Неточные совпадения
— Нет, я уже не земский деятель. Я со всеми разбранился и не езжу
больше на собрания, —
сказал он, обращаясь к Облонскому.
— Как же ты говорил, что никогда
больше не наденешь европейского платья? —
сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного, платье. — Так! я вижу: новая фаза.
— Да, вот растем, —
сказала она ему, указывая главами на Кити, — и стареем. Tiny bear [Медвежонок] уже стал
большой! — продолжала Француженка смеясь и напомнила ему его шутку о трех барышнях, которых он называл тремя медведями из английской сказки. — Помните, вы бывало так говорили?
— Я тебе говорю, чтò я думаю, —
сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе
больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Нет, благодарствуй, я
больше не могу пить, —
сказал Левин, отодвигая свой бокал. — Я буду пьян… Ну, ты как поживаешь? — продолжал он, видимо желая переменить разговор.
Несмотря на то, что он ничего не
сказал ей такого, чего не мог бы
сказать при всех, он чувствовал, что она всё более и более становилась в зависимость от него, и чем
больше он это чувствовал, тем ему было приятнее, и его чувство к ней становилось нежнее.
— Всё кончено, и
больше ничего, —
сказала Долли. — И хуже всего то, ты пойми, что я не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я не могу, мне мука видеть его.
— Я
больше тебя знаю свет, —
сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
— Нет, я и так в Москве танцовала
больше на вашем одном бале, чем всю зиму в Петербурге, —
сказала Анна, оглядываясь на подле нее стоявшего Вронского. — Надо отдохнуть перед дорогой.
— Я так бы желала, чтобы вы все меня любили, как я вас люблю; а теперь я еще
больше полюбила вас, —
сказала она со слезами на глазах. — Ах, как я нынче глупа!
— О, да! —
сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни одного слова из того, что говорила ей Бетси. Она перешла к
большому столу и приняла участие в общем разговоре.
— Какое счастье! — с отвращением и ужасом
сказала она, и ужас невольно сообщился ему. — Ради Бога, ни слова, ни слова
больше.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо
сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, —
сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, —
сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной
больше. И станет не
больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
— Ну, так можешь зa меня и проиграть, —
сказал Вронский смеясь. (Яшвин держал
большое пари за Вронского.)
— Здесь лошадь Ma-к… Мак… никогда не могу выговорить это имя, —
сказал Англичанин через плечо, указывая
большим, с грязным ногтем пальцем на денник Гладиатора.
— Заходи завтра в артель, —
сказал Вронский и, пожав его, извиняясь, за рукав пальто, отошел в середину гипподрома, куда уже вводили лошадей для
большой скачки с препятствиями.
— Кити играет, и у нас есть фортепьяно, нехорошее, правда, но вы нам доставите
большое удовольствие, —
сказала княгиня с своею притворною улыбкой, которая особенно неприятна была теперь Кити, потому что она заметила, что Вареньке не хотелось петь. Но Варенька однако пришла вечером и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с дочерью и полковника.
— Посмотрите, —
сказал полковник, глядя в окно, — какая публика собралась вас слушать. — Действительно, под окнами собралась довольно
большая толпа.
— Пяткой
больше налягай, —
сказал другой.
— Как вы смешны, —
сказала Дарья Александровна с грустною усмешкой, несмотря на волненье Левина. — Да, я теперь всё
больше и
больше понимаю, — продолжала она задумчиво. — Так вы не приедете к нам, когда Кити будет?
— Сережа, —
сказала она, как только гувернантка вышла из комнаты, — это дурно, но ты не будешь
больше делать этого? Ты любишь меня?
— Слишком
большой контраст, —
сказал он, — ехать после этого общества к старухе Вреде. И потом для нее вы будете случаем позлословить, а здесь вы только возбудите другие, самые хорошие и противоположные злословию чувства, —
сказал он ей.
— Да и я о тебе знал, но не только чрез твою жену, — строгим выражением лица запрещая этот намек,
сказал Вронский. — Я очень рад был твоему успеху, но нисколько не удивлен. Я ждал еще
больше.
— Не думаю, опять улыбаясь,
сказал Серпуховской. — Не
скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха
сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я
больше доволен.
— Ты
сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты
больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Да, —
сказала она. — Но не будем
больше говорить про это.
— Нет, я благодарю, я не хочу
больше чаю, —
сказал Левин и, чувствуя, что он делает неучтивость, но не в силах более продолжать этот разговор, краснея встал.
— Вот, я приехал к тебе, —
сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская глаз с лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду
большими худыми ладонями.
Эти два человека были так родны и близки друг другу, что малейшее движение, тон голоса говорил для обоих
больше, чем всё, что можно
сказать словами.
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин понял, что под этими словами подразумевалось: «ты видишь и знаешь, что я плох, и, может быть, мы
больше не увидимся». Левин понял это, и слезы брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего не мог и не умел
сказать ему.
― Ах, невыносимо! ―
сказал он, стараясь уловить нить потерянной мысли. ― Он не выигрывает от близкого знакомства. Если определить его, то это прекрасно выкормленное животное, какие на выставках получают первые медали, и
больше ничего, ― говорил он с досадой, заинтересовавшею ее.
— Дела этого рода решаются, как вам известно, духовным ведомством; отцы же протопопы в делах этого рода
большие охотники до мельчайших подробностей, —
сказал он с улыбкой, показывающей сочувствие вкусу протопопов.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с намерением не возвращаться в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и
сказал хоть одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это дело жизни в дело бумажное, он всё
больше и
больше привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— Я думаю, надо иметь
большую силу для охоты на медведей, —
сказал Алексей Александрович, имевший самые туманные понятия об охоте, намазывая сыр и прорывая тоненький, как паутина, мякиш хлеба.
— И неправда! И поскорей не думайте
больше так! —
сказала Кити. — Я тоже была о нем очень низкого мнения, но это, это — премилый и удивительно добрый человек. Сердце у него золотое.
— Мы с ним
большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, —
сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели прожил у них в доме и как нянька ходил за детьми.
— Виноват, виноват, и никогда не буду
больше дурно думать о людях! — весело
сказал он, искренно высказывая то, что он теперь чувствовал.
— Да, правда, —
сказал Левин, —
большею частью бывает, что споришь горячо только оттого, что никак не можешь понять, что именно хочет доказать противник.
— Это можно завтра, завтра, и
больше ничего! Ничего, ничего, молчание! —
сказал Левин и, запахнув его еще раз шубой, прибавил: — я тебя очень люблю! Что же, можно мне быть в заседании?
— Никто и не говорит. Только надеюсь, что ты
больше не будешь нечаянно стрелять, —
сказала она с вопросительною улыбкой.
— У него
большой талант, —
сказала Анна с радостною улыбкой. — Я, разумеется, не судья. Но судьи знающие то же
сказали.
Он знал очень хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем хуже) осматривать студии современных художников только с той целью, чтоб иметь право
сказать, что искусство пало и что чем
больше смотришь на новых, тем более видишь, как неподражаемы остались великие древние мастера.
— Как удивительно выражение Христа! —
сказала Анна. Из всего, что она видела, это выражение ей
больше всего понравилось, и она чувствовала, что это центр картины, и потому похвала этого будет приятна художнику. — Видно, что ему жалко Пилата.
— Я спрашивала доктора: он
сказал, что он не может жить
больше трех дней. Но разве они могут знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, —
сказала она, косясь на мужа из-за волос. — Всё может быть, — прибавила она с тем особенным, несколько хитрым выражением, которое на ее лице всегда бывало, когда она говорила о религии.
— Нет, вы мне только
скажите, Василий Лукич, — спросил он вдруг, уже сидя за рабочим столом и держа в руках книгу, — что
больше Александра Невского? Вы знаете, папа получил Александра Невского?
— Вы мне не
сказали, когда развод. Положим, я забросила свой чепец через мельницу, но другие поднятые воротники будут вас бить холодом, пока вы не женитесь. И это так просто теперь. Ça se fait. [Это обычно.] Так вы в пятницу едете? Жалко, что мы
больше не увидимся.
Она не могла
сказать прощай, но выражение ее лица
сказало это, и он понял. — Милый, милый Кутик! — проговорила она имя, которым звала его маленьким, — ты не забудешь меня? Ты… — но
больше она не могла говорить.
— Это мне очень жалко, потому что мои вкусы всё
больше дурные, —
сказал Яшвин, закусывая свой левый ус.
— Так и не увидимся
больше? —
сказал Яшвин, вставая и обращаясь к Вронскому. — Где ты обедаешь?
— А, Алексей! —
сказал брат. — Какая гадость! Дура,
больше ничего… Я сейчас хотел к ней итти. Пойдем вместе.