Неточные совпадения
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли:
я бы позвал
тебя к себе, но жена не совсем здорова. А
вот что: если
ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается.
Ты поезжай туда, а
я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
—
Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке.
Я скажу
тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы
вот только смеемся.
—
Я жалею, что сказал
тебе это, — сказал Сергей Иваныч, покачивая головой на волнение меньшого брата. —
Я посылал узнать, где он живет, и послал ему вексель его Трубину, по которому
я заплатил.
Вот что он
мне ответил.
— Нет,
ты постой, постой, — сказал он. —
Ты пойми, что это для
меня вопрос жизни и смерти.
Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем
я не могу говорить об этом, как с
тобою. Ведь
вот мы с
тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но
я знаю, что
ты меня любишь и понимаешь, и от этого
я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Что ж
ты всё хотел на охоту ко
мне приехать?
Вот приезжай весной, — сказал Левин.
— Приеду когда-нибудь, — сказал он. — Да, брат, женщины, — это винт, на котором всё вертится.
Вот и мое дело плохо, очень плохо. И всё от женщин.
Ты мне скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару и держась одною рукой зa бокал, —
ты мне дай совет.
—
Вот как!…
Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем,
я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у
тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако
вот и поезд.
— Да? — тихо сказала Анна. — Ну, теперь давай говорить о
тебе, — прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. — Давай говорить о твоих делах.
Я получила твое письмо и
вот приехала.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна.
Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто
меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так
вот,
ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что
ты унизишься, так
вот Бог, а
вот порог.
— Сергей Иваныч? А
вот к чему! — вдруг при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, —
вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего
ты приехал ко
мне?
Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай с Богом, ступай! — кричал он, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
— Ах, Боже мой, это было бы так глупо! — сказала Анна, и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. — Так
вот,
я и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую
я так полюбила. Ах, какая она милая! Но
ты поправишь это, Долли? Да!
—
Вот как! — проговорил князь. — Так и
мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. — А
ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, —
ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да ведь
я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
—
Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и
я прошу
тебя выслушать
меня.
Я признаю, как
ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не
я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что
ты вела и держала себя не совсем так, как можно было желать.
— A! — радостно прокричал Левин, поднимая обе руки кверху. —
Вот радостный-то гость! Ах, как
я рад
тебе! — вскрикнул он, узнав Степана Аркадьича.
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это
ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия.
Вот это жизнь! Как хорошо!
Вот бы как
я желал жить!
—
Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну,
я рад, что
тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
— Ну,
вот и он! — вскрикнул полковой командир. — А
мне сказал Яшвин, что
ты в своем мрачном духе.
— Может быть, это так для
тебя, но не для всех.
Я то же думал, а
вот живу и нахожу, что не стоит жить только для этого, — сказал Вронский.
—
Вот оно!
Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. —
Я же начал с того, что
я слышал про
тебя, про твой отказ… Разумеется,
я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И
я думаю, что самый поступок хорош, но
ты его сделал не так, как надо.
—
Вот,
я приехал к
тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская глаз с лица брата. —
Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же
я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду большими худыми ладонями.
— Ведь он уж стар был, — сказал он и переменил разговор. — Да,
вот поживу у
тебя месяц, два, а потом в Москву.
Ты знаешь,
мне Мягков обещал место, и
я поступаю на службу. Теперь
я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. —
Ты знаешь,
я удалил эту женщину.
— Ну, разумеется!
Вот ты и пришел ко
мне. Помнишь,
ты нападал на
меня за то, что
я ищу в жизни наслаждений?
— Ну
вот видишь ли, что
ты врешь, и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. — Ну,
я очень рад, что застал
тебя! Так
я надеюсь… — весело начал Степан Аркадьич.
— Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. — Как
ты, как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то «
ты», то «вы»)?
Вот не ждала! А
я разбираю мои девичьи платья, кому какое…
—
Вот,
ты всегда приписываешь
мне дурные, подлые мысли, — заговорила она со слезами оскорбления и гнева. —
Я ничего, ни слабости, ничего…
Я чувствую, что мой долг быть с мужем, когда он в горе, но
ты хочешь нарочно сделать
мне больно, нарочно хочешь не понимать…
— Да,
вот эта женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, — сказал Левин. — И… должен признаться, что
я очень, очень рад, что
ты приехала.
Ты такая чистота, что… — Он взял ее руку и не поцеловал (целовать ее руку в этой близости смерти ему казалось непристойным), а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие глаза.
— Что, Кати нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова доктора. — Нет, так можно сказать… Для нее
я проделал эту комедию. Она такая милая, но уже нам с
тобою нельзя обманывать себя.
Вот этому
я верю, — сказал он и, сжимая стклянку костлявой рукой, стал дышать над ней.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И
я желал бы, чтобы
ты понимал это.
Вот если
ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд
тебе покажется тяжел; но когда
ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд,
ты в нем найдешь для себя награду.
—
Вот в этом
я, признаюсь,
тебе завидую.
Я когда возвращаюсь из-за границы и надеваю это, — он тронул эксельбанты, —
мне жалко свободы.
— Третье, чтоб она его любила. И это есть… То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что
вот они явятся из леса, и всё решится.
Я сейчас увижу по глазам.
Я бы так рада была! Как
ты думаешь, Долли?
— То есть как
тебе сказать?…
Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы
вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда
я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом,
я чувствую, что
я плох.
— Ну
вот и прекрасно, — сказала Долли, —
ты поди распоряжайся, а
я пойду с Гришей повторю его урок. А то он нынче ничего не делал.
— Нет,
я пойду, Долли,
ты сиди, — сказал он. Мы всё сделаем по порядку, по книжке. Только
вот, как Стива приедет, мы на охоту уедем, тогда уж пропустим.
— С Кити нельзя про это говорить! Что ж
ты хочешь, чтоб
я напугала ее?
Вот нынче весной Натали Голицына умерла от дурного акушера.
—
Я так и думала и не смела думать.
Вот радость!
Ты не можешь представить себе мою радость! — говорила она, то прижимаясь лицом к Долли и целуя ее, то отстраняясь и с улыбкой оглядывая ее.
—
Вот если б
я знала, — сказала Анна, — что
ты меня не презираешь… Вы бы все приехали к нам. Ведь Стива старый и большой друг Алексея, — прибавила она и вдруг покраснела.
— Право, не знаю. Но
вот что
ты мне скажи…
— Для
тебя, для других, — говорила Анна, как будто угадывая ее мысли, — еще может быть сомнение; но для
меня…
Ты пойми,
я не жена; он любит
меня до тех пор, пока любит. И что ж, чем же
я поддержу его любовь?
Вот этим?
—
Я не понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, —
я не понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта.
Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник,
ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А граф Вронский…
я друга себе из него не сделаю; он звал обедать,
я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом,
ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
—
Я только хочу сказать, что могут встретиться дела необходимые.
Вот теперь
мне надо будет ехать в Москву, по делу дома… Ах, Анна, почему
ты так раздражительна? Разве
ты не знаешь, что
я не могу без
тебя жить?
― А
я не знала, что вы здесь, ― сказала она, очевидно не только не сожалея, но даже радуясь, что перебила этот давно известный ей и наскучивший разговор. ― Ну, что Кити?
Я обедаю у вас нынче.
Вот что, Арсений, ― обратилась она к мужу, ―
ты возьмешь карету…
― Да,
тебе интересно. Но
мне интерес уж другой, чем
тебе.
Ты вот смотришь на этих старичков, ― сказал он, указывая на сгорбленного члена с отвислою губой, который, чуть передвигая нога в мягких сапогах, прошел им навстречу, ― и думаешь, что они так родились шлюпиками.
― Как
я рад, ― сказал он, ― что
ты узнаешь ее.
Ты знаешь, Долли давно этого желала. И Львов был же у нее и бывает. Хоть она
мне и сестра, ― продолжал Степан Аркадьич, ―
я смело могу сказать, что это замечательная женщина.
Вот ты увидишь. Положение ее очень тяжело, в особенности теперь.