Неточные совпадения
— Папаша, — сказал он, — позволь познакомить тебя
с моим добрым приятелем, Базаровым, о котором я тебе
так часто писал. Он
так любезен, что согласился погостить у нас.
— Он в тарантасе поедет, — перебил вполголоса Аркадий. — Ты
с ним, пожалуйста, не церемонься. Он чудесный малый,
такой простой — ты увидишь.
Он сбросил
с себя шинель и
так весело,
таким молоденьким мальчиком посмотрел на отца, что тот опять его обнял.
Петр вернулся к коляске и вручил ему вместе
с коробочкой толстую черную сигарку, которую Аркадий немедленно закурил, распространяя вокруг себя
такой крепкий и кислый запах заматерелого табаку, что Николай Петрович, отроду не куривший, поневоле, хотя незаметно, чтобы не обидеть сына, отворачивал нос.
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им и обходился
с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а
так как мы
с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить
с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу не судья, и в особенности я, и в особенности
такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял моей свободы.
— В
таком случае, я сам пойду к ней, — воскликнул Аркадий
с новым приливом великодушных чувств и вскочил со стула. — Я ей растолкую, что ей нечего меня стыдиться.
— Точно, точно.
Так этот лекарь его отец. Гм! — Павел Петрович повел усами. — Ну, а сам господин Базаров, собственно, что
такое? — спросил он
с расстановкой.
Аркадий
с сожалением посмотрел на дядю, и Николай Петрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петрович почувствовал, что сострил неудачно, и заговорил о хозяйстве и о новом управляющем, который накануне приходил к нему жаловаться, что работник Фома «дибоширничает» и от рук отбился. «
Такой уж он Езоп, — сказал он между прочим, — всюду протестовал себя [Протестовал себя — зарекомендовал, показал себя.] дурным человеком; поживет и
с глупостью отойдет».
— Так-с, так-с. Вот как вы изволите шутить. Это вы все, стало быть, отвергаете? Положим. Значит, вы верите в одну науку?
— Очень хорошо-с. Ну, а насчет других, в людском быту принятых, постановлений вы придерживаетесь
такого же отрицательного направления?
— Все-таки позвольте прибегнуть к вам при случае, — прибавил он вслух. — А теперь нам, я полагаю, брат, пора пойти потолковать
с приказчиком.
— Да, стану я их баловать, этих уездных аристократов! Ведь это все самолюбие, львиные привычки, [Львиные привычки — здесь: в смысле щегольских привычек «светского льва».] фатство. [Фатство (или фатовство) — чрезмерное щегольство, от слова фат — пошлый франт, щеголь.] Ну, продолжал бы свое поприще в Петербурге, коли уж
такой у него склад… А впрочем, бог
с ним совсем! Я нашел довольно редкий экземпляр водяного жука, Dytiscus marginatus, знаешь? Я тебе его покажу.
— Я? — спросила она и медленно подняла на него свой загадочный взгляд. — Знаете ли, что это очень лестно? — прибавила она
с незначительною усмешкой, а глаза глядели все
так же странно.
В Бадене [Баден — знаменитый курорт.] он как-то опять сошелся
с нею по-прежнему; казалось, никогда еще она
так страстно его не любила… но через месяц все уже было кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда.
«Я человек мягкий, слабый, век свой провел в глуши, — говаривал он, — а ты недаром
так много жил
с людьми, ты их хорошо знаешь: у тебя орлиный взгляд».
Недели через две Арина Савишна (
так звали новую экономку) прибыла вместе
с дочерью в Марьино и поселилась во флигельке.
— Как тебе не стыдно предполагать во мне
такие мысли! —
с жаром подхватил Аркадий. — Я не
с этой точки зрения почитаю отца неправым; я нахожу, что он должен бы жениться на ней.
— Да почему он ушел вперед? И чем он от нас
так уж очень отличается? —
с нетерпением воскликнул Павел Петрович. — Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он и в физике недалеко ушел.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел,
так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень
с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам начинаю думать, что она точно спета.
— Ну, я
так скоро не сдамся, — пробормотал его брат. — У нас еще будет схватка
с этим лекарем, я это предчувствую.
— Точно так-с; но я полагаю, что вы
такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках.
— Нет, нет! — воскликнул
с внезапным порывом Павел Петрович, — я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не
такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры…
— А хоть бы и
так? — воскликнул Базаров. — Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться
с ним? Да притом — он русский, а разве я сам не русский?
— Ну, насчет общины, — промолвил он, — поговорите лучше
с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что
такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки.
Солнечные лучи
с своей стороны забирались в рощу и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин
таким теплым светом, что они становились похожи на стволы сосен, а листва их почти синела и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей.
Давно ли он
так же мечтал, поджидая сына на постоялом дворике, а
с тех пор уже произошла перемена, уже определились, тогда еще неясные, отношения… и как!
Представилась ему опять покойница жена, но не
такою, какою он ее знал в течение многих лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой
с тонким станом, невинно-пытливым взглядом и туго закрученною косой над детскою шейкой.
Николай Петрович продолжал ходить и не мог решиться войти в дом, в это мирное и уютное гнездо, которое
так приветно глядело на него всеми своими освещенными окнами; он не в силах был расстаться
с темнотой,
с садом,
с ощущением свежего воздуха на лице и
с этою грустию,
с этою тревогой…
Возникшие по этому поводу распри приняли, наконец,
такие размеры, что министерство в Петербурге нашло необходимым послать доверенное лицо
с поручением разобрать все на месте.
Он даже следил, правда,
с небрежною величавостию, за развитием современной литературы:
так взрослый человек, встретив на улице процессию мальчишек, иногда присоединяется к ней.
— А! в
таком случае и я к нему пойду… Евгений Васильич, познакомьте меня
с вашим…
с ними…
Госпожа Кукшина роняла свои вопросы один за другим
с изнеженной небрежностию, не дожидаясь ответов; избалованные дети
так говорят
с своими няньками.
Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве,
с настоящим парижским шиком,и в то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым
так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке, как ангелы, «comme des anges».
Она
так же непринужденно разговаривала
с своим танцором, как и
с сановником, тихо поводила головой и глазами и раза два тихо засмеялась.
— Хороша герцогиня, — возразил Аркадий, —
с первого раза пригласила к себе
таких сильных аристократов, каковы мы
с тобой.
Аркадию было хорошо
с Катей, Одинцовой —
с Базаровым, а потому обыкновенно случалось
так: обе парочки, побыв немного вместе, расходились каждая в свою сторону, особенно во время прогулок.
Вечером того же дня Одинцова сидела у себя в комнате
с Базаровым, а Аркадий расхаживал по зале и слушал игру Кати. Княжна ушла к себе наверх; она вообще терпеть не могла гостей, и в особенности этих «новых оголтелых», как она их называла. В парадных комнатах она только дулась; зато у себя, перед своею горничной, она разражалась иногда
такою бранью, что чепец прыгал у ней на голове вместе
с накладкой. Одинцова все это знала.
Базаров встал и толкнул окно. Оно разом со стуком распахнулось… Он не ожидал, что оно
так легко отворялось; притом его руки дрожали. Темная мягкая ночь глянула в комнату
с своим почти черным небом, слабо шумевшими деревьями и свежим запахом вольного, чистого воздуха.
— В самом деле? Ну, теперь я понимаю, почему мы сошлись
с вами; ведь и вы
такой же, как я.
— Итак, вы считаете меня спокойным, изнеженным, избалованным существом, — продолжала она тем же голосом, не спуская глаз
с окна. — А я
так знаю о себе, что я очень несчастлива.
— Евгений Васильич, извините меня, но я позвала вас сюда не
с тем, чтобы рассуждать об учебниках. Мне хотелось возобновить наш вчерашний разговор. Вы ушли
так внезапно… Вам не будет скучно?
— Мы говорили
с вами, кажется, о счастии. Я вам рассказывала о самой себе. Кстати вот, я упомянула слово «счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором
с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастием, то есть
таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Иль вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
— Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались
такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы —
с вашим самолюбием — уездный лекарь! Вы мне отвечаете
так, чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через
такие же испытания, как и вы.
«Или?» — произнесла она вдруг, и остановилась, и тряхнула кудрями… Она увидела себя в зеркале; ее назад закинутая голова
с таинственною улыбкой на полузакрытых, полураскрытых глазах и губах, казалось, говорила ей в этот миг что-то
такое, от чего она сама смутилась…
Решившись,
с свойственною ему назойливостью, поехать в деревню к женщине, которую он едва знал, которая никогда его не приглашала, но у которой, по собранным сведениям, гостили
такие умные и близкие ему люди, он все-таки робел до мозга костей и, вместо того чтобы произнести заранее затверженные извинения и приветствия, пробормотал какую-то дрянь, что Евдоксия, дескать, Кукшина прислала его узнать о здоровье Анны Сергеевны и что Аркадий Николаевич тоже ему всегда отзывался
с величайшею похвалой…
Он чувствовал, что тяжело ему будет расстаться
с этою жизнью, к которой он
так привык; но и оставаться одному было как-то странно.
— Через несколько минут ваша комната будет готова принять вас, — воскликнул он
с торжественностию, — Аркадий… Николаич?
так, кажется, вы изволите величаться? А вот вам и прислуга, — прибавил он, указывая на вошедшего
с ним коротко остриженного мальчика в синем, на локтях прорванном, кафтане и в чужих сапогах. — Зовут его Федькой. Опять-таки повторяю, хоть сын и запрещает, не взыщите. Впрочем, трубку набивать он умеет. Ведь вы курите?
— Так-с. И позвольте вас еще спросить, — но не присесть ли нам? — позвольте вас спросить, как отцу, со всею откровенностью: какого вы мнения о моем Евгении?
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении
с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить,
так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!