Неточные совпадения
Слуга. Да хозяин
сказал, что не будет
больше отпускать. Он, никак, хотел идти сегодня жаловаться городничему.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники
больше заботятся о своей, то есть, пользе. А здесь, можно
сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Осип. Да так; все равно, хоть и пойду, ничего из этого не будет. Хозяин
сказал, что
больше не даст обедать.
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)А что, друг,
скажи, пожалуйста: на что
больше барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге
больше нравится?
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а
больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам
скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
«У нас была оказия, —
Сказал детина с черными
Большими бакенбардами, —
Так нет ее чудней».
Какой из этих двух вариантов заслуживает
большего доверия — решить трудно; но справедливость требует
сказать, что атрофирование столь важного органа, как голова, едва ли могло совершиться в такое короткое время.
Но словам этим не поверили и решили: сечь аманатов до тех пор, пока не укажут, где слобода. Но странное дело! Чем
больше секли, тем слабее становилась уверенность отыскать желанную слободу! Это было до того неожиданно, что Бородавкин растерзал на себе мундир и, подняв правую руку к небесам, погрозил пальцем и
сказал...
— Но ты мне сделаешь
большое одолжение всё-таки, —
сказал Степан Аркадьич, — замолвив словечко Поморскому. Так, между разговором…
— Пяткой
больше налягай, —
сказал другой.
— Вот, я приехал к тебе, —
сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская глаз с лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду
большими худыми ладонями.
— Нет, я и так в Москве танцовала
больше на вашем одном бале, чем всю зиму в Петербурге, —
сказала Анна, оглядываясь на подле нее стоявшего Вронского. — Надо отдохнуть перед дорогой.
— О, да! —
сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни одного слова из того, что говорила ей Бетси. Она перешла к
большому столу и приняла участие в общем разговоре.
— Не думаю, опять улыбаясь,
сказал Серпуховской. — Не
скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха
сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я
больше доволен.
Левин покраснел гораздо
больше ее, когда она
сказала ему, что встретила Вронского у княгини Марьи Борисовны. Ей очень трудно было
сказать это ему, но еще труднее было продолжать говорить о подробностях встречи, так как он не спрашивал ее, а только нахмурившись смотрел на нее.
— Нет, ты посиди, Долленька, —
сказал Степан Аркадьич, переходя на ее сторону за
большим столом, на котором ужинали. — Я тебе еще сколько расскажу!
— А ты очень испугался? —
сказала она. — И я тоже, но мне теперь
больше страшно, как уж прошло. Я пойду посмотреть дуб. А как мил Катавасов! Да и вообще целый день было так приятно. И ты с Сергеем Иванычем так хорош, когда ты захочешь… Ну, иди к ним. А то после ванны здесь всегда жарко и пар…
— Я
больше тебя знаю свет, —
сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
― Без этого нельзя следить, ―
сказал Песцов, обращаясь к Левину, так как собеседник его ушел, и поговорить ему
больше не с кем было.
— Дела этого рода решаются, как вам известно, духовным ведомством; отцы же протопопы в делах этого рода
большие охотники до мельчайших подробностей, —
сказал он с улыбкой, показывающей сочувствие вкусу протопопов.
— Как же ты говорил, что никогда
больше не наденешь европейского платья? —
сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного, платье. — Так! я вижу: новая фаза.
— Ну, я очень рад был, что встретил Вронского. Мне очень легко и просто было с ним. Понимаешь, теперь я постараюсь никогда не видаться с ним, но чтоб эта неловкость была кончена, —
сказал он и, вспомнив, что он, стараясь никогда не видаться, тотчас же поехал к Анне, он покраснел. — Вот мы говорим, что народ пьет; не знаю, кто
больше пьет, народ или наше сословие; народ хоть в праздник, но…
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с намерением не возвращаться в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и
сказал хоть одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это дело жизни в дело бумажное, он всё
больше и
больше привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
― Фу, как жарко! ―
сказал он, несмотря на 12 градусов мороза распахивая еще
больше свою и так распахнутую шубу.
— Мне очень жаль, что тебя не было, —
сказала она. — Не то, что тебя не было в комнате… я бы не была так естественна при тебе… Я теперь краснею гораздо
больше, гораздо, гораздо
больше, — говорила она, краснея до слез. — Но что ты не мог видеть в щелку.
— Виноват, виноват, и никогда не буду
больше дурно думать о людях! — весело
сказал он, искренно высказывая то, что он теперь чувствовал.
— Я вот говорю Анне Аркадьевне, —
сказал Воркуев, — что если б она положила хоть одну сотую той энергии на общее дело воспитания русских детей, которую она кладет на эту Англичанку, Анна Аркадьевна сделал бы
большое, полезное дело.
— Ну, душенька, как я счастлива! — на минутку присев в своей амазонке подле Долли,
сказала Анна. — Расскажи же мне про своих. Стиву я видела мельком. Но он не может рассказать про детей. Что моя любимица Таня?
Большая девочка, я думаю?
— Посмотрите, —
сказал полковник, глядя в окно, — какая публика собралась вас слушать. — Действительно, под окнами собралась довольно
большая толпа.
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин понял, что под этими словами подразумевалось: «ты видишь и знаешь, что я плох, и, может быть, мы
больше не увидимся». Левин понял это, и слезы брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего не мог и не умел
сказать ему.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, —
сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе
больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
Она не могла
сказать прощай, но выражение ее лица
сказало это, и он понял. — Милый, милый Кутик! — проговорила она имя, которым звала его маленьким, — ты не забудешь меня? Ты… — но
больше она не могла говорить.
— Да, вот растем, —
сказала она ему, указывая главами на Кити, — и стареем. Tiny bear [Медвежонок] уже стал
большой! — продолжала Француженка смеясь и напомнила ему его шутку о трех барышнях, которых он называл тремя медведями из английской сказки. — Помните, вы бывало так говорили?
— Ах, какая ночь! —
сказал Весловский, глядя на видневшиеся при слабом свете зари в
большой раме отворенных теперь ворот край избы и отпряженных катков. — Да слушайте, это женские голоса поют и, право, недурно. Это кто поет, хозяин?
— Вот если б я знала, —
сказала Анна, — что ты меня не презираешь… Вы бы все приехали к нам. Ведь Стива старый и
большой друг Алексея, — прибавила она и вдруг покраснела.
— Так и не увидимся
больше? —
сказал Яшвин, вставая и обращаясь к Вронскому. — Где ты обедаешь?
—
Больше восьмисот. Если считать тех, которые отправлены не прямо из Москвы, уже более тысячи, —
сказал Сергей Иваныч.
— Это можно завтра, завтра, и
больше ничего! Ничего, ничего, молчание! —
сказал Левин и, запахнув его еще раз шубой, прибавил: — я тебя очень люблю! Что же, можно мне быть в заседании?
— Это приемная, —
сказал Вронский. — Здесь будет пюпитр, стол, шкаф и
больше ничего.
— Нет, благодарствуй, я
больше не могу пить, —
сказал Левин, отодвигая свой бокал. — Я буду пьян… Ну, ты как поживаешь? — продолжал он, видимо желая переменить разговор.
— Ты
сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты
больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Да, —
сказала она. — Но не будем
больше говорить про это.
Прежде, если бы Левину
сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал
большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
— Я спрашивала доктора: он
сказал, что он не может жить
больше трех дней. Но разве они могут знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, —
сказала она, косясь на мужа из-за волос. — Всё может быть, — прибавила она с тем особенным, несколько хитрым выражением, которое на ее лице всегда бывало, когда она говорила о религии.
— Ну, так можешь зa меня и проиграть, —
сказал Вронский смеясь. (Яшвин держал
большое пари за Вронского.)
— А вот делаешь! Что прикажете? Привычка, и знаешь, что так надо.
Больше вам
скажу, — облокачиваясь об окно и разговорившись, продолжал помещик, — сын не имеет никакой охоты к хозяйству. Очевидно, ученый будет. Так что некому будет продолжать. А всё делаешь. Вот нынче сад насадил.
— Это мне очень жалко, потому что мои вкусы всё
больше дурные, —
сказал Яшвин, закусывая свой левый ус.
— Заходи завтра в артель, —
сказал Вронский и, пожав его, извиняясь, за рукав пальто, отошел в середину гипподрома, куда уже вводили лошадей для
большой скачки с препятствиями.
Она вечером слышала остановившийся стук его коляски, его звонок, его шаги и разговор с девушкой: он поверил тому, что ему
сказали, не хотел
больше ничего узнавать и пошел к себе. Стало быть, всё было кончено.
И,
сказав это, Левин покраснел еще
больше, и сомнения его о том, хорошо ли или дурно он сделал, поехав к Анне, были окончательно разрешены. Он знал теперь, что этого не надо было делать.