…Мне очень живо представил тебя Вадковский: я недавно получил от него письмо из Иркутска, в котором он говорит о свидании с тобой по возвращении с вод. Не повторяю слов его, щажу твою скромность, сам один наслаждаюсь ими и благословляю бога, соединившего нас неразрывными чувствами, понимая, как эта связь для меня усладительна. Извини, любезный друг, что невольно
сказал больше, нежели хотел: со мной это часто бывает, когда думаю сердцем, — ты не удивишься…
Неточные совпадения
В начале декабря непременно буду — в письме невозможно всего
сказать: откровенно признаюсь тебе, что твое удаление из Петербурга для меня
больше, чем когда-нибудь горестно… Я должен буду соображаться с твоими действиями и увидеть, что необходимость заставит предпринять…
Прощай, любезный друг Оболенский, мильон раз тебя целую,
больше, чем когда-нибудь. Продолжай любить меня попрежнему. Будь доволен неполным и неудовлетворительным моим письмом. Об соседях на западе нечего
сказать особенного. Знаю только, что Беляевы уехали на Кавказ. Туда же просились Крюковы, Киреев и Фролов. Фонвизину отказано. — Крепко обнимаю тебя.
Как сон пролетели приятные минуты нашего свидания. Через 24 часа после того, как я взглянул в последний раз на вас, добрый мой Иван Дмитриевич, я уже был в объятиях детей и старушки Марьи Петровны. Они все ожидали меня как необходимого для них человека. Здесь я нашел Басаргина с женой: они переехали к нам до моего возвращения. Наскоро
скажу вам, как случилось горестное событие 27 декабря. До сих пор мы
больше или меньше говорим об этом дне, лишь только сойдемся.
Кажется, вы не можете пожаловаться, чтоб я к вам не писал, лишь бы не
сказали: не худо бы ему
больше думать, а меньше болтать.
Как бы с переводом Ентальцевых в Тобольск нас не обнесли этой чаркой. Она
больше нас имеет право приехать к вам. Может быть,
скажут, что слишком много сумасшедших будет вместе, если и нас двоих приобщить к Андрею Васильевичу. [В Тобольске жил тогда душевнобольной Н. С. Бобрищев-Пушкин.]
Что мне
сказать про себя? Черная печать твоего конверта вся перед глазами. Конечно, неумолимое время наложило свою печать и на нее, [На нее — на М. И. Малиновскую, которая долго болела.] но покамест, как ни приготовлялся к этой вести, все-таки она поразила неожиданно. В другой раз поговорим
больше — сегодня прощай. Обнимаю тебя крепко. Да утешит тебя бог!
Совестно видеть, что государственные люди, рассуждая в нынешнее время о клеймах, ставят их опять на лицо с корректурною поправкою; уничтожая кнут, с неимоверной щедростию награждают плетьми, которые гораздо хуже прежнего кнута, и, наконец, раздробляя или, так
сказать, по словам высочайшего указа, определяя с
большею точностью и род преступлений и степень наказаний, не подумали, что дело не в издании законов, а в отыскании средств, чтобы настоящим образом исполнялись законы.
Скажи мамаше
большой поклон, поцелуй ручки за меня, а папаше [Так Аннушка должна была называть М. К. и М, И. Муравьевых-Апостолов.]
скажи, что я здесь сейчас узнал, что Черносвитова поймали в Тюкале и повезли в Петербург. Я думал про него, когда узнал, что послали кого-то искать в Красноярск по петербургскому обществу, но, признаюсь, не полагал, чтобы он мог принадлежать к комюнизму, зная, как он делил собственность, когда был направником.
Еще прошу тебя отыскать в Ларинской гимназии сына нашего Вильгельма-покойника. Спроси там Мишу Васильева (он под этим псевдонимом после смерти отца отдан сестре его Устинье Карловне Глинке). Мальчик с дарованиями, только здесь был
большой шалун, — теперь, говорят, исправился. —
Скажи ему, что я тебя просил на него взглянуть.
В нашем кругу все обстоит благополучно. Получено письмо Ивана Дмитриевича от 21 сентября. У него опять раны на ногах и
больше, нежели здесь. Персин уверяет, что все должно скоро пройти. Ест черемшу и мажется разными зловониями. Может быть, Чех сам вам писал прямо, а я все-таки вздумал и это вам
сказать вместо политики. Извините, если выйдет дубликат.
Неточные совпадения
Слуга. Да хозяин
сказал, что не будет
больше отпускать. Он, никак, хотел идти сегодня жаловаться городничему.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники
больше заботятся о своей, то есть, пользе. А здесь, можно
сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Осип. Да так; все равно, хоть и пойду, ничего из этого не будет. Хозяин
сказал, что
больше не даст обедать.
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)А что, друг,
скажи, пожалуйста: на что
больше барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге
больше нравится?
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а
больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам
скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!