Неточные совпадения
Разбудил его веселый голос Хан-Магомы, возвращавшегося с Батою из своего посольства. Хан-Магома тотчас же подсел к Хаджи-Мурату и стал рассказывать, как солдаты встретили их и проводили к самому
князю, как он говорил с самим
князем, как
князь радовался и обещал утром встретить их там, где русские
будут рубить лес, за Мичиком, на Шалинской поляне. Бата перебивал речь своего сотоварища, вставляя свои подробности.
И Хан-Магома, и Бата в один голос говорили, что
князь обещал принять Хаджи-Мурата как гостя и сделать так, чтобы ему хорошо
было.
Адъютант передал
князю, что генерал, узнав об выходе Хаджи-Мурата, очень недоволен тем, что ему не
было доложено об этом, и что он требует, чтобы Хаджи-Мурат сейчас же
был доставлен к нему. Воронцов сказал, что приказание генерала
будет исполнено, и, через переводчика передав Хаджи-Мурату требование генерала, попросил его идти вместе с ним к Меллеру.
Кроме того, понял он и то, что Меллер-Закомельский, хотя и начальник, не имеет того значения, которое имеет Воронцов, его подчиненный, и что важен Воронцов, а не важен Меллер-Закомельский; и поэтому, когда Меллер-Закомельский позвал к себе Хаджи-Мурата и стал расспрашивать его, Хаджи-Мурат держал себя гордо и торжественно, говоря, что вышел из гор, чтобы служить белому царю, и что он обо всем даст отчет только его сардарю, то
есть главнокомандующему,
князю Воронцову, в Тифлисе.
Дело
было в том, что храбрый генерал называл «выручкой» то дело в несчастном Даргинском походе, в котором действительно погиб бы весь отряд с
князем Воронцовым, командовавшим им, если бы его не выручили вновь подошедшие войска.
Эти слова
князя дали тон дальнейшим рассказам про Хаджи-Мурата. Придворные поняли, что чем больше приписывать значения Хаджи-Мурату, тем приятнее
будет князю Воронцову.
— Если бы он родился в Европе, это, может
быть,
был бы новый Наполеон, — сказал глупый грузинский
князь, имеющий дар лести.
Он знал, что всякое упоминание о Наполеоне, за победу над которым Воронцов носил белый крест на шее,
было приятно
князю.
Князь Воронцов старался умерить волны лести, которые начинали уже заливать его. Но ему
было приятно, и он повел от стола свою даму в гостиную в самом хорошем расположении духа.
После обеда, когда в гостиной обносили кофе,
князь особенно ласков
был со всеми и, подойдя к генералу с рыжими щетинистыми усами, старался показать ему, что он не заметил его неловкости.
Тут
был и вчерашний генерал с щетинистыми усами, в полной форме и орденах, приехавший откланяться; тут
был и полковой командир, которому угрожали судом за злоупотребления по продовольствованию полка; тут
был армянин-богач, покровительствуемый доктором Андреевским, который держал на откупе водку и теперь хлопотал о возобновлении контракта; тут
была, вся в черном, вдова убитого офицера, приехавшая просить о пенсии или о помещении детей на казенный счет; тут
был разорившийся грузинский
князь в великолепном грузинском костюме, выхлопатывавший себе упраздненное церковное поместье; тут
был пристав с большим свертком, в котором
был проект о новом способе покорения Кавказа; тут
был один хан, явившийся только затем, чтобы рассказать дома, что он
был у
князя.
Все дожидались очереди и один за другим
были вводимы красивым белокурым юношей-адъютантом в кабинет
князя.
Прошу вас, любезный
князь, повергнуть это на рассмотрение его величеству государю императору, и я
буду счастлив, если августейший наш повелитель соизволит одобрить мой поступок.
Донесение это
было отправлено из Тифлиса 24 декабря. Накануне же нового, 52-го года, фельдъегерь, загнав десяток лошадей и избив в кровь десяток ямщиков, доставил его к
князю Чернышеву, тогдашнему военному министру.
Было половина десятого, когда в тумане двадцатиградусного мороза толстый, бородатый кучер Чернышева, в лазоревой бархатной шапке с острыми концами, сидя на козлах маленьких саней, таких же, как те, в которых катался Николай Павлович, подкатил к малому подъезду Зимнего дворца и дружески кивнул своему приятелю, кучеру
князя Долгорукого, который, ссадив барина, уже давно стоял у дворцового подъезда, подложив под толстый ваточный зад вожжи и потирая озябшие руки.
Жизнь обитателей передовых крепостей на чеченской линии шла по-старому.
Были с тех пор две тревоги, на которые выбегали роты и скакали казаки и милиционеры, но оба раза горцев не могли остановить. Они уходили и один раз в Воздвиженской угнали восемь лошадей казачьих с водопоя и убили казака. Набегов со времени последнего, когда
был разорен аул, не
было. Только ожидалась большая экспедиция в Большую Чечню вследствие назначения нового начальника левого фланга,
князя Барятинского.
Сегодня, 19-го, явились опять двое, и, между прочим, Ойе-Саброски, «с маленькой просьбой от губернатора, — сказали они, — завтра, 20-го, поедет князь Чикузен или Цикузен, от одной пристани к другой в проливе, смотреть свои казармы и войска, так не может ли корвет немного отодвинуться в сторону, потому что
князя будут сопровождать до ста лодок, так им трудно будет проехать».
Неточные совпадения
Влас наземь опускается. // «Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну пока! // Теперь не скоро князюшка // Сойдет с коня любимого! // С тех пор, как слух прошел, // Что воля нам готовится, // У
князя речь одна: // Что мужику у барина // До светопреставления // Зажату
быть в горсти!..
Поговорив с крестьянином, // С балкона
князь кричит: // «Ну, братцы!
будь по-вашему.
У первого боярина, // У
князя Переметьева, // Я
был любимый раб.
А
князь опять больнехонек… // Чтоб только время выиграть, // Придумать: как тут
быть, // Которая-то барыня // (Должно
быть, белокурая: // Она ему, сердечному, // Слыхал я, терла щеткою // В то время левый бок) // Возьми и брякни барину, // Что мужиков помещикам // Велели воротить! // Поверил! Проще малого // Ребенка стал старинушка, // Как паралич расшиб! // Заплакал! пред иконами // Со всей семьею молится, // Велит служить молебствие, // Звонить в колокола!
В день смерти
князя старого // Крестьяне не предвидели, // Что не луга поемные, // А тяжбу наживут. // И,
выпив по стаканчику, // Первей всего заспорили: // Как им с лугами
быть?