Неточные совпадения
— Нет, не был, но вот что́ мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в
военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего
человека в мире… это нехорошо…
Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки
военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая-то кукольная комедия, в которую играли нынешние
люди, притворяясь, что делают дело.
Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый
человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все
военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица
военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка
человека, принимающего одного за другим много просителей.
Как князь Андрей было молодой
человек, обещающий пойти далеко на
военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом.
Войдя в комнату и увидав рассказывающего
военные похождения армейского гусара (сорт
людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие
люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и
военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование.
Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам-ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с
людьми, которые могли и его поучить в
военном деле.
Люди этой партии, большею частью не
военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, чтò говорят обыкновенно
люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых.
Они говорили, что без сомнения война, особенно с таким гением как Бонапарте (его опять называли Бонапарте) требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, чтò говорят противники Пфуля, и к тому, чтò говорят
люди практические, опытные в
военном деле, и изо всего взять среднее.
Пятые были приверженцы Барклая-де-Толли, не столько как
человека, сколько как
военного министра и главнокомандующего.
Люди этой партии говорили и думали, что всё дурное происходит преимущественно от присутствия государя с
военным двором при армии, что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском, что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализирует 50 тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
Заслуга в успехе
военного дела зависит не от них, а от того
человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура!
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые
люди, лошади; и главное, распространилось то возбужденно-веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам
военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый
военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самые плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные
люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Долголетним
военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч
человек, борющихся с смертью, нельзя одному
человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых
людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторою афектированною небрежностью, имеющею целью показать, что он, как высоко образованный
военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного
человека, а сам знает с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы), macht sich ganz bequem», [Старый господин покойно устроился,] подумал Вольцоген, и, строго взглянув на тарелки, стоявшие пред Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32-й
военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т. д., в ней едва ли было 140 000
человек, говорящих по-французски.
Начальник ополчения был статский генерал, старый
человек, который видимо забавлялся своим
военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом
военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
При всех этих подкапываниях, предметом интриг большею частью было то
военное дело, которым думали руководить все эти
люди; но это
военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было итти, т. е. никогда не совпадая с тем, чтó придумывали
люди, а вытекая из сущности отношения масс.
Старый
человек, столь же опытный в придворном деле, как и в
военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своею властью, в противность воле государя предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше.
Вилларский был женатый, семейный
человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи.
Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своею теперь постоянно тихою, радостною насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.