Неточные совпадения
— Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять
вам теперь, почему я сижу сложа руки, как
вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я
говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь
вам. Не так ли, Николай?
— Мой дед землю пахал, — с надменною гордостию отвечал Базаров. — Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в
вас или во мне — он скорее признает соотечественника.
Вы и говорить-то с ним не умеете.
— А
вы говорите с ним и презираете его в то же время.
И не
говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur, [Маратель, писака (фр.).] тапёр, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее
вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы!
— А? Что? Что такое? Что
вы говорите? — напряженно повторяет сановник.
Она
говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала,
вам постоянно казалось, что она именно это-то и не хотела сделать; все у ней выходило, как дети
говорят, — нарочно, то есть не просто, не естественно.
—
Вы,
говорят, опять стали хвалить Жорж Санда.
— О ком
вы говорите? — вмешалась Евдоксия.
— Нет, зачем
говорить о любви, — промолвил Базаров, — а вот
вы упомянули об Одинцовой… Так, кажется,
вы ее назвали? Кто эта барыня?
— Спустите штору и сядьте, — промолвила Одинцова, — мне хочется поболтать с
вами перед вашим отъездом. Расскажите мне что-нибудь о самом себе;
вы никогда о себе не
говорите.
— Меня эти сплетни даже не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого… что нет во мне желания, охоты жить.
Вы недоверчиво на меня смотрите,
вы думаете: это
говорит «аристократка», которая вся в кружевах и сидит на бархатном кресле. Я и не скрываюсь: я люблю то, что
вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
—
Вы говорите так, — начала она, — как будто все это испытали.
— Мы
говорили с
вами, кажется, о счастии. Я
вам рассказывала о самой себе. Кстати вот, я упомянула слово «счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастием, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Иль
вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
— Послушайте, я давно хотела объясниться с
вами.
Вам нечего
говорить, —
вам это самим известно, — что
вы человек не из числа обыкновенных;
вы еще молоды — вся жизнь перед
вами. К чему
вы себя готовите? какая будущность ожидает
вас? я хочу сказать — какой цели
вы хотите достигнуть, куда
вы идете, что у
вас на душе? словом, кто
вы, что
вы?
— Зачем
вы это
говорите?
Вы этому сами не верите. Аркадий мог бы мне отвечать так, а не
вы.
— Нет, я ничего не знаю… но положим: я понимаю ваше нежелание
говорить о будущей вашей деятельности; но то, что в
вас теперь происходит…
—
Вы меня совершенно осчастливили, — промолвил он, не переставая улыбаться, — я должен
вам сказать, что я… боготворю моего сына; о моей старухе я уже не
говорю: известно — мать!
— Смотрю я на
вас, мои юные собеседники, —
говорил между тем Василий Иванович, покачивая головой и опираясь скрещенными руками на какую-то хитро перекрученную палку собственного изделия, с фигурой турка вместо набалдашника, — смотрю и не могу не любоваться. Сколько в
вас силы, молодости, самой цветущей, способностей, талантов! Просто… Кастор и Поллукс! [Кастор и Поллукс (они же Диоскуры) — мифологические герои-близнецы, сыновья Зевса и Леды. Здесь — в смысле: неразлучные друзья.]
— Нет! —
говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к
вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У
вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам от меня ни на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
— На меня теперь нашла хандра, — сказала она, — но
вы не обращайте на это внимания и приезжайте опять, я
вам это обоим
говорю, через несколько времени.
«Я
вам это обоим
говорю, — беспрестанно шептал он, — сама прибавила.
Он промучился до утра, но не прибег к искусству Базарова и, увидевшись с ним на следующий день, на его вопрос: «Зачем он не послал за ним?» — отвечал, весь еще бледный, но уже тщательно расчесанный и выбритый: «Ведь
вы, помнится, сами
говорили, что не верите в медицину?» Так проходили дни.
— Как это
вы говорите — все равно? это невозможно, что
вы говорите.
— Я люблю, когда
вы говорите. Точно ручеек журчит.
— Они меня все пугают.
Говорить — не
говорят, а так смотрят мудрено. Да ведь и
вы его не любите. Помните, прежде
вы все с ним спорили. Я и не знаю, о чем у
вас спор идет, а вижу, что
вы его и так вертите, и так…
— То есть,
говоря без аллегорий, к этой палке? — хладнокровно заметил Базаров. — Это совершенно справедливо.
Вам нисколько не нужно оскорблять меня. Оно же и не совсем безопасно.
Вы можете остаться джентльменом… Принимаю ваш вызов тоже по-джентльменски.
— Дуняша это без
вас сделает; посидите немножко с больным человеком. Кстати, мне нужно
поговорить с
вами.
— Господи боже мой, Павел Петрович, за что
вы меня мучите? Что я
вам сделала? Как это можно такое
говорить?..
— Так; но сознайтесь, что и в
вас есть частица того тщеславия, о котором я сейчас
говорил.
— Не сравнивайте меня с сестрой, пожалуйста, — поспешно перебила Катя, — это для меня слишком невыгодно.
Вы как будто забыли, что сестра и красавица, и умница, и…
вам в особенности, Аркадий Николаич, не следовало бы
говорить такие слова, и еще с таким серьезным лицом.
—
Вы думаете? А что, если я убежден в том, что
говорю? Если я нахожу, что я еще не довольно сильно выразился?
—
Вы говорите, он избегал
вас, — произнес он с холодною усмешкой, — но, вероятно, для
вас не осталось тайной, что он был в
вас влюблен?
— Если б я могла быть уверена в том, что
вы говорите, — раздался в это мгновение ясный голос Анны Сергеевны.
— Полноте, Евгений Васильич.
Вы говорите, что он неравнодушен ко мне, и мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь Я знаю, что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от
вас, что я стала чаще думать о нем. В этом молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть…
— Слово обаяние употребительнее в подобных случаях, — перебил Базаров; кипение желчи слышалось в его спокойном, но глухом голосе. — Аркадий что-то секретничал вчера со мною и не
говорил ни о
вас, ни о вашей сестре… Это симптом важный.
— Это в
вас говорит… сестра? — произнес протяжно Базаров.
— Разумеется… Но что же мы стоим? Пойдемте. Какой странный разговор у нас, не правда ли? И могла ли я ожидать, что буду
говорить так с
вами?
Вы знаете, что я
вас боюсь… и в то же время я
вам доверяю, потому что в сущности
вы очень добры.
— Во-первых, я вовсе не добр; а во-вторых, я потерял для
вас всякое значение, и
вы мне
говорите, что я добр… Это все равно, что класть венок из цветов на голову мертвеца.
Вы думаете, что я
говорю легкомысленно?
— Разве
вы уезжаете? Отчего же
вам теперь не остаться? Останьтесь… с
вами говорить весело… точно по краю пропасти ходишь. Сперва робеешь, а потом откуда смелость возьмется. Останьтесь.
«Ну, —
говорил он ему, — излагай мне свои воззрения на жизнь, братец: ведь в
вас,
говорят, вся сила и будущность России, от
вас начнется новая эпоха в истории, —
вы нам дадите и язык настоящий и законы».
— Я не отказываюсь, если это может
вас утешить, — промолвил он наконец, — но мне кажется, спешить еще не к чему. Ты сам
говоришь, что мне лучше.
— Эх, Анна Сергеевна, станемте
говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне
вам сказать… я любил
вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая
вы славная! И теперь вот
вы стоите, такая красивая…
— Меня
вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не товарищ. Отец
вам будет
говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось…
вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…