Неточные совпадения
Рутилов наклонился, оторвал шерстистый стебель белены, скомкал его вместе с листьями и грязно-белыми цветами и, растирая все это пальцами, поднес к носу Передонова.
Тот поморщился от неприятного, тяжелого запаха. Рутилов
говорил...
— Вот и Марта только-что вернулась, — рассказывала Вершина. — Она часто в нашу церковь ходит. Уж я и
то смеюсь: для кого это,
говорю, вы, Марта, в нашу церковь ходите? Краснеет, молчит. Пойдемте, в беседке посидимте, — сказала она быстро и без всякого перехода от
того, что
говорила раньше.
Марта смеялась тоненьким, радостным смехом, как смеются благонравные дети. Вершина рассказала все быстро и однообразно, словно высыпала, — как она всегда
говорила, — и разом замолчала, сидела и улыбалась краем рта, и оттого все ее смуглое и сухое лицо пошло в складки, и черноватые от курева зубы слегка приоткрылись. Передонов подумал и вдруг захохотал. Он всегда не сразу отзывался на
то, что казалось ему смешным, — медленны и тупы были его восприятия.
— А
то будет, пожалуй, скандалить, —
говорил Передонов, и в глазах его отразилось пугливое беспокойство. — Да еще и плати ей за месяц, за такую-то гадость.
— А
то княгиня, —
говорил Передонов, — нет, пусть она сперва даст место, а уж потом и я женюсь. Ты ей так и напиши.
— Она врет, вы ей не верьте. Я только раз сказал при ней, что вы — дура, да и
то со злости, а больше, ей-богу, ничего не
говорил, — это она сама сочинила.
И, раз начавши
говорить, уже он не мог остановиться и все на разные лады пересказывал одно и
то же, пока его не перебил кто-то, заговорив о другом. Тогда он опять погрузился в молчание.
— Ну, если по дружбе,
то я рад, я очень рад, —
говорил Володин с радостным и глупым смехом, сдавая карты, — ты хороший человек, Ардаша, и я тебя очень даже люблю. А если бы не по дружбе,
то это был бы другой разговор. А если по дружбе,
то я рад. Я тебе туза сдал за это, — сказал Володин и открыл козыря.
— Сдал! — сердито ворчал Передонов, — туз, да не
тот. Под руку
говоришь. Надо было козырного, а ты что сдал? На что мне тиковый пуз?
Ну, я
говорю, если нет молока,
то скажите Анне Михайловне, что я прошу дать мне стакан воды.
— Видел, да она,
говорят, и в школе так щеголяет. А
то и хуже бывает: сарафан наденет, совсем как простая девка ходит.
—
Говорят, что я в церковь не хожу, а это неправда, — продолжал Передонов, — я хожу. А что на Ильин день не был, так у меня тогда живот болел, а
то я всегда хожу.
Видно было, что он не думает о
том. что ему
говорят, а только ловит слова для рифмования.
Передонов сказал, что пришел к Александру Алексеевичу по делу. Девица его впустила. Переступая порог, Передонов зачурался про себя. И хорошо, что поспешил: не успел еще он снять пальто, как уже в гостиной послышался резкий, сердитый голос Авиновицкого. Голос у прокурора всегда был устрашающий, — иначе он и не
говорил. Так и теперь, сердитым и бранчивым голосом он еще из гостиной кричал приветствие и выражение радости по
тому поводу, что наконец-то Передонов собрался к нему.
— Есть циркуляр, чтоб всякой швали не пускать, а он по-своему, — жаловался Передонов, — почти никому не отказывает. У нас,
говорит, дешевая жизнь в городе, а гимназистов,
говорит, и так мало. Что ж что мало? И еще бы пусть было меньше. А
то одних тетрадок не напоправляешься. Книги некогда прочесть. А они нарочно в сочинениях сомнительные слова пишут, — все с Гротом приходится справляться.
— Какой же я нигилист? —
говорил Передонов, — даже смешно. У меня есть фуражка с кокардою, а только я ее не всегда надеваю, — так и он шляпу носит. А что у меня Мицкевич висит, так я его за стихи повесил, а не за
то, что он бунтовал. А я и не читал его «Колокола».
Продолжая
говорить, Верига встал и, упруго упираясь в край стола пальцами правой руки, глядел на Передонова с
тем безразлично-любезным и внимательным выражением, с которым смотрят на толпу, произнося благосклонно-начальнические речи. Встал и Передонов и, сложа руки на животе, угрюмо смотрел ка ковер под хозяиновыми ногами. Верига
говорил...
— Да, вот вы теперь видите, какова провинциальная среда? Я всегда
говорил, что единственное спасение для мыслящих людей — сплотиться, и я радуюсь, что вы пришли к
тому же убеждению.
— Мне, Ардальон Борисыч, нет времени особенно углубляться в городские отношения и слухи, я по горло завален делом. Если бы жена не помогала,
то я не знаю, как бы справился. Я нигде не бываю, никого не вижу, ничего не слышу. Но я вполне уверен, что все это, что о вас
говорят, — я ничего не слышал, поверьте чести, — все это вздор, вполне верю. Но это место не от одного меня зависит.
— Как какой расчет! — оживленно
говорила Грушина. — Подцепит какого-нибудь из учителей, мало ли у нас холостых, а
то и так кого-нибудь. Под видом-то мальчика она может и на квартиру притти, и мало ли что может.
Они,
говорит, люди не бедные, заплатили побольше, а
то они,
говорит, боятся, что он с другими мальчиками избалуется.
За обедом Варвара не могла удержаться, чтобы не передать
того, что слышала о Пыльникове. Она не думала, будет ли это для нее вредно или полезно, как отнесется к этому Передонов, —
говорила просто со зла.
— Нет, не девчонка, — сказал Саша и вдруг, сердясь на себя за свою застенчивость, спросил зазвеневшим голосом: — чем это я похож на девчонку? Это у вас гимназисты такие, придумали дразнить за
то, что я дурных слов боюсь; я не привык их
говорить, мне ни за что не сказать, да и зачем
говорить гадости?
— Я ничего, — рыдая, ответил Саша, — я ничего не сделал худого. Они меня за
то и дразнят, что я не могу худых слов
говорить.
— Видите, как он лжет, — сказал Передонов, — его наказать надо хорошенько. Надо, чтоб он открыл, кто
говорит гадости, а
то на нашу гимназию нарекания пойдут, а мы ничего не можем сделать.
В деле управления вверенной мне гимназией я руководствуюсь собственными моими наблюдениями и смею надеяться, что моя служебная опытность достаточна для
того, чтобы с должною правильностью оценивать
то, что я вижу и слышу,
тем более, при
том внимательном отношении к делу, которое я ставлю себе за непременное правило, —
говорил Хрипач быстро и отчетливо, и голос его раздавался сухо и ясно, подобно треску, издаваемому цинковыми прутьями, когда их сгибают.
Многим хотелось бы услышать, что
говорит об этом директор, но директор, сверх обыкновения, вовсе не выходил сегодня из своей квартиры, только прошел, сильно запоздав, на своей единственный в
тот день урок в шестом классе, просидел там лишних пять минут и ушел прямо к себе, никому не показавшись.
А на уроках у Передонова в последнее время действительно много смеялись, — и не потому, чтобы это ему нравилось. Напротив, детский смех раздражал Передонова. Но он не мог удержаться, чтобы не
говорить чего-нибудь лишнего, непристойного:
то расскажет глупый анекдот,
то примется дразнить кого-нибудь посмирнее. Всегда в классе находилось несколько таких, которые рады были случаю произвести беспорядок, — и при каждой выходке Передонова подымали неистовый хохот.
Поручик глубоко презирал в душе гимназистов, у которых, по его мнению, не было и не могло быть военной выправки. Если бы это были кадеты,
то он прямо сказал бы, что о них думает. Но об этих увальнях не стоило
говорить неприятной правды человеку, от которого зависели его уроки.
— Какая вы! Ведь это — разное, а вы
те же слова
говорите. Только меня вы не подденете.
Володин исправно ходил к Адаменкам на уроки. Мечты его о
том, что барышня станет его угощать кофейком, не осуществились. Его каждый раз провожали прямо в покойчик, назначенный для ручного труда. Миша обыкновенно уже стоял в сером холщевом переднике у верстака, приготовив потребное для урока. Все, что Володин приказывал, он исполнял радушно, но без охоты. Чтобы поменьше работать, Миша старался втянуть Володина в разговор. Володин хотел быть добросовестным и не поддавался. Он
говорил...
— Вам не надо богатого мужа, —
говорил Передонов, — вы сама богатая. Вам надо такого, чтобы вас любил и угождал во всем. И вы его знаете, могли понять. Он к вам неравнодушен, вы к нему, может быть, тоже. Так вот, у меня купец, а у вас товар.
То есть, вы сами — товар.
Людмила, всхлипывая, тихонько
говорила, — в порыве горя забывая сердиться на
то, что ее дразнят...
Мурин нравился ей гораздо больше. У него добродушное лицо, а Передонов и улыбаться не умеет. Нравился ей Мурин всем: большой, толстый, привлекательный,
говорит приятным низким голосом и к ней очень почтителен. Вершина даже подумывала порой, не повернуть ли дело так, чтобы Мурин посватался не к Марте, а к ней. Но она всегда кончала свои размышления
тем, что великодушно уступала его Марте.
Как почти всегда, ему не везло, и на лицах у королей, дам и валетов чудилось ему выражение насмешки и злобы; пиковая дама даже зубами скрипела, очевидно, злобясь на
то, что ее ослепили. Наконец, после одного крупного ремиза, Передонов схватил колоду карт и с яростью принялся рвать ее в клочья. Гости хохотали. Варвара, ухмыляясь,
говорила...
Совесть ли, Вершина ли сидела против нее и
говорила что-то скоро и отчетливо, но непонятно, и курила чем-то чужепахучим, решительная, тихая, требующая, чтобы все было, как она хочет. Марта хотела посмотреть прямо в глаза этой докучной посетительнице, но почему-то не могла, —
та странно улыбалась, ворчала, и глаза ее убегали куда-то и останавливались на далеких, неведомых предметах, на которые Марте страшно было глядеть…
— Не имеет права, а носит, — жаловался Передонов. — Их подтянуть надо, я вам давно
говорил. А
то всякий мужик сиволапый кокарду носить будет, так это что же будет!
— Вот и я
то же
говорю, — сказала Преполовенская.
— Ну, слава богу, ушли. А
то я и не знала, что и говорить-то с ними. Что значит, как мало-то знакомые люди, — не знаешь, с какой стороны к ним и подъехать.
Время шло, а выжидаемая день за днем бумага о назначении инспектором все не приходила. И частных сведений о месте никаких не было. Справиться у самой княгини Передонов не смел: Варвара постоянно пугала его
тем, что она — знатная. И ему казалось, что если бы он сам вздумал к ней писать,
то вышли бы очень большие неприятности. Он не знал, что именно могли с ним сделать по княгининой жалобе, но это-то и было особенно страшно. Варвара
говорила...
— Добро бы красавица! — тоскливо
говорил Передонов, — рябая, курносая. Только что платила хорошо, а
то бы и плюнуть на нее, чертовку, не захотел. Она должна исполнить мою просьбу.
— Вам хорошо
говорить, вы свое получили, а меня из-за вас в тюрьму посадят! Нет, уж как хотите, а письмо мне отдайте. А
то ведь и развенчать можно.
Варвара не понимала, что значит бред Передонова.
То издевалась,
то трусила.
Говорила злобно и трусливо...
И все
те же и
те же иллюзии повторялись и мучили его. Варвара, тешась над Передоновым, иногда подкрадывалась к дверям
той горницы, где сидел Передонов, и оттуда
говорила чужими голосами. Он ужасался, подходил тихонько, чтобы поймать врага, — и находил Варвару.
— Погоди немножечко, — ответила Людмила, — посиди со мною хоть чуть, а
то словно только по делу и ходишь, а уж со мною и
поговорить скучно.
— Ей двести лет, —
говорил Передонов и странно и тоскливо глядел перед собою. — И она хочет, чтобы я опять с нею снюхался. До
тех пор и места не хочет дать.
Он делал невинное лицо, а на душе у него было тяжело. Он выспрашивал Коковкину, что же
говорят, и боялся услышать какие-нибудь грубые слова. Что могут
говорить о них? Людмилочкина горница окнами в сад, с улицы ее не видно, да и Людмилочка спускает занавески. А если кто подсмотрел,
то как об этом могут
говорить? Может быть, досадные, оскорбительные слова? Или так
говорят, только о
том, что он часто ходит?
Недавно классный наставник, — молодой человек до
того либеральный, что не мог называть кота Ваською, а
говорил: кот Василий, — заметил Саше весьма значительно при вы даче отметок...
Завидовал же он, как и многие, как-то бездумно, непосредственно, — ведь сам-то он был не наряжен, что бы, кажись, завидовать? А вот Мачигин, так
тот был в необычайном восторге: кокарда особенно восхищала его. Он радостно хохотал, хлопал в ладоши и
говорил знакомым и незнакомым...
Меж
тем Верига
говорил ближайшим к нему...