Неточные совпадения
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест
продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и
тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
— Попал Хорь в вольные люди, —
продолжал он вполголоса, как будто про себя, — кто без бороды живет,
тот Хорю и набольший.
— Я свою-то, жену-то, прогоню на
тот случай, —
продолжал Ермолай… — Право-ся.
— Вот, батюшка, —
продолжал Туман, обращаясь ко мне, — добро бы под Москвой, а
то здесь на оброк посадил.
— Я здешний помещик и ваш сосед, Радилов, может слыхали, —
продолжал мой новый знакомый. — Сегодня воскресенье, и обед у меня, должно быть, будет порядочный, а
то бы я вас не пригласил.
— Впрочем, —
продолжал он, — что было,
то было; прошлого не воротишь, да и наконец… все к лучшему в здешнем мире, как сказал, кажется, Волтер, — прибавил он поспешно.
— Да, —
продолжал Овсяников со вздохом, — много воды утекло с
тех пор, как я на свете живу: времена подошли другие.
— Нет, не после, а теперь, —
продолжал старик… — Тебе, я знаю, при господине помещике совестно:
тем лучше — казнись. Изволь, изволь-ка говорить… Мы послушаем.
— А
то, говорят, есть такие лягушки махонькие, —
продолжал Павел, — которые так жалобно кричат.
— Хорошо-с. Правду сказать, —
продолжал он со вздохом, — у купцов, например,
то есть, нашему брату лучше. У купцов нашему брату оченно хорошо. Вот к нам вечор приехал купец из Венёва, — так мне его работник сказывал… Хорошо, неча сказать, хорошо.
Между
тем небо
продолжало расчищаться; в лесу чуть-чуть светлело. Мы выбрались наконец из оврага. «Подожди-
— Да притом, —
продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор,
то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
— Да ты на недоуздках так их и выведи! — закричал ему вслед г-н Чернобай. — У меня, батюшка, —
продолжал он, ясно и кротко глядя мне в лицо, — не
то, что у барышников, чтоб им пусто было! у них там имбири разные пойдут, соль, барда [От барды и соли лошадь скоро тучнеет. — Примеч. авт.], бог с ними совсем!.. А у меня, изволишь видеть, все на ладони, без хитростей.
— Да нет, — перебил он меня, — такие ли бывают хозяева! Вот видите ли, —
продолжал он, скрутив голову набок и прилежно насасывая трубку, — вы так, глядя на меня, можете подумать, что я и
того… а ведь я, должен вам признаться, воспитанье получил средственное; достатков не было. Вы меня извините, я человек откровенный, да и наконец…
— Может быть, —
продолжал рассказчик, — вы осудите меня за
то, что я так сильно привязался к девушке из низкого сословия: я и не намерен себя,
то есть, оправдывать… так уж оно пришлось!..
— Ведь что вы думаете? —
продолжал он, ударив кулаком по столу и стараясь нахмурить брови, меж
тем как слезы все еще бежали по его разгоряченным щекам, — ведь выдала себя девка, пошла да и выдала себя…
Вот-с, —
продолжал он, между
тем как смущенный Кирила Селифаныч так неловко раскланивался, как будто у него отваливался живот, — вот-с, рекомендую-с, превосходный дворянин.
— Одна беда, барынь нету, —
продолжал он с глубоким вздохом, — холостой обед, — а
то вот где нашему брату пожива.
— А между
тем, —
продолжал он после небольшого молчания, — в молодости моей какие возбуждал я ожидания! Какое высокое мнение я сам питал о своей особе перед отъездом за границу, да и в первое время после возвращения! Ну, за границей я держал ухо востро, все особнячком пробирался, как оно и следует нашему брату, который все смекает себе, смекает, а под конец, смотришь, — ни аза не смекнул!
Да помилуйте, —
продолжал он, опять переменив голос, словно оправдываясь и робея, — где же нашему брату изучать
то, чего еще ни один умница в книгу не вписал!
—
Тем более, —
продолжал рассказчик, — что это все вздор, по крайней мере что до меня касается.
— И между
тем, —
продолжал он с жаром, — я бы не желал внушить вам дурное мнение о покойнице. Сохрани Бог! Это было существо благороднейшее, добрейшее, существо любящее и способное на всякие жертвы, хотя я должен, между нами, сознаться, что если бы я не имел несчастия ее лишиться, я бы, вероятно, не был в состоянии разговаривать сегодня с вами, ибо еще до сих пор цела балка в грунтовом моем сарае, на которой я неоднократно собирался повеситься!
— В одной трагедии Вольтера, — уныло
продолжал он, — какой-то барин радуется
тому, что дошел до крайней границы несчастья.
— Тс… тс… — прошептал он и, словно извиняясь и кланяясь в направлении кантагрюхинского голоса, почтительно промолвил: — Слушаю-с, слушаю-с, извините-с… Ему позволительно спать, ему следует спать, —
продолжал он снова шепотом, — ему должно набраться новых сил, ну хоть бы для
того, чтоб с
тем же удовольствием покушать завтра. Мы не имеем права его беспокоить. Притом же я, кажется, вам все сказал, что хотел; вероятно, и вам хочется спать. Желаю вам доброй ночи.
— В какую сторону они изволили поехать? —
продолжал он
тем же голосом и не надевая картуза.
— Поздравляю вас, милостивый государь, поздравляю, —
продолжал он, — правда, не всякий, можно сказать, согласился бы таким образом зарррработывать себе насущный хлеб; но de gustibus non est disputandum —
то есть у всякого свой вкус… Не правда ли?
— И не у казака он был, —
продолжал Чертопханов, все не поворачивая головы и
тем же басовым голосом, — а у цыгана-барышника; я, разумеется тотчас вклепался в свою лошадь и пожелал насильно ее возвратить; но бестия цыган заорал как ошпаренный на всю площадь, стал божиться, что купил лошадь у другого цыгана, и свидетелей хотел представить…
— С самого
того случая, —
продолжала Лукерья, — стала я сохнуть, чахнуть; чернота на меня нашла; трудно мне стало ходить, а там уже — полно и ногами владеть; ни стоять, ни сидеть не могу; все бы лежала.
— Да я, должно быть, и этим самым мысленным грехом не больно грешна, —
продолжала Лукерья, — потому я так себя приучила: не думать, а пуще
того — не вспоминать. Время скорей проходит.
— А
то я молитвы читаю, —
продолжала, отдохнув немного, Лукерья. — Только немного я знаю их, этих самых молитв. Да и на что я стану Господу Богу наскучать? О чем я его просить могу? Он лучше меня знает, чего мне надобно. Послал он мне крест — значит меня он любит. Так нам велено это понимать. Прочту Отче наш, Богородицу, акафист всем скорбящим — да и опять полеживаю себе безо всякой думочки. И ничего!
— А
то вот еще какой мне был сон, —
продолжала Лукерья.