на Волгу за рыбой посылать, а рыбка-то кусается! Дед — он пожрать
любит — это я знаю! И сам хорошо
ест, и другие чтоб хорошо
ели — вот у него как!
Словом сказать, малиновецкий дом оживился. Сенные девушки — и те ходили с веселыми лицами, в надежде, что при старом барине их не
будут томить работой. Одно горе: дедушка
любил полакомиться, а к приезду его еще не
будет ни ягод, ни фруктов спелых.
— Ну, вот видишь. И все мы
любим; и я
люблю, и ты
любишь. Как с этим
быть!
Дедушка молча встает с кресла и направляется в комнаты. Он страстно
любит карты и готов с утра до вечера играть «ни по чем». Матушка, впрочем, этому очень рада, потому что иначе
было бы очень трудно занять старика.
В начале шестого подают чай, и ежели время вёдреное, то дедушка
пьет его на балконе. Гостиная выходит на запад, и старик
любит понежиться на солнышке. Но в сад он, сколько мне помнится, ни разу не сходил и даже в экипаже не прогуливался. Вообще сидел сиднем, как и в Москве.
Но у нее
есть и добродетель: она страстно
любит своих детей и ради них готова идти на самое рискованное дело.
— А мой совет таков: старый-то муж лучше.
Любить будет. Он и детей для молодой жены проклянёт, и именье на жену перепишет.
Но возвращаюсь к миросозерцанию Аннушки. Я не назову ее сознательной пропагандисткой, но поучать она
любила. Во время всякой еды в девичьей немолчно гудел ее голос, как будто она вознаграждала себя за то мертвое молчание, на которое
была осуждена в боковушке. У матушки всегда раскипалось сердце, когда до слуха ее долетало это гудение, так что, даже не различая явственно Аннушкиных речей, она уж угадывала их смысл.
Известны
были, впрочем, два факта: во-первых, что в летописях малиновецкой усадьбы, достаточно-таки обильных сказаниями о последствиях тайных девичьих вожделений, никогда не упоминалось имя Конона в качестве соучастника, и во-вторых, что за всем тем он, как я сказал выше,
любил, в праздничные дни, одевшись в суконную пару, заглянуть в девичью, и, стало
быть, стремление к прекрасной половине человеческого рода не совсем ему
было чуждо.
—
Любить тебя
буду, — шептала Матренка, присаживаясь к нему, — беречи
буду. Ветру на тебя венуть не дам, всякую твою вину на себя приму; что ни прикажешь, все исполню!
Почти ежедневно ловили его в воровстве, но так как кражи
были мелкие, и притом русский человек вообще судиться не
любит, то дело редко доходило до съезжей и кончалось кулачной расправой.
— Нет, я таков. Всякое дело по справедливости
люблю делать. Ты меня одолжишь, а я тебя за это благодарить
буду.
Он не сторонник веселой работы;
любит, чтоб дело шло ходко и бойко, а для этого не нужно разговоров, а требуется, напротив, чтоб все внимание рабочей силы обращено
было на одну точку.
Избоиной хорошо коров с новотёлу покармливать; но и дворовые охотно ее
едят; даже барышни
любят изредка полакомиться ею, макая в свежее льняное масло.
— Чем вас потчевать? — захлопотала вдова. — Мужчины, я знаю,
любят чай с ромом
пить, а у нас, извините, не то что рому, и чаю в заводе нет. Не хотите ли молочка?
Даже Бурмакина удивила форма, в которую вылились эти вопросы. Если б она спросила его,
будет ли он ее «баловать», — о! он наверное ответил бы: баловать! ласкать!
любить! и, может
быть, даже бросился бы перед ней на колени… Но «ездить в гости», «наряжать»! Что-то уж чересчур обнаженное слышалось в этих словах…
За тем да за сем (как она выражалась) веселая барышня совсем позабыла выйти замуж и, только достигши тридцати лет, догадалась влюбиться в канцелярского чиновника уездного суда Слепушкина, который
был моложе ее лет на шесть и умер чахоткой, года полтора спустя после свадьбы, оставив жену беременною. Мужа она страстно
любила и все время, покуда его точил жестокий недуг, самоотверженно за ним ухаживала.