Неточные совпадения
— Эй ты,
старый хрен! здесь
был хоровод, куда девки разбежались?
— Согласна! — вскричала радостно Елена и повалилась Морозову в ноги. Тронуло боярина нежданное слово, обрадовался он восторгу Елены, не догадался,
старый, что то
был восторг утопающего, который хватается за куст терновый.
— Ступай все прямо, — отвечал грубо один из них. — Там, как поворотишь налево, там тебе и
будет гнездо
старого ворона.
Когда Серебряный отправился в Литву, Морозов воеводствовал где-то далеко; они не видались более десяти лет, но Дружина Андреевич мало переменился,
был бодр по-прежнему, и князь с первого взгляда везде бы узнал его, ибо
старый боярин принадлежал к числу тех людей, которых личность глубоко врезывается в памяти.
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился царю и осушил чашу до капли. Все на него смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой смерти и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала по его жилам и разогнала на лице его невольную бледность. Напиток, присланный царем,
был старый и чистый бастр. Серебряному стало ясно, что царь или отпустил вину его, или не знает еще об обиде опричнины.
Только
была она, княгиня, замужем за
старым Тугарином Змиевичем, и как ни бился Алеша Попович, всё только отказы от нее получал.
— Слушай! — произнес он, глядя на князя, — я помиловал тебя сегодня за твое правдивое слово и прощения моего назад не возьму. Только знай, что, если
будет на тебе какая новая вина, я взыщу с тебя и
старую. Ты же тогда, ведая за собою свою неправду, не захоти уходить в Литву или к хану, как иные чинят, а дай мне теперь же клятву, что, где бы ты ни
был, ты везде
будешь ожидать наказания, какое захочу положить на тебя.
Теперь Онуфревне добивал чуть ли не десятый десяток. Она согнулась почти вдвое; кожа на лице ее так сморщилась, что стала походить на древесную кору, и как на
старой коре пробивается мох, так на бороде Онуфревны пробивались волосы седыми клочьями. Зубов у нее давно уже не
было, глаза, казалось, не могли видеть, голова судорожно шаталась.
—
Старая дура? — повторила она, — я
старая дура? Вспомянете вы меня на том свете, оба вспомянете! Все твои поплечники, Ваня, все примут мзду свою, еще в сей жизни примут, и Грязной, и Басманов, и Вяземский; комуждо воздается по делам его, а этот, — продолжала она, указывая клюкою на Малюту, — этот не примет мзды своей: по его делам нет и муки на земле; его мука на дне адовом; там ему и место готово; ждут его дьяволы и радуются ему! И тебе
есть там место, Ваня, великое, теплое место!
В этом убранстве трудно
было бы узнать
старого нашего знакомца, Ванюху Перстня.
Серебряный
был у Скуратова за плечами. Не выдал его
старый конь водовозный.
— Не на чем, государь! — отвечал Перстень. — Кабы знал я, что это тебя везут, я бы привел с собою не сорок молодцов, а сотенки две; тогда не удрал бы от нас этот Скурлатыч; взяли б мы его живьем да при тебе бы вздернули. Впрочем,
есть у нас, кажись, его стремянный; он же мне
старый знакомый, а на безрыбье и рак рыба. Эй, молодец, у тебя он, что ли?
Так гласит песня; но не так
было на деле. Летописи показывают нам Малюту в чести у Ивана Васильевича еще долго после 1565 года. Много любимцев в разные времена пали жертвою царских подозрений. Не стало ни Басмановых, ни Грязного, ни Вяземского, но Малюта ни разу не испытал опалы. Он, по предсказанию
старой Онуфревны, не приял своей муки в этой жизни и умер честною смертию. В обиходе монастыря св. Иосифа Волоцкого, где погребено его тело, сказано, что он убит на государском деле под Найдою.
Она очнулась на мягкой траве. Вокруг нее разливалась приятная свежесть. Воздух
был напитан древесным запахом; шум еще продолжался, но в нем не
было ничего страшного. Он, как
старая знакомая песня, убаюкивал и усыплял Елену.
Не таков
был старый Коршун. Когда все улеглись, Михеич увидел при слабом мерцании огня, как старик слез с лежанки и подошел к образу. Несколько раз он перекрестился, что-то пробормотал и наконец сказал с сердцем...
Недаром искони говорилось, что полевая потеха утешает сердца печальные, а кречетья добыча веселит весельем радостным
старого и малого. Сколь ни пасмурен
был царь, когда выехал из Слободы с своими опричниками, но при виде всей блестящей толпы сокольников лицо его прояснилось. Местом сборища
были заповедные луга и перелески верстах в двух от Слободы по Владимирской дороге.
Старый разбойник опустил кудрявую голову и провел ладонью по лбу. Хотелось ему говорить, да начать
было трудно.
Версты полторы от места, где совершилось нападение на Максима, толпы вооруженных людей сидели вокруг винных бочек с выбитыми днами. Чарки и берестовые черпала ходили из рук в руки. Пылающие костры освещали резкие черты, всклокоченные бороды и разнообразные одежды.
Были тут знакомые нам лица: и Андрюшка, и Васька, и рыжий песенник; но не
было старого Коршуна. Часто поминали его разбойники, хлебая из черпал и осушая чарки.
— Ребятушки, — сказал Перстень разбойникам, — повздорили мы немного, да кто
старое помянет, тому глаз вон!
Есть ли промеж вас человек десять охотников со мной вместе к стану идти?
— Добро, — отвечал посетитель, взлезая на коня, — а ты,
старый черт, помни наш уговор: коли не
будет мне удачи, повешу тебя как собаку!
— Со
старым человеком? Стало
быть, с Морозовым? С мужем своим?
— Нет! — сказал Вяземский, и отуманенный взор его вспыхнул прежнею злобою, — рано мне сдаваться! Ты,
старый ворон, испортил меня! Ты свой тесак в святую воду окунул! Я поставлю за себя бойца, и тогда увидим, чья
будет правда!
Грозен
был вид
старого воеводы среди безмолвных опричников. Значение шутовской его одежды исчезло. Из-под густых бровей сверкали молнии. Белая борода величественно падала на грудь, приявшую некогда много вражьих ударов, но испещренную ныне яркими заплатами; а в негодующем взоре
было столько достоинства, столько благородства, что в сравнении с ним Иван Васильевич показался мелок.
Отец его Алексей и Вяземский не
были столько счастливы. Их, вместе с разбойником Коршуном, взвели на сруб, где ожидали их страшные снаряды. В то же время
старого мельника потащили на костер и приковали к столбу.
— А вас, за то, что вы сами на мою волю отдались, я, так и
быть, помилую. Выкатить им пять бочек меду на двор! Ну что? Довольна ты,
старая дура?
— Встаньте, добрые слуги мои! — сказал Иоанн. — Кто
старое упомянет, тому глаз вон, и
быть той прежней опале не в опалу, а в милость. Подойди сюда, Иван!