Неточные совпадения
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «
вот до чего доводит дурное, не такое,
как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
И
вот в это-то время, особенно бедственное для Масловой, так
как не попадался ни один покровитель, Маслову разыскала сыщица, поставляющая девушек для дома терпимости.
Но
вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему всё и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему возможность спокойно жить эти десять лет с таким грехом на совести. Но он еще далек был от такого признания и теперь думал только о том,
как бы сейчас не узналось всё, и она или ее защитник не рассказали всего и не осрамили бы его перед всеми.
— Мы и то с тетенькой, касатка, переговаривались, може, сразу ослобонят. Тоже, сказывали, бывает. Еще и денег надают, под
какой час попадешь, — тотчас же начала своим певучим голосом сторожиха. — Ан,
вот оно что. Видно, сгад наш не в руку. Господь, видно, свое, касатка, — не умолкая вела она свою ласковую и благозвучную речь.
Мальчика же
вот теперь судили,
как опасное существо, от которого надо оградить общество.
«В-третьих, в заключительном слове своем председатель, вопреки категорического требования 1 пункта 801 статьи Устава уголовного судопроизводства, не разъяснил присяжным заседателям, из
каких юридических элементов слагается понятие о виновности и не сказал им, что они имеют право, признав доказанным факт дачи Масловою яду Смелькову, не вменить ей это деяние в вину за отсутствием у нее умысла на убийство и таким образом признать ее виновною не в уголовном преступлении, а лишь в проступке — неосторожности, последствием коей, неожиданным для Масловой, была смерть купца», Это
вот главное.
—
Какого еще Бога там нашли? Всё вы не то говорите. Бога?
Какого Бога?
Вот вы бы тогда помнили Бога, — сказала она и, раскрыв рот, остановилась.
— Ну
вот, спасибо, что приехал. Пойдем к жене. А у меня
как раз десять минут свободных перед заседанием. Принципал ведь уехал. Я правлю губернией, — сказал он с удовольствием, которого не мог скрыть.
—
Вот видишь, свидания с политическими даются только родственникам, но тебе я дам общий пропуск. Je sais que vous n’abuserez pas… [Я знаю, что ты не злоупотребишь…]
Как ее зовут, твою protégée?.. Богодуховской? Elle est jolie? [Она хорошенькая?]
—
Вот ты увидишь,
какой порядок там.
— Что ж, это можно, — сказал смотритель. — Ну, ты чего, — обратился он к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату, и, поворотив голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. —
Вот и упадешь, — сказал смотритель, улыбаясь на то,
как девочка, не глядя перед собой, зацепилась зa коврик и подбежала к отцу.
—
Вот сведите князя в камеру к Меньшову. Камера 21-я, — сказал смотритель помощнику, — а потом в контору. А я вызову.
Как ее звать?
Из всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти. Он разъяснил Нехлюдову, что они все высланы и заключены в тюрьму за то, что у них не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены недели на две. Всякий год бывали так просрочены паспорта, и ничего не взыскивали, а нынче взяли да
вот второй месяц здесь держат,
как преступников.
—
Вот этим одним весело, — сказал, указывая на влюбленную парочку, молодой человек в короткой жакетке, стоя подле Нехлюдова, так же
как и он, глядя на прощающихся.
— Да так живем,
вот,
как видишь. Изба завалиться хочет, того гляди убьет кого. А старик говорит — и эта хороша.
Вот и живем — царствуем, — говорила бойкая старуха, нервно подергиваясь головой. —
Вот сейчас обедать соберу. Рабочий народ кормить стану.
— Я-то думаю: кто пришел? А это сам барин, золотой ты мой, красавчик ненаглядный! — говорила старуха. — Куда зашел, не побрезговал. Ах ты, брильянтовый! Сюда садись, ваше сиятельство,
вот сюда на коник, — говорила она, вытирая коник занавеской. — А я думаю,
какой чорт лезет, ан это сам ваше сиятельство, барин хороший, благодетель, кормилец наш. Прости ты меня, старую дуру, — слепа стала.
Дело было в том, что мужики,
как это говорил приказчик, нарочно пускали своих телят и даже коров на барский луг. И
вот две коровы из дворов этих баб были пойманы в лугу и загнаны. Приказчик требовал с баб по 30 копеек с коровы или два дня отработки. Бабы же утверждали, во-первых, что коровы их только зашли, во-вторых, что денег у них нет, и, в-третьих, хотя бы и за обещание отработки, требовали немедленного возвращения коров, стоявших с утра на варке без корма и жалобно мычавших.
— Я так же думаю,
как и вы, — сказал Нехлюдов, — и считаю грехом владеть землею. И
вот хочу отдать ее.
— Я затем и приехал: я не хочу больше владеть землею; да
вот надо обдумать,
как с нею разделаться.
—
Вот, сердиться! Ты где стоишь? — спросил он, и вдруг лицо его сделалось серьезно, глаза остановились, брови поднялись. Он, очевидно, хотел вспомнить, и Нехлюдов увидал в нем совершенно такое же тупое выражение,
как у того человека с поднятыми бровями и оттопыренными губами, которое поразило его в окне трактира.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет.
Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только жена у него из русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну,
вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
—
Как раз от Aline.
Вот ты и Кизеветера услышишь.
—
Вот не ожидал тебя здесь встретить, — сказал он, подходя к Нехлюдову, улыбаясь губами, между тем
как глаза его оставались грустными. — Я и не знал, что ты в Петербурге.
— Ах!
какая чистая душа!
Вот именно chevalier sans peur et sans reproche. [рыцарь без страха и упрека.] Чистая душа, — приложили обе дамы тот постоянный эпитет, под которым Селенин был известен в обществе.
— Здравствуйте,
вот спасибо, что приехали, — начала она,
как только уселась на диван рядом с Лидией. — Ну, что Верочка? Вы ее видели?
Как же она переносит свое положение?
— Что отчего так? Что помирают от солнечного удара? А так, сидя без движения, без света всю зиму, и вдруг на солнце, да в такой день,
как нынче, да идут толпою, притока воздуха нет.
Вот и удар.
— Ты говоришь о моем намерении жениться на Катюше? Так видишь ли, я решил это сделать, но она определенно и твердо отказала мне, — сказал он, и голос его дрогнул,
как дрожал всегда, когда он говорил об этом. — Она не хочет моей жертвы и сама жертвует, для нее, в ее положении, очень многим, и я не могу принять этой жертвы, если это минутное. И
вот я еду за ней и буду там, где она будет, и буду, сколько могу, помогать, облегчать ее участь.
— Нет, мой и не пьет и не курит, — сказала женщина, собеседница старика, пользуясь случаем еще раз похвалить своего мужа. — Таких людей, дедушка, мало земля родит.
Вот он
какой, — сказала она, обращаясь и к Нехлюдову.
—
Вот так-то, — продолжал фабричный, — то хороша-хороша, а то и заскрипит,
как телега немазанная. Мавра, так я говорю?
— Ну,
вот таким манером, братец ты мой, узналось дело. Взяла матушка лепешку эту самую, «иду, — говорит, — к уряднику». Батюшка у меня старик правильный. «Погоди, — говорит, — старуха, бабенка — робенок вовсе, сама не знала, что делала, пожалеть надо. Она, може, опамятуется». Куды тебе, не приняла слов никаких. «Пока мы ее держать будем, она, — говорит, — нас,
как тараканов, изведет». Убралась, братец ты мой, к уряднику. Тот сейчас взбулгачился к нам… Сейчас понятых.
—
Как пройдете церковь, от двухъярусного дома направо второй. Да
вот вам батожок, — сказал он, отдавая Нехлюдову длинную, выше роста палку, с которой он шел, и, шлепая своими огромными сапогами, скрылся в темноте вместе с женщинами.
— Ты говоришь — звери. А
вот сейчас Нехлюдов рассказывал о таком поступке, — раздражительно сказал Крыльцов, и он рассказал про то,
как Макар рискует жизнью, спасая земляка. — Это-то уже не зверство, а подвиг.
— Нет, это не люди, — те, которые могут делать то, что они делают… Нет,
вот, говорят, бомбы выдумали и баллоны. Да, подняться на баллоне и посыпать их,
как клопов, бомбами, пока выведутся… Да. Потому что… — начал было он, но, весь красный, вдруг еще сильнее закашлялся, и кровь хлынула у него изо рта.
— Оттого и разные веры, что людям верят, а себе не верят. И я людям верил и блудил,
как в тайге; так заплутался, что не чаял выбраться. И староверы, и нововеры, и субботники, и хлысты, и поповцы, и беспоповцы, и австрияки, и молокане, и скопцы. Всякая вера себя одна восхваляет.
Вот все и расползлись,
как кутята [Кутята — щенки.] слепые. Вер много, а дух один. И в тебе, и во мне, и в нем. Значит, верь всяк своему духу, и
вот будут все соединены. Будь всяк сам себе, и все будут заедино.
— Впрочем, я еще подумаю.
Как их фамилии? Запишите,
вот сюда.
— Ну,
вот и прекрасно. Сюда, видите ли, приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку и тюрьмы в Сибири. Так
вот он у нас будет обедать, и вы приезжайте. Обедаем в пять, и жена требует исполнительности. Я вам тогда и ответ дам и о том,
как поступить с этой женщиной, а также о больном. Может быть, и можно будет оставить кого-нибудь при нем.
— Что ж, пришли подивиться,
как антихрист людей мучает? На
вот, гляди. Забрал людей, запер в клетку войско целое. Люди должны в поте лица хлеб есть, а он их запер;
как свиней, кормит без работы, чтоб они озверели.