Неточные совпадения
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел брата, послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных
делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что
не может почему-то
начать говорить с братом о своем решении жениться.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она
не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется
дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и
начал выкрикивать неприличные слова.
— Он всё
не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс
начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята
делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и от этого он хочет пользоваться моим имением.
— Входить во все подробности твоих чувств я
не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, —
начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это
дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана
не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
Исполнение плана Левина представляло много трудностей; но он бился, сколько было сил, и достиг хотя и
не того, чего он желал, но того, что он мог,
не обманывая себя, верить, что
дело это стоит работы. Одна из главных трудностей была та, что хозяйство уже шло, что нельзя было остановить всё и
начать всё сначала, а надо было на ходу перелаживать машину.
Уже раз взявшись за это
дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это
дело на месте, с тем чтобы с ним уже
не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только
начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы
не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
Для того же, чтобы теоретически разъяснить всё
дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было
не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить
начало новой науке — об отношениях народа к земле, нужно было только съездить за границу и изучить на месте всё, что там было сделано в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что там сделано, —
не то, что нужно.
Алексей Александрович думал тотчас стать в те холодные отношения, в которых он должен был быть с братом жены, против которой он
начинал дело развода; но он
не рассчитывал на то море добродушия, которое выливалось из берегов в душе Степана Аркадьича.
— Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! — сказал он. —
Дело еще
не начато, как я понял. Прежде чем ты
начнешь дело, повидайся с моею женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
Не скрою от вас, что,
начиная дело, я был в нерешительности, я мучался; признаюсь вам, что желание мстить вам и ей преследовало меня.
Левины жили уже третий месяц в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда, по самым верным расчетам людей знающих эти
дела, Кити должна была родить; а она всё еще носила, и ни по чему
не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем два месяца назад. И доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса
не могший подумать о приближавшемся,
начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
И увидав, что, желая успокоить себя, она совершила опять столько раз уже пройденный ею круг и вернулась к прежнему раздражению, она ужаснулась на самое себя. «Неужели нельзя? Неужели я
не могу взять на себя? — сказала она себе и
начала опять сначала. — Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на-днях выйдет развод. Чего же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я возьму на себя. Да, теперь, как он приедет, скажу, что я была виновата, хотя я и
не была виновата, и мы уедем».
— Да моя теория та: война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное
дело, что ни один человек,
не говорю уже христианин,
не может лично взять на свою ответственность
начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных
делах, в особенности в
деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты что? —
начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в
день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти
дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и
начните.
Был, после
начала возмущения,
день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то
не по себе, так как о новом градоначальнике все еще
не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и
не смели ни за какое
дело приняться, потому что
не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
С самого вешнего Николы, с той поры, как
начала входить вода в межень, и вплоть до Ильина
дня не выпало ни капли дождя.
С тех пор законодательная деятельность в городе Глупове закипела.
Не проходило
дня, чтоб
не явилось нового подметного письма и чтобы глуповцы
не были чем-нибудь обрадованы. Настал наконец момент, когда Беневоленский
начал даже помышлять о конституции.