Неточные совпадения
Шестой ребенок, прижитый от проезжего цыгана, была девочка, и участь ее была бы та
же, но случилось так,
что одна из двух старых барышень зашла в скотную, чтобы сделать выговор скотницам за сливки, пахнувшие коровой.
Так жила она до 16-ти лет. Когда
же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное,
что она беременна.
При том
же соблазняло ее и было одной из причин окончательного решения то,
что сыщица сказала ей,
что платья она может заказывать себе какие только пожелает, — бархатные, фаи, шелковые, бальные с открытыми плечами и руками.
Замедлил
же он высылкой потому,
что никак не мог собрать с крестьян, которые в своей недобросовестности дошли до такой степени,
что для понуждения их необходимо было обратиться к власти.
Тотчас
же найдя в ящике огромного стола, под отделом срочные,повестку, в которой значилось,
что в суде надо было быть в одиннадцать, Нехлюдов сел писать княжне записку о том,
что он благодарит за приглашение и постарается приехать к обеду. Но, написав одну записку, он разорвал ее: было слишком интимно; написал другую — было холодно, почти оскорбительно. Он опять разорвал и пожал в стене пуговку. В двери вошел в сером коленкоровом фартуке пожилой, мрачного вида, бритый с бакенбардами лакей.
В пользу женитьбы вообще было, во-первых, то,
что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни; во-вторых, и главное, то,
что Нехлюдов надеялся,
что семья, дети дадут смысл его теперь бессодержательной жизни. Это было за женитьбу вообще. Против
же женитьбы вообще было, во-первых, общий всем немолодым холостякам страх за лишение свободы и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.
В пользу
же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то,
что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то,
что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
Против
же женитьбы на Мисси в частности было, во-первых, то,
что очень вероятно можно бы было найти девушку имеющую еще гораздо больше достоинств,
чем Мисси, и потому более достойную его, и, во-вторых, то,
что ей было 27 лет, и потому, наверное, у нее были уже прежние любови, — и эта мысль была мучительной для Нехлюдова.
Так
что доводов было столько
же за, сколько и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя Буридановым ослом. И всё-таки оставался им, не зная, к какой из двух вязанок обратиться.
То
же,
что он выговаривал хорошо по-английски, по-французски и по-немецки,
что на нем было белье, одежда, галстук и запонки от самых первых поставщиков этих товаров, никак не могло служить — он сам понимал — причиной признания своего превосходства.
Секретарь
же нарочно, зная,
что он не читал дела об отравлении, посоветовал председателю пустить его первым.
Он откладывал дело о скопцах за отсутствием совсем неважного и ненужного для дела свидетеля только потому,
что дело это, слушаясь в суде, где состав присяжных был интеллигентный, могло кончиться оправданием. По уговору
же с председателем дело это должно было перенестись на сессию уездного города, где будут больше крестьяне, и потому больше шансов обвинения.
Теперь он загадал,
что если число шагов до кресла от двери кабинета будет делиться на три без остатка, то новый режим вылечит его от катара, если
же не будет делиться, то нет.
В окружном
же суде он служил со времени открытия судов и очень гордился тем,
что он привел к присяге несколько десятков тысяч человек, и
что в своих преклонных годах он продолжал трудиться на благо церкви, отечества и семьи, которой он оставит, кроме дома, капитал не менее тридцати тысяч в процентных бумагах.
То
же,
что труд его в суде, состоящий в том, чтобы приводить людей к присяге над Евангелием, в котором прямо запрещена присяга, был труд нехороший, никогда не приходило ему в голову, и он не только не тяготился этим, но любил это привычное занятие, часто при этом знакомясь с хорошими господами.
Одни слишком громко повторяли слова, как будто с задором и выражением, говорящим: «а я всё-таки буду и буду говорить», другие
же только шептали, отставали от священника и потом, как бы испугавшись, не во-время догоняли его; одни крепко-крепко, как бы боясь,
что выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки, а другие распускали их и опять собирали.
Права их, по его словам, состояли в том,
что они могут спрашивать подсудимых через председателя, могут иметь карандаш и бумагу и могут осматривать вещественные доказательства. Обязанность состояла в том, чтобы они судили не ложно, а справедливо. Ответственность
же их состояла в том,
что в случае несоблюдения тайны совещаний и установления сношений с посторонними они подвергались наказанию.
— Когда
же Евфимии Бочковой был предъявлен ее счет в банке на 1800 рублей серебром, — продолжал читать секретарь, — и спрошено: откуда у нее взялись такие деньги, она показала,
что они нажиты ею в продолжение двенадцати лет вместе с Симоном Картинкиным, за которого она собиралась выйти замуж.
— Наконец, — продолжал чтение секретарь, — Картинкин сознался и в том,
что дал Масловой порошков для усыпления купца; во вторичном
же своем показании отрицал свое участие в похищении денег и передачу порошков Масловой, во всем обвиняя ее одну.
О деньгах
же, вложенных Бочковою в банк, он показал согласно с ней,
что они приобретены вместе с ним двенадцатилетней службой в гостинице от господ, награждавших его за услуги».
В то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только как о жене. Все
же женщины, которые не могли, по его понятию, быть его женой, были для него не женщины, а люди. Но случилось,
что в это лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка с детьми: двумя барышнями, гимназистом и с гостившим у них молодым художником из мужиков.
Тотчас
же глаза начинали говорить что-то совсем другое, гораздо более важное,
чем то,
что говорили уста, губы морщились, и становилось чего-то жутко, и они поспешно расходились.
Он был уверен,
что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда
же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими глазами, он почувствовал однако,
что покидает что-то прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему стало очень грустно.
Тогда не нужно было денег, и можно было не взять и третьей части того,
что давала мать, можно было отказаться от имения отца и отдать его крестьянам, — теперь
же недоставало тех 1500 рублей в месяц, которые давала мать, и с ней бывали уже неприятные разговоры из-за денег.
Перестал
же он верить себе, а стал верить другим потому,
что жить, веря себе, было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря
же другим, решать нечего было, всё уже было решено и решено было всегда против духовного и в пользу животного я.
Про эпизод
же с Катюшей,
что он мог подумать жениться на ней, княгиня мать не могла подумать без ужаса.
Точно так
же, когда Нехлюдов, достигнув совершеннолетия, отдал то небольшое имение, которое он наследовал от отца, крестьянам, потому
что считал несправедливым владенье землею, — этот поступок его привел в ужас его мать и родных и был постоянным предметом укора и насмешки над ним всех его родственников.
Когда
же Нехлюдов, поступив в гвардию, с своими высокопоставленными товарищами прожил и проиграл столько,
что Елена Ивановна должна была взять деньги из капитала, она почти не огорчилась, считая,
что это естественно и даже хорошо, когда эта оспа прививается в молодости и в хорошем обществе.
В особенности развращающе действует на военных такая жизнь потому,
что если невоенный человек ведет такую жизнь, он в глубине души не может не стыдиться такой жизни. Военные
же люди считают,
что это так должно быть, хвалятся, гордятся такою жизнью, особенно в военное время, как это было с Нехлюдовым, поступившим в военную службу после объявления войны Турции. «Мы готовы жертвовать жизнью на войне, и потому такая беззаботная, веселая жизнь не только простительна, но и необходима для нас. Мы и ведем ее».
Всё та
же, еще милее,
чем прежде.
— Поблагодарите тетушку. А как я рад,
что приехал, — сказал Нехлюдов, чувствуя,
что на душе у него становится так
же светло и умильно, как бывало прежде.
Нехлюдову
же было удивительно, как это он, этот дьячок, не понимает того,
что всё,
что здесь да и везде на свете существует, существует только для Катюши, и
что пренебречь можно всем на свете, только не ею, потому
что она — центр всего.
Так казалось Нехлюдову, когда он взглядывал на ее стройную фигуру в белом платье с складочками и на сосредоточенно радостное лицо, по выражению которого он видел,
что точь-в-точь то
же,
что поет в его душе, поет и в ее душе.
Вернувшись из церкви, Нехлюдов разговелся с тетушками и, чтобы подкрепиться, по взятой в полку привычке, выпил водки и вина и ушел в свою комнату и тотчас
же заснул одетый. Разбудил его стук в дверь. По стуку узнав,
что это была она, он поднялся, протирая глаза и потягиваясь.
Тетушки говорили,
что она испортилась и была развращенная натура, такая
же, как и мать.
Потом, после допроса сторон, как они хотят спрашивать: под присягой или нет, опять, с трудом передвигая ноги, пришел тот
же старый священник и опять так
же, поправляя золотой крест на шелковой груди, с таким
же спокойствием и уверенностью в том,
что он делает вполне полезное и важное дело, привел к присяге свидетелей и эксперта.
Сказать по имеющимся изменениям в желудке и кишках, какой именно яд был введен в желудок, — трудно; о том
же,
что яд этот попал в желудок с вином, надо полагать потому,
что в желудке Смелькова найдено большое количество вина.
Речь товарища прокурора, по его мнению, должна была иметь общественное значение, подобно тем знаменитым речам, которые говорили сделавшиеся знаменитыми адвокаты. Правда,
что в числе зрителей сидели только три женщины: швея, кухарка и сестра Симона и один кучер, но это ничего не значило. И те знаменитости так
же начинали. Правило
же товарища прокурора было в том, чтобы быть всегда на высоте своего положения, т. е. проникать вглубь психологического значения преступления и обнажать язвы общества.
Смысл его речи, за исключением цветов красноречия, был тот,
что Маслова загипнотизировала купца, вкравшись в его доверие, и, приехав в номер с ключом за деньгами, хотела сама всё взять себе, но, будучи поймана Симоном и Евфимьей, должна была поделиться с ними. После
же этого, чтобы скрыть следы своего преступления, приехала опять с купцом в гостиницу и там отравила его.
Он отвергал показание Масловой о том,
что Бочкова и Картинкин были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том,
что показание ее, как уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги
же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она была не в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
Маслова
же ничего не сказала. На предложение председателя сказать то,
что она имеет для своей защиты, она только подняла на него глаза, оглянулась на всех, как затравленный зверь, и тотчас
же опустила их и заплакала, громко всхлипывая.
Когда
же и эта истина, по его мнению, была тоже воспринята присяжными, он разъяснил им то,
что если воровство и убийство совершены вместе, то тогда состав преступления составляют воровство и убийство.
Но он взглянул на часы и, увидав,
что уж было без пяти минут три, решил тотчас
же перейти к изложению дела.
И в его представлении происходило то обычное явление,
что давно не виденное лицо любимого человека, сначала поразив теми внешними переменами, которые произошли за время отсутствия, понемногу делается совершенно таким
же, каким оно было за много лет тому назад, исчезают все происшедшие перемены, и перед духовными очами выступает только то главное выражение исключительной, неповторяемой духовной личности.
«И такая удивительная случайность! Ведь надо
же, чтобы это дело пришлось именно на мою сессию, чтобы я, нигде не встречая ее 10 лет, встретил ее здесь, на скамье подсудимых! И
чем всё это кончится? Поскорей, ах, поскорей бы!»
Третий
же вопрос о Масловой вызвал ожесточенный спор. Старшина настаивал на том,
что она виновна и в отравлении и в грабеже, купец не соглашался и с ним вместе полковник, приказчик и артельщик, — остальные как будто колебались, но мнение старшины начинало преобладать, в особенности потому,
что все присяжные устали и охотнее примыкали к тому мнению, которое обещало скорее соединить, а потому и освободить всех.
— Она
же не могла взять денег, потому
что ей в ее положении некуда девать их.
Когда
же зашла речь об ее участии в отравлении, то горячий заступник ее, купец, сказал,
что надо признать ее невиновной, так как ей не зa
чем было отравлять его.
Старшина
же сказал,
что нельзя признать ее невиновной, так как она сама созналась,
что дала порошок.
— Да, как
же, князь Нехлюдов? Очень приятно, мы уже встречались, — сказал председатель, пожимая руку и с удовольствием вспоминая, как хорошо и весело он танцовал — лучше всех молодых — в тот вечер, как встретился с Нехлюдовым. —
Чем могу служить?