Неточные совпадения
Прежде всего мы решили, что я с вечера же переберусь к Глумову, что мы вместе ляжем спать и вместе же завтра проснемся, чтобы начать «годить». И не расстанемся до тех пор, покуда вакант сам
собой,
так сказать, измором не изноет.
А ты
так умей
собой овладеть, что, ежели сказано тебе «погоди!»,
так ты годи везде, на всяком месте, да от всего сердца, да со всею готовностью — вот как! даже когда один с самим
собой находишься — и тогда годи!
Ввиду всех этих соображений, я решился сдерживать
себя. Молча мы повернули вдоль линии Таврического сада, затем направо по набережной и остановились против Таврического дворца. Натурально, умилились. Тени Екатерины, Потемкина, Державина
так живо пронеслись передо мною, что мне показалось, что я чувствую их дуновение.
Но план наш уж был составлен заранее. Мы обязывались провести время хотя бесполезно, но в то же время, по возможности, серьезно. Мы понимали, что всякая примесь легкомыслия должна произвести игривость ума и что только серьезное переливание из пустого в порожнее может вполне укрепить человека на
такой серьезный подвиг, как непременное намерение „годить“. Поэтому хотя и не без насильства над самими
собой, но мы оторвали глаза от соблазнительного зрелища и направили стопы по направлению к адмиралтейству.
Но ежели я
таким образом думаю, когда чувствую
себя действительно виноватым, то понятно, как должна была претить мне всякая запутанность теперь, когда я сознавал
себя вполне чистым и перед богом, и перед людьми.
Словом сказать, из области благонамеренности выжидающей я перешел в область благонамеренности воинствующей и внушил наконец
такое к
себе доверие, что мог сквернословить и кощунствовать вполне свободно, в твердой уверенности, что самый бдительный полицейский надзор ничего в этом не увидит, кроме свойственной благовоспитанному человеку фривольности.
— Какая сладость! Первое дело, за сто верст киселя есть, а второе, как еще свидетельствовать будешь! Иной раз
так об
себе засвидетельствуешь, что и домой потом не попадешь… ахти-хти! грехи наши, грехи!
— Право, иной раз думаешь-думаешь: ну, чего? И то переберешь, и другое припомнишь — все у нас есть! Ну, вы — умные люди! сами теперь по
себе знаете! Жили вы прежде… что говорить, нехорошо жили! буйно! Одно слово — мерзко жили! Ну, и вам, разумеется, не потакали, потому что кто же за нехорошую жизнь похвалит! А теперь вот исправились, живете смирно, мило, благородно, — спрошу вас, потревожил ли вас кто-нибудь? А? что?
так ли я говорю?
— Да-с, Захотел посмеяться и посмеялся. В три часа ночи меня для него разбудили; да часа с два после этого я во все места отношения да рапорты писал. А после того, только что было сон заводить начал, опять разбудили: в доме терпимости демонстрация случилась! А потом извозчик нос
себе отморозил — оттирали, а потом, смотрю, пора и с рапортом!
Так вся ночка и прошла.
— Наняли квартиру, сидят по углам, ни сами в гости не ходят, ни к
себе не принимают — и думают, что так-таки никто их и не отгадает! Ах-ах-ах!
И он
так мило покачал головой, что нам самим сделалось весело, какие мы, в самом деле, хитрые! В гости не ходим, к
себе никого не принимаем, а между тем… поди-ка, попробуй зазеваться с этакими головорезами.
Хотя Иван Тимофеич говорил в прошедшем времени, но сердце во мне
так и упало. Вот оно, то ужасное квартальное всеведение, которое всю жизнь парализировало все мои действия! А я-то, ничего не подозревая, жил да поживал, сам в гости не ходил, к
себе гостей не принимал — а чему подвергался! Немножко, чуточку — и шабаш! Представление об этой опасности до того взбудоражило меня, что даже сон наяву привиделся: идут, берут… пожалуйте!
Признаюсь, и в моей голове блеснула та же мысль. Но мне
так горько было думать, что потребуется «сие новое доказательство нашей благонадежности», что я с удовольствием остановился на другом предположении, которое тоже имело за
себя шансы вероятности.
— Ну,
так уж ты и прочь
себя в женихи.
Я дрогнул. Не то, чтобы я вдруг получил вкус к ремеслу сыщика, но испытание, которое неминуемо повлек бы за
собой отказ, было
так томительно, что я невольно терялся. Притом же страсть Глумова к предположениям казалась мне просто неуместною. Конечно, в жизни все следует предусматривать и на все рассчитывать, но есть вещи до того непредвидимые, что, как хочешь их предусматривай, хоть всю жизнь об них думай, они и тогда не утратят характера непредвидимости. Стало быть, об чем же тут толковать?
— Вот именно
так: ежели! Сам по
себе этот фиктивный брак — поругание, но «ежели»… По обстоятельствам, мой друг, и закону премена бывает! как изволит выражаться наш господин частный пристав. Вы что? сказать что-нибудь хотите?
— А что касается до вознаграждения, которое вы для
себя выговорите, — продолжал он соблазнять меня, — то половину его вы до, а другую — по совершении брака получите. А чтобы вас еще больше успокоить, то можно и
так сделать: разрежьте бумажки пополам, одну половину с нумерами вы
себе возьмете, другая половина с нумерами у Онуфрия Петровича останется… А по окончании церемонии обе половины и соединятся… у вас!
— Нет, ты прежде скажи, а потом и я разговаривать буду. Потому что ежели это дело затеял, например, хозяин твоей мелочной лавочки,
так напрасно мы будем и время попустому тратить. Я за сотенную марать
себя не намерен!
Я летел домой, не чувствуя ног под
собою, и как только вошел в квартиру,
так сейчас же упал в объятия Глумова. Я рассказал ему все: и в каком я был ужасном положении, и как на помощь мне вдруг явилось нечто неисповедимое…
А
так как он умер, не успев очистить
себя от обвинений, то постигшая его невзгода косвенным образом отразилась и на его вдове: ей было отказано в пенсии.
Решение суда не заставило
себя долго ждать, но в нем было сказано:"Хотя учителя Кубарева за распространение в юношестве превратных понятии о супинах и герундиях, а равно и за потрясение основ латинской грамматики и следовало бы сослать на жительство в места не столь отдаленные, но
так как он, состоя под судом, умре, то суждение о личности его прекратить, а сочиненную им латинскую грамматику сжечь в присутствии латинских учителей обеих столиц".
Да, это он! — говорил я сам
себе, — но кто он? Тот был тщедушный, мизерный, на лице его была написана загнанность, забитость, и фрак у него… ах, какой это был фрак! зеленый, с потертыми локтями, с светлыми пуговицами, очевидно, перешитый из вицмундира, оставшегося после умершего от геморроя титулярного советника! А этот — вон он какой! Сыт, одет, обут — чего еще нужно! И все-таки это — он, несомненно, он, несмотря на то, что смотрит как только сейчас отчеканенный медный пятак!
— Не только не обременительная, — поспешил я успокоит его, — но даже, если можно
так выразиться, соблазнительно умеренная. Помилуйте! выполнение по всей таксе стоит всего сто тридцать семь рублей двадцать копеек, а мало ли на свете богатых людей, которым ничего не стоит бросить
такие деньги, лишь бы доставить
себе удовольствие!
Он щелкнул
себя по левой щеке, и мы с новым изумлением увидели, что и на ней мгновенно начали выступать печатные строки,
так что через минуту мы уже могли прочитать следующее курьезное объявление...
— Нет, зазевались. Помилуйте! броненосцев пропускает, а наша лодка… представьте
себе, ореховая скорлупа — вот какая у нас была лодка! И вдобавок поминутно открывается течь! А впрочем, я тогда воспользовался, поездил-таки по Европе! В Женеве был — часы купил, а потом проехал в Париж —
такую, я вам скажу, коллекцию фотографических карточек приобрел — пальчики оближете!
— Да, господа, много-таки я в своей жизни перипетий испытал! — начал он вновь. — В Березов сослан был, пробовал картошку там акклиматизировать — не выросла! Но зато много и радостей изведал! Например, восход солнца на берегах Ледовитого океана — это что же
такое! Представьте
себе, в одно и то же время и восходит, и заходит — где это увидите? Оттого там никто и не спит. Зимой спят, а летом тюленей ловят!
И
так меня этот сон расстроил, что уж и не знаю, как с
собой благороднее порешить: утопиться или повеситься?"Но новгородцы, видя, что у князя ихнего ум свободный, молчали, а про
себя думали: не ровен случай, и с петли сорвется, и из воды сух выйдет — как тут советовать!
Впечатление это было разнообразное. Балалайкин — поверил сразу и был
так польщен, что у него в гостях находится человек столь несомненно древней высокопоставленности, что, в знак почтительной преданности, распорядился подать шампанского. Глумов, по обыкновению своему, отнесся равнодушно и даже, пожалуй, скептически. Но я… я припоминал! Что-то
такое было! — говорил я
себе. Где-то в прошлом, на школьной скамье… было, именно было!
— Это, мой друг,
такой сюжет!
такой сюжет! Если б только растолковать Оффенбаху как следует! Представь
себе, например, хор помпадуров, или хор капитан-исправников! или хор судебных следователей по особенно важным делам! Ведь это что
такое!
— Да, это он, — ответил Очищенный, — и он всегда
так поступает. Сначала предложит
себя в руководители, потом обыграет по маленькой, и под конец — предаст! Ах, господа, господа! мало вас, должно быть, учили; не знаете вы, как осторожно следует в
таких делах поступать!
Теперь я именно переживаю один из
таких тяжелых моментов. Сегодня утром"молодой человек"скрылся и унес уж не одну, а две шубы. И я, вследствие этого, вижу
себя на неопределенное время лишенным крова…
«Да, теперь уж нас с этой позиции не вышибешь!» — твердил я
себе и улыбался
такой широкой, сияющей улыбкой, что стоявший на углу Большой Мещанской будочник, завидев меня, наскоро прислонил алебарду к стене, достал из кармана тавлинку и предложил мне понюхать табачку.
— То, да не то. В сущности-то оно, конечно,
так, да как ты прямо-то это выскажешь? Нельзя, мой друг, прямо сказать — перед иностранцами нехорошо будет — обстановочку надо придумать. Кругленько эту мысль выразить. Чтобы и ослушник знал, что его по голове не погладят, да и принуждения чтобы заметно не было. Чтобы, значит, без приказов, а
так, будто всякий сам от
себя благопристойность соблюдает.
Так он, можете
себе представить, даже на меня глаза вытаращил:"не может это быть!" — говорит.
— Позвольте вам доложить, — возразил Прудентов, — зачем нам история? Где, в каких историях мы полезных для
себя указаний искать будем? Ежели теперича взять римскую или греческую историю,
так у нас ключ от тогдашней благопристойности потерян, и подлинно ли была там благопристойность — ничего мы этого не знаем. Судя же по тому, что в учебниках об тогдашних временах повествуется,
так все эти греки да римляне больше безначалием, нежели благопристойностью занимались.
— А потому что потому-с. Начальство — вот в чем причина! Сенек-то много-с,
так коли ежели каждый для
себя особливой шапки потребует… А у нас на этот счет
так принято: для сокращения переписки всем чтобы одна мера была! Вот мы и пригоняем-с. И правильно это, доложу вам, потому что народ — он глуп-с.
Мы повеселели окончательно,
так что Глумов позволил даже
себе пошутить с Молодкиным, обратившись к нему с вопросом...
— Это уж само
собой. А вот, что вы изволили насчет малых источников сказать, что они нередко начало большим рекам дают,
так и это совершенная истина. Источнику, даже самому малому, очень нетрудно хорошей рекой сделаться, только одно условие требуется: понравиться нужно.
— Было время — ужасти как тосковал! Ну, а теперь бог хранит. Постепенно я во всякое время выпить могу, но чтобы
так: три недели не пить, а неделю чертить — этого нет! Живу я смирно, вникать не желаю; что и вижу,
так стараюсь не видеть — оттого и скриплю. Помилуйте! при моих обстоятельствах, да ежели бы еще вникать — разве я был бы жив! А я
себя так обшлифовал, что хоть на куски меня режь, мне и горюшка мало!
— Имея в виду эту цель, — формулировал общую мысль Глумов, — я прежде всего полагал бы: статью четвертую"Общих начал"изложить в несколько измененном виде, приблизительно
так:"Внешняя благопристойность выражается в действиях и телодвижениях обывателя; внутренняя — созидает
себе храм в сердце его, где, наряду с нею, свивает
себе гнездо и внутренняя неблагопристойность, то есть злая и порочная человеческая воля.
На сем основании наиболее приличными местами для наблюдения за первою признаются: улицы, площади и публичные места; последнюю же всего удобнее наблюдать в собственных квартирах обывателей,
так как в них злая и порочная воля преимущественно находит
себе убежище или в виде простого попустительства, или же, чаще всего, в виде прямого пособничества".
— Ничего не надо, не обременяйте
себя, друзья! Коли есть что в доме — прикажите подать, мы не откажемся. А что касается до рассказчиков,
так не трудитесь и посылать. Сегодня у нашего подчаска жена именинница,
так по этому случаю к ним в квартиру все рассказчики на померанцевый настой слетелись.
Однажды, правда, она чуть было не увлеклась, и именно когда к ней привели на показ графа Ломпопо, который отрекомендовал
себя камергером Дона Карлоса, состоящим, в ожидании торжества своего повелителя, на службе распорядителем танцев в Пале-де-Кристаль (рюмка водки 5 к., бутылка пива 8 к.); но Ломпопо с первого же раза выказал алчность, попросив заплатить за него извозчику,
так что Фаинушка заплатить заплатила, но от дальнейших переговоров отказалась.
Признаюсь, я не ожидал, что все произойдет
так легко, без борьбы, и потому рискнул сказать ему, что во всяком мало-мальски уважающем
себя романе человек, задумавший поступить на содержание к женщине, которая, вдобавок, и сама находится на содержании, все-таки сколько-нибудь да покобенится.
В сущности, впрочем, это одно и то же, потому что бывают
такие жестокие шутовства, которые далеко оставляют за
собой коллизии самые трагические.
— И прежде, и после, и теперь… не в том дело! Я и про
себя не знаю, точно ли я благонамеренный или только
так… А вы вот что: не хотите ли"к нам"поступить?
— И я говорю, что глупо, да ведь разве я это от
себя выдумал? Мне наплевать — только и всего. Ну, да довольно об этом.
Так вы об украшении шкуры не думаете? Бескорыстие, значит, в предмете имеете? Прекрасно. И бескорыстие — полезная штука. Потому что из-под бескорыстия-то, смотрите, какие иногда перспективы выскакивают!..
Так по рукам, что ли?
И
так он мне показался нехорош из
себя, что при одной мысли о возможности очутиться в роли купальщика или собирателя грибов меня тошнило.
— Нимало не шучу. Говорю тебе: бежать надо — и бежим. Ждать здесь нечего. Спасать шкуру я согласен, но украшать или приспосабливать ее — слуга покорный! А я же кстати и весточку тебе
такую принес, что как раз к нашему побегу подходит. Представь
себе, ведь Онуфрий-то целых полмиллиона на университет отвалил.
— А я — половину акций оставляю за
собой! — прибавил Балалайкин, но Очищенный
так на него зарычал, что он сейчас же согласился на одну четверть.