Неточные совпадения
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и
хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я
скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
— Если тебе хочется, съезди, но я не советую, —
сказал Сергей Иванович. — То есть, в отношении ко мне, я этого не боюсь, он тебя не поссорит со мной; но для тебя, я советую тебе
лучше не ездить. Помочь нельзя. Впрочем, делай как хочешь.
— Ну, и тем
лучше для него, —
сказал Вронский улыбаясь. — А, ты здесь, — обратился он к высокому старому лакею матери, стоявшему у двери, — войди сюда.
— Не правда ли, очень мила? —
сказала графиня про Каренину. — Ее муж со мною посадил, и я очень рада была. Всю дорогу мы с ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у тебя всё еще тянется идеальная любовь. Тем
лучше, мой милый, тем
лучше.]
— Отдыхаешь, вальсируя с вами, —
сказал он ей, пускаясь в первые небыстрые шаги вальса. — Прелесть, какая легкость, précision, [точность,] — говорил он ей то, что говорил почти всем
хорошим знакомым.
— Да ты думаешь, она ничего не понимает? —
сказал Николай. — Она всё это понимает
лучше всех нас. Правда, что есть в ней что-то
хорошее, милое?
— Впрочем, Анна, по правде тебе
сказать, я не очень желаю для Кити этого брака. И
лучше, чтоб это разошлось, если он, Вронский, мог влюбиться в тебя в один день.
— Это дурно, чтò вы говорите, и я прошу вас, если вы
хороший человек, забудьте, чтò вы
сказали, как и я забуду, —
сказала она наконец.
— Со мной? —
сказала она удивленно, вышла из двери и посмотрела на него. — Что же это такое? О чем это? — спросила она садясь. — Ну, давай переговорим, если так нужно. А
лучше бы спать.
— Ну, смотри же, растирай комья-то, —
сказал Левин, подходя к лошади, — да за Мишкой смотри. А
хороший будет всход, тебе по пятидесяти копеек за десятину.
— Нет,
лучше поедем, —
сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия. Вот это жизнь! Как хорошо! Вот бы как я желал жить!
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо
сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы
лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, —
сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, —
сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
— Оченно скупы Константин Дмитрич, —
сказал он с улыбкой, обращаясь к Степану Аркадьичу, — окончательно ничего не укупишь. Торговал пшеницу,
хорошие деньги давал.
— Успокойся, милая, успокойся! —
сказал он, погладив ее еще рукой по заду, и с радостным сознанием, что лошадь в самом
хорошем состоянии, вышел из денника.
И ему в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что необходимо прекратить эту ложь, и чем скорее, тем
лучше. «Бросить всё ей и мне и скрыться куда-нибудь одним с своею любовью»,
сказал он себе.
— Из всякого положения есть выход. Нужно решиться, —
сказал он. — Всё
лучше, чем то положение, в котором ты живешь. Я ведь вижу, как ты мучаешься всем, и светом, и сыном, и мужем.
— У тебя не совсем
хороший вид, —
сказала она.
— Уморительны мне твои engouements, [увлечения,]] —
сказала княгиня, — нет, пойдём
лучше назад, — прибавила она, заметив двигавшегося им навстречу Левина с своею дамой и с немецким доктором, с которым он что-то громко и сердито говорил.
— Может быть, —
сказал он, пожимая локтем её руку. — Но
лучше, когда делают так, что, у кого ни спроси, никто не знает.
— Но я еще не признаю этого дела
хорошим, — покраснев
сказал Константин Левин.
— О, нет! —
сказала Долли. — Первое время было неудобно, а теперь всё прекрасно устроилось благодаря моей старой няне, —
сказала она, указывая на Матрену Филимоновну, понимавшую, что говорят о ней, и весело и дружелюбно улыбавшуюся Левину. Она знала его и знала, что это
хороший жених барышне, и желала, чтобы дело сладилось.
— Дарья Александровна, —
сказал он, — так выбирают платье или не знаю какую покупку, а не любовь. Выбор сделан, и тем
лучше… И повторенья быть не может.
— Отложить и никого не принимать, —
сказал он на вопрос швейцара, с некоторым удовольствием, служившим признаком его
хорошего расположения духа, ударяя на слове «не принимать».
— Как бы я желала знать других так, как я себя знаю, —
сказала Анна серьезно и задумчиво. — Хуже ли я других, или
лучше? Я думаю, хуже.
— Слишком большой контраст, —
сказал он, — ехать после этого общества к старухе Вреде. И потом для нее вы будете случаем позлословить, а здесь вы только возбудите другие, самые
хорошие и противоположные злословию чувства, —
сказал он ей.
Он
сказал это, но теперь, обдумывая, он видел ясно, что
лучше было бы обойтись без этого; и вместе с тем, говоря это себе, боялся — не дурно ли это?
— Не думаю, опять улыбаясь,
сказал Серпуховской. — Не
скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет
лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха
сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше доволен.
— Ты
сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты
лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Да, да, это
лучше, тысячу раз
лучше! Я понимаю, как тяжело это было, —
сказал он.
Если бы Левин не имел свойства объяснять себе людей с самой
хорошей стороны, характер Свияжского не представлял бы для него никакого затруднения и вопроса; он бы
сказал себе: дурак или дрянь, и всё бы было ясно.
— Я не про то говорю, —
сказал он. — Я говорю, что я для своей выгоды делаю. Мне выгоднее, если мужики
лучше работают.
— Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам
скажу про себя. Я вышла замуж, и муж обманывал меня; в злобе, ревности я хотела всё бросить, я хотела сама… Но я опомнилась, и кто же? Анна спасла меня. И вот я живу. Дети растут, муж возвращается в семью и чувствует свою неправоту, делается чище,
лучше, и я живу… Я простила, и вы должны простить!
— Очень рад, —
сказал он и спросил про жену и про свояченицу. И по странной филиации мыслей, так как в его воображении мысль о свояченице Свияжского связывалась с браком, ему представилось, что никому
лучше нельзя рассказать своего счастья, как жене и свояченице Свияжского, и он очень был рад ехать к ним.
— Возьмите, возьмите эти ужасные книги! —
сказала она, отталкивая лежавшие пред ней на столе тетради. — Зачем вы дали их мне!.. Нет, всё-таки
лучше, — прибавила она, сжалившись над его отчаянным лицом. — Но это ужасно, ужасно!
— Всё не
лучше? —
сказал Алексей Александрович.
— Мне кажется
лучше, —
сказала она, избегая его взгляда.
Впрочем, придумаю
лучше»,
сказал он себе с улыбкой.
— Ах, зачем я не умерла,
лучше бы было! —
сказала она, и без рыданий слезы потекли по обеим щекам; но она старалась улыбаться, чтобы не огорчить его.
Левин не хотел его разочаровывать в том, что где-нибудь может быть что-нибудь
хорошее без нее, и потому ничего не
сказал.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! —
сказал он себе с отчаянием. — Пойду к ней, спрошу,
скажу последний раз: мы свободны, и не
лучше ли остановиться? Всё
лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он вышел из гостиницы и поехал к ней.
— Я очень рада одному, —
сказала Анна Голенищеву, когда они уже возвращались. — У Алексея будет atelier
хороший.
— Да, но в таком случае, если вы позволите
сказать свою мысль… Картина ваша так хороша, что мое замечание не может повредить ей, и потом это мое личное мнение. У вас это другое. Самый мотив другой. Но возьмем хоть Иванова. Я полагаю, что если Христос сведен на степень исторического лица, то
лучше было бы Иванову и избрать другую историческую тему, свежую, нетронутую.
— Мне гораздо уж
лучше, —
сказал он. — Вот с вами я бы давно выздоровел. Как хорошо! — Он взял ее руку и потянул ее к своим губам, но, как бы боясь, что это ей неприятно будет, раздумал, выпустил и только погладил ее. Кити взяла эту руку обеими руками и пожала ее.
— Сережа, друг мой, —
сказала она, — люби его, он
лучше и добрее меня, и я пред ним виновата. Когда ты вырастешь, ты рассудишь.
— Ты говоришь Могучий Ланковского. Это лошадь
хорошая, и я советую тебе купить, —
сказал Яшвин, взглянув на мрачное лицо товарища. — У него вислозадина, но ноги и голова — желать
лучше нельзя.
— И меня возьмите с собой. Я очень люблю ходить за грибами, —
сказал он, глядя на Вареньку, — я нахожу, что это очень
хорошее занятие.
— Нет, вы поймите, мама, почему для него и для нее
лучше нельзя придумать. Первое — она прелесть! —
сказала Кити, загнув один палец.
— Оно и
лучше, Агафья Михайловна, не прокиснет, а то у нас лед теперь уж растаял, а беречь негде, —
сказала Кити, тотчас же поняв намерение мужа и с тем же чувством обращаясь к старухе. — Зато ваше соленье такое, что мама говорит, нигде такого не едала, — прибавила она, улыбаясь и поправляя на ней косынку.
— То было хорошо, а это еще
лучше. Оба
лучше, —
сказал он, прижимая ее руку.
— Я завидую тому, что он
лучше меня, — улыбаясь
сказал Левин. — Он живет не для себя. У него вся жизнь подчинена долгу. И потому он может быть спокоен и доволен.