Неточные совпадения
— «Да зачем тебе селиться
на болоте?» — «Да уж так; только вы, батюшка Николай Кузьмич,
ни в
какую работу употреблять меня уж не извольте, а оброк положите,
какой сами знаете».
Он бы легко мог
на деньги, вырученные им за проданную дичь, купить себе патронташ и суму, но
ни разу даже не подумал о подобной покупке и продолжал заряжать свое ружье по-прежнему, возбуждая изумление зрителей искусством, с
каким он избегал опасности просыпать или смешать дробь и порох.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным,
как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам
на одном месте, где-нибудь
на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги
на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей
ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
—
Какая тут деревня!.. Здесь
ни у кого нет… Да и дома нет никого: все
на работе. Ступайте, — промолвил он вдруг и лег опять
на землю.
По их словам, не бывало еще
на свете такого мастера своего дела: «Вязанки хворосту не даст утащить; в
какую бы
ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет,
как снег
на голову, и ты не думай сопротивляться, — силен, дескать, и ловок,
как бес…
Мардарий Аполлоныч только что донес к губам налитое блюдечко и уже расширил было ноздри, без чего,
как известно,
ни один коренной русак не втягивает в себя чая, — но остановился, прислушался, кивнул головой, хлебнул и, ставя блюдечко
на стол, произнес с добрейшей улыбкой и
как бы невольно вторя ударам: «Чюки-чюки-чюк!
Признаться сказать,
ни в
какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой,
на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы
как можно ниже,
как будто выжидая, когда ж пройдет наконец этот невыносимый зной.
И между тем
ни одной попойки
на сорок верст кругом не обходилось без того, чтобы его долговязая фигура не вертелась тут же между гостями, — так уж к нему привыкли и переносили его присутствие
как неизбежное зло.
Трудно было решить с первого разу, к
какому сословию принадлежал этот Геркулес; он не походил
ни на дворового,
ни на мещанина,
ни на обеднявшего подьячего в отставке,
ни на мелкопоместного разорившегося дворянина — псаря и драчуна: он был уж точно сам по себе.
В этом человеке было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем,
как бы зная, что раз поднявшись, что сорвавшись раз
на волю, они должны разрушить и себя и все, до чего
ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если в жизни этого человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя в ежовых рукавицах.
Посередине кабака Обалдуй, совершенно «развинченный» и без кафтана, выплясывал вперепрыжку перед мужиком в сероватом армяке; мужичок, в свою очередь, с трудом топотал и шаркал ослабевшими ногами и, бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал одной рукой,
как бы желая сказать: «куда
ни шло!» Ничего не могло быть смешней его лица;
как он
ни вздергивал кверху свои брови, отяжелевшие веки не хотели подняться, а так и лежали
на едва заметных, посоловелых, но сладчайших глазках.
Акулина была так хороша в это мгновение: вся душа ее доверчиво, страстно раскрывалась перед ним, тянулась, ластилась к нему, а он… он уронил васильки
на траву, достал из бокового кармана пальто круглое стеклышко в бронзовой оправе и принялся втискивать его в глаз; но,
как он
ни старался удержать его нахмуренной бровью, приподнятой щекой и даже носом — стеклышко все вываливалось и падало ему в руку.
Это было существо доброе, умное, молчаливое, с теплым сердцем; но, бог знает отчего, от долгого ли житья в деревне, от других ли
каких причин, у ней
на дне души (если только есть дно у души) таилась рана, или, лучше сказать, сочилась ранка, которую ничем не можно было излечить, да и назвать ее
ни она не умела,
ни я не мог.
— Однако это
ни на что не похоже, — проворчал из соседней комнаты заспанный голос г. Кантагрюхина, —
какой там дурак вздумал ночью разговаривать?
В течение целых шестидесяти лет, с самого рождения до самой кончины, бедняк боролся со всеми нуждами, недугами и бедствиями, свойственными маленьким людям; бился
как рыба об лед, недоедал, недосыпал, кланялся, хлопотал, унывал и томился, дрожал над каждой копейкой, действительно «невинно» пострадал по службе и умер наконец не то
на чердаке, не то в погребе, не успев заработать
ни себе,
ни детям куска насущного хлеба.
Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая —
ни дать
ни взять икона старинного письма; нос узкий,
как лезвие ножа; губ почти не видать, только зубы белеют и глаза, да из-под платка выбиваются
на лоб жидкие пряди желтых волос.
И запах я всякий чувствовать могу, самый
какой ни на есть слабый!
В тот же день, прежде чем отправиться
на охоту, был у меня разговор о Лукерье с хуторским десятским. Я узнал от него, что ее в деревне прозывали «Живые мощи», что, впрочем, от нее никакого не видать беспокойства;
ни ропота от нее не слыхать,
ни жалоб. «Сама ничего не требует, а напротив — за все благодарна; тихоня,
как есть тихоня, так сказать надо. Богом убитая, — так заключил десятский, — стало быть, за грехи; но мы в это не входим. А чтобы, например, осуждать ее — нет, мы ее не осуждаем. Пущай ее!»
Стали мы приближаться к мостику, к той неподвижной, грозной телеге…
На ней,
как нарочно, все затихло.
Ни гу-гу! Так затихает щука, ястреб, всякий хищный зверь, когда приближается добыча. Вот поравнялись мы с телегой… вдруг великан в полушубке прыг с нее долой — и прямо к нам!
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).
Как я — нет,
как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу
на службе;
ни один купец,
ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал
на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины. Что делать? и
на Онуфрия несешь.
И нарочно посмотрите
на детей:
ни одно из них не похоже
на Добчинского, но все, даже девочка маленькая,
как вылитый судья.
Анна Андреевна. Ну, скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я
на вас одних полагалась,
как на порядочного человека: все вдруг выбежали, и вы туда ж за ними! и я вот
ни от кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот
как со мною поступили!
— // Думал он сам,
на Аришу-то глядя: // «Только бы ноги Господь воротил!» //
Как ни просил за племянника дядя, // Барин соперника в рекруты сбыл.