Неточные совпадения
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным то, что накануне получена была за номером
с печатью и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и
с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не
такое, как наше, поведение». Дети
с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
Лесничий был женатый человек, но, точно
так же как и становой,
с первого же дня начал приставать к Катюше.
Так прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два дома и один раз была в больнице. На седьмом году ее пребывания в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет,
с ней случилось то, за что ее посадили в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания в тюрьме
с убийцами и воровками.
Выбрав из десятка галстуков и брошек те, какие первые попались под руку, — когда-то это было ново и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное и приготовленное на стуле платье и вышел, хотя и не вполне свежий, но чистый и душистый, в длинную,
с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую
с огромным дубовым буфетом и
таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках.
На столе этом, покрытом тонкой крахмаленной скатертью
с большими вензелями, стояли: серебряный кофейник
с пахучим кофе,
такая же сахарница, сливочник
с кипячеными сливками и корзина
с свежим калачом, сухариками и бисквитами.
Замедлил же он высылкой потому, что никак не мог собрать
с крестьян, которые в своей недобросовестности дошли до
такой степени, что для понуждения их необходимо было обратиться к власти.
«Ничто
так не поддерживает, как обливание водою и гимнастика», подумал он, ощупывая левой рукой
с золотым кольцом на безымяннике напруженный бисепс правой. Ему оставалось еще сделать мулинэ (он всегда делал эти два движения перед долгим сидением заседания), когда дверь дрогнула. Кто-то хотел отворить ее. Председатель поспешно положил гири на место и отворил дверь.
—
Так скажите ему, если увидите, что мы начнем
с отравления.
Выйдя в коридор, секретарь встретил Бреве. Подняв высоко плечи, он, в расстегнутом мундире,
с портфелем под мышкой, чуть не бегом, постукивая каблуками и махая свободной рукой
так, что плоскость руки была перпендикулярна к направлению его хода, быстро шагал по коридору.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро вышел тот самый знаменитый адвокат, который сделал
так, что старушка
с цветами осталась не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы говорил: «не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Он также поспешно,
с портфелем под мышкой, и
так же махая рукой, прошел к своему месту у окна и тотчас же погрузился в чтение и пересматривание бумаг, пользуясь каждой минутой для того, чтобы приготовиться к делу.
— Правую руку поднимите, а персты сложите
так вот, — сказал он медленно старческим голосом, поднимая пухлую руку
с ямочками над каждым пальцем и складывая эти пальцы в щепоть.
Представительный господин
с бакенбардами, полковник, купец и другие держали руки
с сложенными перстами
так, как этого требовал священник, как будто
с особенным удовольствием, очень определенно и высоко, другие как будто неохотно и неопределенно.
Одни слишком громко повторяли слова, как будто
с задором и выражением, говорящим: «а я всё-таки буду и буду говорить», другие же только шептали, отставали от священника и потом, как бы испугавшись, не во-время догоняли его; одни крепко-крепко, как бы боясь, что выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки, а другие распускали их и опять собирали.
— Когда же Евфимии Бочковой был предъявлен ее счет в банке на 1800 рублей серебром, — продолжал читать секретарь, — и спрошено: откуда у нее взялись
такие деньги, она показала, что они нажиты ею в продолжение двенадцати лет вместе
с Симоном Картинкиным, за которого она собиралась выйти замуж.
Так закончил свое чтение длинного обвинительного акта секретарь и, сложив листы, сел на свое место, оправляя обеими руками длинные волосы. Все вздохнули облегченно
с приятным сознанием того, что теперь началось исследование, и сейчас всё выяснится, и справедливость будет удовлетворена. Один Нехлюдов не испытывал этого чувства: он весь был поглощен ужасом перед тем, что могла сделать та Маслова, которую он знал невинной и прелестной девочкой 10 лет тому назад.
С этих пор отношения между Нехлюдовым и Катюшей изменились и установились те особенные, которые бывают между невинным молодым человеком и
такой же невинной девушкой, влекомыми друг к другу.
Так, когда Нехлюдов думал, читал, говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, — все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его
с добродушной иронией называли его notre cher philosophe; [наш дорогой философ;] когда же он читал романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
И в
таком сумасшествии эгоизма находился Нехлюдов
с тех пор, как он поступил в военную службу и стал жить
так, как жили его товарищи.
В особенности развращающе действует на военных
такая жизнь потому, что если невоенный человек ведет
такую жизнь, он в глубине души не может не стыдиться
такой жизни. Военные же люди считают, что это
так должно быть, хвалятся, гордятся
такою жизнью, особенно в военное время, как это было
с Нехлюдовым, поступившим в военную службу после объявления войны Турции. «Мы готовы жертвовать жизнью на войне, и потому
такая беззаботная, веселая жизнь не только простительна, но и необходима для нас. Мы и ведем ее».
— Здравствуй… здравствуйте, — не знал он, как, на «ты» или на «вы» говорить
с ней, и покраснел
так же, как и она. — Живы, здоровы?
Нехлюдов распределил свою поездку
так, чтобы пробыть у тетушек только сутки, но, увидав Катюшу, он согласился встретить у тетушек Пасху, которая была через два дня, и телеграфировал своему приятелю и товарищу Шенбоку,
с которым они должны были съехаться в Одессе, чтобы и он заехал к тетушкам.
Так же, как и прежде, он не мог без волнения видеть теперь белый фартук Катюши, не мог без радости слышать ее походку, ее голос, ее смех, не мог без умиления смотреть в ее черные, как мокрая смородина, глаза, особенно когда она улыбалась, не мог, главное, без смущения видеть, как она краснела при встрече
с ним.
Дороги до церкви не было ни на колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома у тетушек, велел оседлать себе верхового,
так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир
с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
Так казалось Нехлюдову, когда он взглядывал на ее стройную фигуру в белом платье
с складочками и на сосредоточенно радостное лицо, по выражению которого он видел, что точь-в-точь то же, что поет в его душе, поет и в ее душе.
Они вышли
с Матреной Павловной на паперть и остановились, подавая нищим. Нищий,
с красной, зажившей болячкой вместо носа, подошел к Катюше. Она достала из платка что-то, подала ему и потом приблизилась к нему и, не выражая ни малейшего отвращения, напротив,
так же радостно сияя глазами, три раза поцеловалась. И в то время, как она целовалась
с нищим, глаза ее встретились
с взглядом Нехлюдова. Как будто она спрашивала: хорошо ли,
так ли она делает?
Но к вечеру случилось
так, что она должна была итти в комнату рядом
с той, которую он занимал.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух.
С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
Вдруг опять
так же чмокнула и
с тем же скрипом скрипнула выходная дверь, и послышался сердитый голос Матрены Павловны...
Пришедшим слепым нищим он дал рубль, на чай людям он роздал 15 рублей, и когда Сюзетка, болонка Софьи Ивановны, при нем ободрала себе в кровь ногу, то он, вызвавшись сделать ей перевязку, ни минуты не задумавшись, разорвал свой батистовый
с каемочками платок (Софья Ивановна знала, что
такие платки стоят не меньше 15 рублей дюжина) и сделал из него бинты для Сюзетки.
Шенбок пробыл только один день и в следующую ночь уехал вместе
с Нехлюдовым. Они не могли дольше оставаться,
так как был уже последний срок для явки в полк.
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью
с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о том, что надо дать ей денег, не для нее, не потому, что ей эти деньги могут быть нужны, а потому, что
так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
«Но что же делать? Всегда
так.
Так это было
с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал,
так это было
с дядей Гришей,
так это было
с отцом, когда он жил в деревне и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще жив. А если все
так делают, то, стало быть,
так и надо».
Так утешал он себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил
так скверно, подло, жестоко, что ему,
с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не говоря уже о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя
таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом.
Так он и сделал.
Председатель опять опустил голову и, опершись на руку, закрыл глаза. Купец, сидевший рядом
с Нехлюдовым, насилу удерживался от сна и изредка качался; подсудимые,
так же как и жандармы за ними, сидели неподвижно.
Товарищ прокурора говорил очень долго,
с одной стороны стараясь вспомнить все те умные вещи, которые он придумал,
с другой стороны, главное, ни на минуту не остановиться, а сделать
так, чтобы речь его лилась, не умолкая, в продолжение часа
с четвертью.
Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин были
с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны,
так как она была не в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
Председатель говорил, а по бокам его члены
с глубокомысленным видом слушали и изредка поглядывали на часы, находя его речь хотя и очень хорошею, т. е.
такою, какая она должна быть, но несколько длинною.
Такого же мнения был и товарищ прокурора, как и все вообще судейские и все бывшие в зале. Председатель кончил резюме.
Казалось, всё было сказано. Но председатель никак не мог расстаться
с своим правом говорить —
так ему приятно было слушать внушительные интонации своего голоса — и нашел нужным еще сказать несколько слов о важности того права, которое дано присяжным, и о том, как они должны
с вниманием и осторожностью пользоваться этим правом и не злоупотреблять им, о том, что они принимали присягу, что они — совесть общества, и что тайна совещательной комнаты должна быть священна, и т. д., и т. д.
И раздражительность его сообщилась старшине, который вследствие этого особенно упорно стал отстаивать свое противоположное мнение, но Петр Герасимович говорил
так убедительно, что большинство согласилось
с ним, признав, что Маслова не участвовала в похищении денег и перстня, что перстень был ей подарен.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший
так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был
так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться
с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Картинкин стоял,
так же вытягиваясь, держа руки
с оттопыренными пальцами по швам и шевеля щеками. Бочкова казалась совершенно спокойной. Услыхав решенье, Маслова багрово покраснела.
«Нет, это невозможно
так оставить», — проговорил сам
с собой Нехлюдов, совершенно забыв свое дурное чувство, и, сам не зная зачем, поспешил в коридор еще раз взглянуть на нее.
Разговор
с председателем и чистый воздух несколько успокоили Нехлюдова. Он подумал теперь, что испытываемое им чувство было им преувеличено вследствие всего утра, проведенного в
таких непривычных условиях.
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо
с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что знал о жестокости этого человека, который, Бог знает для чего, —
так как он был богат и знатен, и ему не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
Нехлюдов не ожидал того, что он
так голоден, но, начавши есть хлеб
с сыром, не мог остановиться и жадно ел.
Мисси очень хотела выйти замуж, и Нехлюдов был хорошая партия. Кроме того, он нравился ей, и она приучила себя к мысли, что он будет ее (не она будет его, а он ее), и она
с бессознательной, но упорной хитростью,
такою, какая бывает у душевно больных, достигала своей цели. Она заговорила
с ним теперь, чтобы вызвать его на объяснение.
— Нет, не могу, — отвечал он, чувствуя, что, отвечая ей
так, он отвечал себе, признавая, что действительно
с ним случилось что-то очень важное.
— Ну, здравствуйте, мой друг, садитесь и рассказывайте, — сказала княгиня Софья Васильевна
с своей искусной, притворной, совершенно похожей на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно
такие же, какими были настоящие. — Мне говорят, что вы приехали из суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что это очень тяжело для людей
с сердцем, — сказала она по-французски.