Неточные совпадения
Мы
с ним толковали о посеве, об урожае, о крестьянском быте… Он со мной все как будто соглашался; только потом мне становилось совестно, и я чувствовал, что говорю не то…
Так оно как-то странно выходило. Хорь выражался иногда мудрено, должно быть из осторожности… Вот вам образчик нашего разговора...
— А что мне жениться? — возразил Федя, — мне и
так хорошо. На что мне жена? Лаяться
с ней, что ли?
— Дома Хорь? — раздался за дверью знакомый голос, и Калиныч вошел в избу
с пучком полевой земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря. Старик радушно его приветствовал. Я
с изумлением поглядел на Калиныча: признаюсь, я не ожидал
таких «нежностей» от мужика.
Вечером мы
с охотником Ермолаем отправились на «тягу»… Но, может быть, не все мои читатели знают, что
такое тяга. Слушайте же, господа.
Разве только в необыкновенных случаях, как-то: во дни рождений, именин и выборов, повара старинных помещиков приступают к изготовлению долгоносых птиц и, войдя в азарт, свойственный русскому человеку, когда он сам хорошенько не знает, что делает, придумывают к ним
такие мудреные приправы, что гости большей частью
с любопытством и вниманием рассматривают поданные яства, но отведать их никак не решаются.
Он подвергался самым разнообразным приключениям: ночевал в болотах, на деревьях, на крышах, под мостами, сиживал не раз взаперти на чердаках, в погребах и сараях, лишался ружья, собаки, самых необходимых одеяний, бывал бит сильно и долго — и все-таки, через несколько времени, возвращался домой, одетый,
с ружьем и
с собакой.
Жена моя и говорит мне: «Коко, — то есть, вы понимаете, она меня
так называет, — возьмем эту девочку в Петербург; она мне нравится, Коко…» Я говорю: «Возьмем,
с удовольствием».
— Так-с… А что это у вас песик аглицкий али фурлянский какой?
— Так-с…А
с собаками изволите ездить?
Кампельмейстера из немцев держал, да зазнался больно немец;
с господами за одним столом кушать захотел,
так и велели их сиятельство прогнать его
с Богом: у меня и
так, говорит, музыканты свое дело понимают.
А все-таки хорошее было времечко! — прибавил старик
с глубоким вздохом, потупился и умолк.
Солнце
так и било
с синего, потемневшего неба; прямо перед нами, на другом берегу, желтело овсяное поле, кое-где проросшее полынью, и хоть бы один колос пошевельнулся.
— Зачем я к нему пойду?.. За мной и
так недоимка. Сын-то у меня перед смертию
с год хворал,
так и за себя оброку не взнес… Да мне
с полугоря: взять-то
с меня нечего… Уж, брат, как ты там ни хитри, — шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж…
«Вот, говорят, вчера была совершенно здорова и кушала
с аппетитом; поутру сегодня жаловалась на голову, а к вечеру вдруг вот в каком положении…» Я опять-таки говорю: «Не извольте беспокоиться», — докторская, знаете, обязанность, — и приступил.
Между тем распутица сделалась страшная, все сообщения,
так сказать, прекратились совершенно; даже лекарство
с трудом из города доставлялось…
Приподнимется, бедняжка,
с моею помощью, примет и взглянет на меня… сердце у меня
так и покатится.
«Что
с вами?» — «Доктор, ведь я умру?» — «Помилуй Бог!» — «Нет, доктор, нет, пожалуйста, не говорите мне, что я буду жива… не говорите… если б вы знали… послушайте, ради Бога не скрывайте от меня моего положения! — а сама
так скоро дышит.
«
Так обними же меня…» Скажу вам откровенно: я не понимаю, как я в ту ночь
с ума не сошел.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след
таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я
с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день… А что ж преферанс?
А между тем он вовсе не прикидывался человеком мрачным и своею судьбою недовольным; напротив, от него
так и веяло неразборчивым благоволеньем, радушьем и почти обидной готовностью сближенья
с каждым встречным и поперечным.
На другое утро вошел я к жене, — дело было летом, солнце освещало ее
с ног до головы, да
так ярко.
Но Овсяников
такое замечательное и оригинальное лицо, что мы,
с позволения читателя, поговорим о нем в другом отрывке.
Смотрят мужики — что за диво! — ходит барин в плисовых панталонах, словно кучер, а сапожки обул
с оторочкой; рубаху красную надел и кафтан тоже кучерской; бороду отпустил, а на голове
така шапонька мудреная, и лицо
такое мудреное, — пьян, не пьян, а и не в своем уме.
И вот чему удивляться надо: бывали у нас и
такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили
с дворовыми людишками,
с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али пишет, а не то вслух канты произносит, — ни
с кем не разговаривает, дичится, знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
Позвал его к себе Василий Николаич и говорит, а сам краснеет, и
так, знаете, дышит скоро: «Будь справедлив у меня, не притесняй никого, слышишь?» Да
с тех пор его к своей особе и не требовал!
— Какое болен! Поперек себя толще, и лицо
такое, Бог
с ним, окладистое, даром что молод… А впрочем, Господь ведает! (И Овсяников глубоко вздохнул.)
Он замолчал. Подали чай. Татьяна Ильинична встала
с своего места и села поближе к нам. В течение вечера она несколько раз без шума выходила и
так же тихо возвращалась. В комнате воцарилось молчание. Овсяников важно и медленно выпивал чашку за чашкой.
—
С горя! Ну, помог бы ему, коли сердце в тебе
такое ретивое, а не сидел бы
с пьяным человеком в кабаках сам. Что он красно говорит — вишь невидаль какая!
— Небось все на биллиарде играл да чайничал, на гитаре бренчал, по присутственным местам шмыгал, в задних комнатках просьбы сочинял,
с купецкими сынками щеголял?
Так ведь?.. Сказывай!
— Оно, пожалуй, что
так, —
с улыбкой сказал Митя… — Ах, да! чуть было не забыл: Фунтиков, Антон Парфеныч, к себе вас в воскресенье просит откушать.
Вы, дядюшка,
с Гарпенченкой-то знакомы,
так не можете ли вы замолвить ему словечко?..
С отчаяньем ударил бедняк по клавишам, словно по барабану, заиграл как попало… «Я
так и думал, — рассказывал он потом, — что мой спаситель схватит меня за ворот и выбросит вон из дому». Но, к крайнему изумлению невольного импровизатора, помещик, погодя немного, одобрительно потрепал его по плечу. «Хорошо, хорошо, — промолвил он, — вижу, что знаешь; поди теперь отдохни».
Он вас выслушивал, он соглашался
с вами совершенно, но все-таки не терял чувства собственного достоинства и как будто хотел вам дать знать, что и он может, при случае, изъявить свое мнение.
Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются
с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они
так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой.
Лощина эта имела вид почти правильного котла
с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших белых камней, — казалось, они сползлись туда для тайного совещания, — и до того в ней было немо и глухо,
так плоско,
так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось.
Около получаса шел я
так,
с трудом переставляя ноги.
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две собаки, которым
так было захотелось меня съесть. Они еще долго не могли примириться
с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали
с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить
с ними читателя.)
Итак, я лежал под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и, стоя на коленях, тыкал щепкой в закипавшую воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом
с Костей и все
так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
Пришлось нам
с братом Авдюшкой, да
с Федором Михеевским, да
с Ивашкой Косым, да
с другим Ивашкой, что
с Красных Холмов, да еще
с Ивашкой Сухоруковым, да еще были там другие ребятишки; всех было нас ребяток человек десять — как есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много,
так вы, ребятки, домой не ходите».
Потом у другого чана крюк снялся
с гвоздя да опять на гвоздь; потом будто кто-то к двери пошел, да вдруг как закашляет, как заперхает, словно овца какая, да зычно
так…
Захотят его, например, взять хрестьяне: выйдут на него
с дубьем, оцепят его, но а он им глаза отведет —
так отведет им глаза, что они же сами друг друга побьют.
Цепи на него наденут, а он в ладошки затрепещется — они
с него
так и попадают.
Смотрят — вдруг от слободки
с горы идет какой-то человек,
такой мудреный, голова
такая удивительная…
Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дворную собаку
так запужала, что та
с цепи долой, да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет».
Бывало, пойдет-от Вася
с нами,
с ребятками, летом в речку купаться, — она
так вся и встрепещется.
Ведь вот
с тех пор и Феклиста не в своем уме: придет, да и ляжет на том месте, где он утоп; ляжет, братцы мои, да и затянет песенку, — помните, Вася-то все
такую песенку певал, — вот ее-то она и затянет, а сама плачет, плачет, горько Богу жалится…
Я возвращался
с охоты в тряской тележке и, подавленный душным зноем летнего облачного дня (известно, что в
такие дни жара бывает иногда еще несноснее, чем в ясные, особенно когда нет ветра), дремал и покачивался,
с угрюмым терпением предавая всего себя на съедение мелкой белой пыли, беспрестанно поднимавшейся
с выбитой дороги из-под рассохшихся и дребезжавших колес, — как вдруг внимание мое было возбуждено необыкновенным беспокойством и тревожными телодвижениями моего кучера, до этого мгновения еще крепче дремавшего, чем я.
—
Так нельзя ли нам новую ось достать? — сказал я наконец, — я бы
с удовольствием заплатил.
— А вы кто
такие? охотники, что ли? — спросил он, окинув меня взором
с ног до головы.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я, брат, не
такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал
такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей
с маленькими гусенками, которые
так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в
таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Еще военный все-таки кажет из себя, а как наденет фрачишку — ну точно муха
с подрезанными крыльями.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит
с ног. Только бы мне узнать, что он
такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший
с другой стороны Бобчинский летит вместе
с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (
с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд
с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали,
так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!