Неточные совпадения
Он смерил меня любопытно-величавым взглядом и нерешительно протянул мне свою бледную, сквозящую тонкими голубыми жилками прозрачную руку, всю утопающую
в кружеве его великолепных манжет. Я не
знала, что мне с нею делать. Очевидно, мой рваный бешмет и запачканные лошадиным потом и пылью шальвары производили на него неприятное впечатление.
— Откуда ты все это
знаешь, Абрек? — удивлялась я: — ведь ты не был ни
в Алазани, ни
в Кахетии.
— Что с тобой, Нина? — как-то раз серьезно и строго спросил меня отец, застав меня и Юлико
в самом горячем споре, — что с тобой, я не
узнаю тебя! Ты забываешь обычай своей родины и оскорбляешь гостя
в своем доме! Нехорошо, Нина! Что бы сказала твоя мама, если б видела тебя такою.
В одном я
узнала дедушку Магомета; другой, молоденький, быстроглазый, оказался моей хорошенькой теткой, сестрой покойной деды, Бэллой, дочерью Хаджи-Магомета-Брека.
Я проснулась очень скоро и выглянула из коляски. Ночь совсем овладела окрестностями, и туча, застилавшая золотой шар месяца, мешала видеть
в двух шагах расстояния. Коляска стояла. Я уже хотела снова залезть под бурку, как слух мой был внезапно прикован тихой татарской речью. Голосов было несколько,
в одном из них я
узнала Абрека.
Мне хотелось крикнуть во все горло им — этим верам, что я
знаю их замысел и пожалуюсь отцу, что Шалый принадлежит мне и что я ни за что
в мире не расстанусь с моим сокровищем.
Не
знаю, как мне пришло
в голову идти
узнавать, что делается
в Башне смерти, но раз эта мысль вонзилась
в мой мозг, отделаться от нее я уже не могла.
В ту же минуту третий горец вскочил на ноги и повернулся лицом к двери. Вмиг
узнала я его. Это был Абрек.
Двое из горцев исчезли за стеною с той стороны, где крепость примыкает к горам, третий,
в котором было не трудно
узнать Абрека, направился к мосту.
— Я все
знаю, — повторила я глухо, — слышишь ты это? Я была
в Башне смерти и видела краденые вещи и слышала уговор увести одну из лошадей моего отца. Завтра же весь дом
узнает обо всем. Это так же верно, как я ношу имя княжны Нины Джаваха…
— Княжна, — начал он вкрадчиво, — зачем ссоришься с Абреком? Или забыла, как Абрек ухаживал за твоим Шалым? как учил тебя джигитовке?.. А теперь я
узнал в горах такие места, такие!.. — и он даже прищелкнул языком и сверкнул своими восточными глазами. — Лань, газель не проберется, а мы проскочим! Трава — изумруд, потоки из серебра… туры бродят… А сверху орлы… Хочешь, завтра поскачем? Хочешь? — и он заглядывал мне
в глаза и вкладывал необычайную нежность
в нотки своего грубого голоса.
Потом он прошел
в кабинет, и я слышала, как он отдавал приказание Михако немедленно скакать
в Гори и дать
знать полиции обо всем случившемся.
— Утри свои слезы! Я
знаю и назову вора… Папа, папа, вели созвать людей
в залу, только скорее, скорее, ради Бога.
Но отец поймал его движение и, схватив за плечо, поставил его прямо перед собою. Лицо отца горело. Глаза метали искры. Я не
узнавала моего спокойного, всегда сдержанного отца.
В нем проснулся один из тех ужасных порывов гнева, которые делали его неузнаваемым.
Все гости столпились вокруг последнего.
В полку
знали Демона — лошадь Врельского, — и действительно никто еще не отваживался проскакать на нем. Все поэтому боялись, что затея моего папы может окончиться печально. Молодая баронесса подняла на отца умоляющие глазки и тихо просила его изменить его решение. Только взоры дедушки Магомета да юных Израила и Бэллы разгорались все ярче и ярче
в ожидании отчаянно-смелого поступка отца.
— Юлико умер, потому что Господь прислал за ним темного ангела смерти… Господь
знал, когда должен умереть Юлико. Я не виновата. Мамао [Мамао — батюшка, священник.] говорит, что люди невольны ни
в жизни, ни
в смерти. Правда, мамао?
План бегства я уже составила. Оно было не так легко. Меня, княжну Джаваху,
в Гори
знала последняя армянка-торговка,
знал последний грязный татарчонок. Меня могли вернуть. Но я все предусмотрела.
— Видишь ли, Беко, — солгала я, — у нас затевается праздник… ты
знаешь, свадьба моего отца… он женится на знатной русской девушке. Я хочу одеться сазандаром и спеть песню
в честь новой деды.
Я
знала, что есть бедняки, живущие
в подвалах, но то, что я увидела, превзошло все мои ожидания.
— Откуда ты
знаешь мое имя, Сарра? — удивилась я, подавляя
в себе невольный страх при виде старухи.
Бедный, милый отец! Если б он
знал, что за свадебный подарок готовила ему его любимица-джаным! К счастью, людям не дано судьбою читать
в мыслях друг друга.
— Бедный маленький сазандар! У меня тоже нет матери, но у меня есть отец. Он держит духан у аула. Он армянин.
Знаешь ты духан армянина Аршака? Нет, не
знаешь? Это отец мой… Пойдем со мною, миленький сазандар… Мы накормим тебя
в нашем духане, а ты нам споешь за это свои песни. Я люблю песни, и гости
в духане тоже будут их слушать и дадут тебе блестящие абазы… Пойдем, миленький сазандар.
Я не
знаю, каким образом случилось то, что песня слагалась
в моих устах толково и гладко. Гости одобрительно кивали головами, старый Аршак подмигивал им на закрасневшуюся Като, а Като сквозь смех шептала...
Вот мы поднимаемся
в гору, вот опускаемся… еще… еще немного… и заскрипели ворота… забегали люди, что-то красное сверкнуло мне
в глаза сквозь смежившиеся веки. Это огни… Слышны голоса, топот… Чей-то крик — не то отчаянный, не то радостный… Это Барбале, я
узнаю ее голос… Потом кто-то торопливо бежит по аллее, и я слышу мучительно-вопрошающий, полный страдания голос...
Разве только верховой езде и джигитовке, которые
знаешь и так
в совершенстве.
—
Знаю, ага! но разве
в Кабарде смотрят так же, как
в Кахетии и Имеретии, на это дело? Там разбой — удаль, честь джигита… Его не осудят на родине. Им гордятся… а вот я…
Мне казалось теперь, что я давно
знаю и люблю эту рыженькую воспитанницу, так бессердечно трунившую надо мною всего несколько минут тому назад. Ведь она была
в Мцхете, она видела мою родину, мое бирюзовое небо, мои изумрудные долины и высокие горы, подернутые розоватым туманом, далекие горы с седыми вершинами!..
Первый урок был батюшкин. Я
узнала это за столом,
в то время как с трудом заставляла себя выпить жидкий, отдающий мочалою чай и съесть казенную сухую булку.
Узнала и то, что Закону Божию все учились прилежно и что дружно «обожали» батюшку, относившегося равно отечески-справедливо ко всему классу. Сегодня меня, казалось, оставили
в покое, только рыженькая Запольская сердито-насмешливо бросила
в мою сторону...
«Почему он ласкает эту маленькую девочку с ангельским личиком и злым сердечком? — мелькнуло у меня
в мыслях. — Если б он
знал, как смеется она заодно со всеми над бедной чужестраночкой!»
— А-а! моя команда увеличилась… Ну-ка, позабавь чем
знаешь! — кивнул он
в мою сторону.
Но пригожая не позабавила! Урока она не
знала по обыкновению, и
в журнальной клеточке против ее фамилии воцарилась жирная двойка.
«
Узнает папа или не
узнает в этом новом одеянии свою Нину?» — мелькнула
в моей голове быстрая, как молния, мысль, и с сильно забившимся сердцем я повернулась лицом к двери.
— Злая девочка, — с дрожью
в голосе отвечал он, — неужели ты хоть одну минутку сомневалась, что твой папа не
узнает своей джанночки?
— У Крошки пропала книжечка. Крошка не выносила книжечку из класса, значит, ее взял кто-нибудь из девочек. Стыд и позор всему классу! Между нами воровка! Этого никогда еще не было. Таня Петровская посоветовала нам целовать крест, чтобы
узнать воровку. Воровка не посмеет подойти к кресту… Или ее оттолкнет от него… или вообще произойдет что-нибудь чудесное… Становись, Джаваха,
в шеренгу, сзади Мили Корбиной, и целуй крест.
— Фу, какая гадость! — и потом, помолчав, добавила: — Я так и думала, что с вами было что-нибудь из ряда вон выходящее. Вас, как мертвую, принесли
в лазарет. M-lle Арно чуть с ума не сошла от испуга. Какие гадкие, испорченные девчонки!
Знаете, Нина, если они посмеют еще раз обидеть вас, вы придите ко мне и расскажите… Я уж сумею заступиться за вас…
— Да Марковой… помните, из-за которой вы заболели. Как же, нашлась. Феня ее с сором вымела
в коридор и потом принесла…
Знаете ли, Джаваха, они так сконфужены своим нелепым поступком с вами…
— А ведь я
знал, что эта не солжет, — снова уже серьезно проговорил Иван Петрович, обращаясь ко всем вместе и ни к кому
в особенности. — Не солжет, — повторил он задумчиво и, подняв пальцами мой подбородок, добавил ласково: — Такие глаза лгать не могут, не умеют… Правдивые глаза! Чистые по мысли! Спасибо, княжна, спасибо, принцесса Горийская, что не надула старого друга!
Если б она
знала, как я была далека от истины! На глазах класса,
в присутствии ненавистной Крошки, ее оруженосца Мани и еще недавно мне милой, а теперь чужой и далекой Люды, я была настоящим сорвиголовою. Зато, когда дортуар погружался
в сон и все утихало под сводами института, я долго лежала с открытыми глазами и перебирала
в мыслях всю мою коротенькую, но богатую событиями жизнь… И я зарывалась
в подушки головою, чтобы никто не слышал задавленных стонов тоски и горя.