Неточные совпадения
—
Вот, Верочка,
ты меня поблагодарила.
«
Ты, говорят, нечестная!»
Вот и отец твой, — тебе-то он отец, это Наденьке не он был отец, — голый дурак, а тоже колет
мне глаза, надругается!
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да
вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи,
ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно
я живу, приняв этот наш русский принцип.
Не слушай того, что
я тебе говорила, дитя мое:
я развращала
тебя —
вот мученье!
Это бывают разбиты старики, старухи, а молодые девушки не бывают». — «бывают, часто бывают, — говорит чей-то незнакомый голос, — а
ты теперь будешь здорова,
вот только
я коснусь твоей руки, — видишь,
ты уж и здорова, вставай же».
Вот, как смешно будет: входят в комнату — ничего не видно, только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое? где Верочка? маменька кричит на папеньку: что
ты стоишь, выбей окно! — выбили окно, и видят:
я сижу у туалета и опустила голову на туалет, а лицо закрыла руками.
—
Вот, мой милый,
ты меня выпускаешь на волю из подвала: какой
ты умный и добрый. Как
ты это вздумал?
— А
вот как, Верочка. Теперь уж конец апреля. В начале июля кончатся мои работы по Академии, — их надо кончить, чтобы можно было нам жить. Тогда
ты и уйдешь из подвала. Только месяца три потерпи еще, даже меньше.
Ты уйдешь.
Я получу должность врача. Жалованье небольшое; но так и быть, буду иметь несколько практики, — насколько будет необходимо, — и будем жить.
— Нет,
я его все-таки ненавижу. И не сказывай, не нужно.
Я сама знаю: не имеете права ни о чем спрашивать друг друга. Итак, в — третьих:
я не имею права ни о чем спрашивать
тебя, мой милый. Если
тебе хочется или надобно сказать
мне что-нибудь о твоих делах,
ты сам
мне скажешь. И точно то же наоборот.
Вот три правила. Что еще?
Хорошо, мой милый:
вот я твоя невеста, буду твоя жена, а
ты все-таки обращайся со
мною, как велят обращаться с посторонней: это, мой друг,
мне кажется, лучше для того, чтобы было прочное согласие, чтобы поддерживалась любовь.
—
Вот теперь
я тебя прощаю, потому что самой удалось над
тобою посмеяться.
Да хоть и не объясняли бы, сама сообразит: «
ты, мой друг, для
меня вот от чего отказался, от карьеры, которой ждал», — ну, положим, не денег, — этого не взведут на
меня ни приятели, ни она сама, — ну, хоть и то хорошо, что не будет думать, что «он для
меня остался в бедности, когда без
меня был бы богат».
— Так
вот о чем
я тебя прошу. Завтра, когда
тебе будет удобнее, — в какое время, все равно, только скажи, — будь опять на той скамье на Конно-гвардейском бульваре. Будешь?
— Знаешь ли что, Александр? уж верно подарить
тебе ту половину нашей работы, которая была моей долей. Бери мои бумаги, препараты,
я бросаю. Выхожу из Академии,
вот и просьба. Женюсь.
—
Вот о чем
я хотел
тебя просить, моя милая Верочка: нам надобно поскорее посоветоваться чтоб обоим быть спокойными.
— Верочка,
вот это и есть Александр Матвеич Кирсанов, которого
ты ненавидишь и с которым хочешь запретить
мне видеться.
— Марья Алексевна совершенно вышла из себя, ругнулась на извозчика, — «пьяна
ты, барыня,
я вижу,
вот что», сказал извозчик и отошел.
«
Я, говорит,
вот в этой книжке не понимаю,
ты растолкуй».
И сидели они у наших, Данилыч, часа два, и наши с ними говорят просто,
вот как
я с
тобою, и не кланяются им, и смеются с ними; и наш-то сидит с генералом, оба развалившись, в креслах-то, и курят, и наш курит при генерале, и развалился; да чего? — папироска погасла, так он взял у генерала-то, да и закурил свою-то.
Это все равно, как если, когда замечтаешься, сидя одна, просто думаешь: «Ах, как
я его люблю», так ведь тут уж ни тревоги, ни боли никакой нет в этой приятности, а так ровно, тихо чувствуешь, так
вот то же самое, только в тысячу раз сильнее, когда этот любимый человек на
тебя любуется; и как это спокойно чувствуешь, а не то, что сердце стучит, нет, это уж тревога была бы, этого не чувствуешь, а только оно как-то ровнее, и с приятностью, и так мягко бьется, и грудь шире становится, дышится легче,
вот это так, это самое верное: дышать очень легко.
— Да ведь у
тебя не приготовлены вещи, как же
ты поедешь? Собирайся, если хочешь: как увидишь, так и сделаешь. Только
я тебя просил бы
вот о чем: подожди моего письма. Оно придет завтра же;
я напишу и отдам его где-нибудь на дороге. Завтра же получишь, подожди, прошу
тебя.
Скажи же, о проницательный читатель, зачем выведен Рахметов, который
вот теперь ушел и больше не явится в моем рассказе?
Ты уж знаешь от
меня, что это фигура, не участвующая в действии…
—
Вот видишь, мой милый,
я теперь поняла, что именно это возмущает мою гордость. Ведь
ты любил же
меня очень сильно. Отчего же борьба не отразилась на
тебе такими явными признаками? Ведь никто не видел, чтобы
ты бледнел, худел в те месяцы, когда расходился со
мною. Отчего же
ты выносил это так легко?
— Нет, Саша, это так. В разговоре между
мною и
тобою напрасно хвалить его. Мы оба знаем, как высоко мы думаем о нем; знаем также, что сколько бы он ни говорил, будто ему было легко, на самом деле было не легко; ведь и
ты, пожалуй, говоришь, что
тебе было легко бороться с твоею страстью, — все это прекрасно, и не притворство; но ведь не в буквальном же смысле надобно понимать такие резкие уверения, — о, мой друг,
я понимаю, сколько
ты страдал…
Вот как сильно понимаю это…
Вот она:
я хочу быть равна
тебе во всем, — это главное.
Но
я, кроме того, замечаю еще
вот что: женщина в пять минут услышит от проницательного читателя больше сальностей, очень благоприличных, чем найдет во всем Боккаччио, и уж, конечно, не услышит от него ни одной светлой, свежей, чистой мысли, которых у Боккаччио так много):
ты правду говорил, мой милый, что у него громадный талант.
— «Да,
ты видишь невдалеке реку, — это Ока; эти люди мы, ведь с
тобою я, русская!» — «И
ты все это сделала?» — «Это все сделано для
меня, и
я одушевляла делать это,
я одушевляю совершенствовать это, но делает это
вот она, моя старшая сестра, она работница, а
я только наслаждаюсь».
Вот какое чудо
я увидела, друг мой Полина, и
вот как просто оно объясняется. И
я теперь так привыкла к нему, что
мне уж кажется странно: как же
я тогда удивлялась ему, как же не ожидала, что найду все именно таким, каким нашла. Напиши, имеешь ли
ты возможность заняться тем, к чему
я теперь готовлюсь: устройством швейной или другой мастерской по этому порядку. Это так приятно, Полина.
Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после!
Я не хочу после…
Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал!
Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку;
я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто
тебе делает гримасу, когда
ты отвернешься.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «
Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а
вот ты у
меня, любезный, поешь селедки!»
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко…
Вот еще! смотри
ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.
Хлестаков.
Ты растолкуй ему сурьезно, что
мне нужно есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день, так и другим тоже.
Вот новости!