Неточные совпадения
Я думаю, что не
буду нуждаться; но если
буду, обращусь к тебе; позаботься же, чтоб у тебя на всякий случай
было готово несколько денег для меня; ведь ты знаешь, у меня много надобностей, расходов, хоть я и скупа; я не
могу обойтись без этого.
Он долго не
мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не видел, что берет ее. Он
был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
На тебя нельзя положиться, что ты с первых страниц
можешь различить,
будет ли содержание повести стоить того, чтобы прочесть ее, у тебя плохое чутье, оно нуждается в пособии, а пособий этих два: или имя автора, или эффектность манеры.
— Пойдемте. Делайте потом со мною, что хотите, а я не останусь. Я вам скажу после, почему. — Маменька, — это уж
было сказано вслух: — у меня очень разболелась голова: Я не
могу сидеть здесь. Прошу вас!
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не
могла стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором
была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
Вот теперь и у отца твоего деньги
есть, — я предоставила; и у меня
есть,
может и побольше, чем у него, — все сама достала, на старость кусок хлеба приготовила.
Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой
были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата, не бесцветное, а, как вы говорите, кровь со сливками, то
есть кушанье, которое
могут брать в рот только ваши эскимосы!
Но женщина, которая столько жила, как я, — и как жила, мсье Сторешни́к! я теперь святая, схимница перед тем, что
была, — такая женщина не
может сохранить бюста!
— Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате,
может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде
была. Ты не верь тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
Верочка опять видела прежнюю Марью Алексевну. Вчера ей казалось, что из — под зверской оболочки проглядывают человеческие черты, теперь опять зверь, и только. Верочка усиливалась победить в себе отвращение, но не
могла. Прежде она только ненавидела мать, вчера думалось ей, что она перестает ее ненавидеть,
будет только жалеть, — теперь опять она чувствовала ненависть, но и жалость осталась в ней.
— Да,
могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа
будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли
будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой,
можешь ты выйти, или нет?
Этого не
могли бы не заметить и плохие глаза, а у Жюли
были глаза чуть ли не позорче, чем у самой Марьи Алексевны. Француженка начала прямо...
— Да, ваша мать не
была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это
может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам
будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это
будет не надолго. Что вам теперь делать?
Есть у вас родные в Петербурге?
Между тем надобно увидеться еще с вами,
быть может, и не раз, — то
есть, если вы доверяете мне, Да?
Жюли слушала и задумывалась, задумывалась и краснела и — ведь она не
могла не вспыхивать, когда подле
был огонь — вскочила и прерывающимся голосом заговорила...
— Что ты говоришь, Вера? — закричал Павел Константиныч; дело
было так ясно, что и он
мог кричать, не осведомившись у жены, как ему поступать.
— Это по — твоему принято?
быть может, по — твоему также принято: сыновьям хороших фамилий жениться бог знает на ком, а матерям соглашаться на это?
— Maman, будемте рассуждать хладнокровно. Раньше или позже жениться надобно, а женатому человеку нужно больше расходов, чем холостому. Я бы
мог, пожалуй, жениться на такой, что все доходы с дома понадобились бы на мое хозяйство. А она
будет почтительною дочерью, и мы
могли бы жить с вами, как до сих пор.
— Вам должна
быть известна моя воля… Я не
могу согласиться на такой странный, можно сказать, неприличный брак.
— Вы не
можете отгадать, — я вам скажу. Это очень просто и натурально; если бы в вас
была искра благородного чувства, вы отгадали бы. Ваша любовница, — в прежнем разговоре Анна Петровна лавировала, теперь уж нечего
было лавировать: у неприятеля отнято средство победить ее, — ваша любовница, — не возражайте, Михаил Иваныч, вы сами повсюду разглашали, что она ваша любовница, — это существо низкого происхождения, низкого воспитания, низкого поведения, — даже это презренное существо…
— Я и не употребляла б их, если бы полагала, что она
будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого не
будет и почему не
будет. Дайте же мне докончить. Тогда вы
можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
Обстоятельства
были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и
мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и с собою, и со мною.
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас… не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите,
быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне, не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я
буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен;
быть может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне время.
Было перемирие,
было спокойствие, но с каждым днем
могла разразиться гроза, и у Верочки замирало сердце от тяжелого ожидания — не нынче, так завтра или Михаил Иваныч, или Марья Алексевна приступят с требованием согласия, — ведь не век же они
будут терпеть.
— Она заметила, что я не люблю
быть в дурном расположении духа, и шепнула мне такую их тайну, что я не
могу видеть женщину без того, чтобы не прийти в дурное расположение, — и потому я избегаю женщин.
Нет, Верочка, это не странно, что передумала и приняла к сердцу все это ты, простенькая девочка, не слышавшая и фамилий-то тех людей, которые стали этому учить и доказали, что этому так надо
быть, что это непременно так
будет, что «того не
может не
быть; не странно, что ты поняла и приняла к сердцу эти мысли, которых не
могли тебе ясно представить твои книги: твои книги писаны людьми, которые учились этим мыслям, когда они
были еще мыслями; эти мысли казались удивительны, восхитительны, — и только.
— Это
было для Верочки и для Дмитрия Сергеича, — он теперь уж и в мыслях Марьи Алексевны
был не «учитель», а «Дмитрий Сергеич»; — а для самой Марьи Алексевны слова ее имели третий, самый натуральный и настоящий смысл: «надо его приласкать; знакомство
может впоследствии пригодиться, когда
будет богат, шельма»; это
был общий смысл слов Марьи Алексевны для Марьи Алексевны, а кроме общего,
был в них для нее и частный смысл: «приласкавши, стану ему говорить, что мы люди небогатые, что нам тяжело платить по целковому за урок».
— Нельзя, наблюдаю, Михаил Иваныч; такая уж обязанность матери, чтобы дочь в чистоте сохранить, и
могу вам поручиться насчет Верочки. Только вот что я думаю, Михаил Иваныч: король-то французский какой
был веры?
— Люди, говорящие разные пустяки,
могут говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова
была ваша личность, что нельзя вам
было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и не
было другого выбора.
— Итак, разрешение, —
быть может, даже одобрение, —
быть может, даже прямой совет поступить так, как я говорю?
— Видите, какая я хорошая ученица. Теперь этот частный вопрос о поступках, имеющих житейскую важность, кончен. Но в общем вопросе остаются затруднения. Ваша книга говорит: человек действует по необходимости. Но ведь
есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступить так или иначе. Например: я играю и перевертываю страницы нот; я перевертываю их иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я не
могла перевернуть левою? не зависит ли это от моего произвола?
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны,
мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно
быть по его обстоятельствам, что не
быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, —
было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Если бы, например, он стал объяснять, что такое «выгода», о которой он толкует с Верочкою,
быть может, Марья Алексевна поморщилась бы, увидев, что выгода этой выгоды не совсем сходна с ее выгодою, но Лопухов не объяснял этого Марье Алексевне, а в разговоре с Верочкою также не
было такого объяснения, потому что Верочка знала, каков смысл этого слова в тех книгах, по поводу которых они вели свой разговор.
Сострадательные люди, не оправдывающие его,
могли бы также сказать ему в извинение, что он не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая
была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который
был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни
были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
— Жаль, у меня мало знакомых, которые
могли бы тут
быть полезны. Семейства, в которых я даю или давал уроки, все люди небогатые, и их знакомые почти все такие же, но попробуем.
Я
могу опоздать, но
буду непременно.
— Она согласна; она уполномочила меня согласиться за нее. Но теперь, когда мы решили, я должен сказать вам то, о чем напрасно
было бы говорить прежде, чем сошлись мы. Эта девушка мне не родственница. Она дочь чиновника, у которого я даю уроки. Кроме меня, она не имела человека, которому
могла бы поручить хлопоты. Но я совершенно посторонний человек ей.
Вам
может казаться странным, что я, при своей заботливости о детях, решилась кончить дело с вами, не видев ту, которая
будет иметь такое близкое отношение к моим детям.
— Нет, довольно, мсье Лопухов, или я расчувствуюсь, а в мои лета, — ведь мне под 40, —
было бы смешно показать, что я до сих пор не
могу равнодушно слушать о семейном тиранстве, от которого сама терпела в молодости.
На нее в самом деле
было жалко смотреть: она не прикидывалась. Ей
было в самом деле больно. Довольно долго ее слова
были бессвязны, — так она
была сконфужена за себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже не говорили Лопухову ничего нового. Да и сам он
был также расстроен. Он
был так занят открытием, которое она сделала ему, что не
мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он сказал...
При ее положении в обществе, при довольно важных должностных связях ее мужа, очень вероятно, даже несомненно, что если бы она уж непременно захотела, чтобы Верочка жила у нее, то Марья Алексевна не
могла бы ни вырвать Верочку из ее рук, ни сделать серьезных неприятностей ни ей, ни ее мужу, который
был бы официальным ответчиком по процессу и за которого она боялась.
Но все-таки г-же Б. пришлось бы иметь довольно хлопот,
быть может, и некоторые неприятные разговоры; надобно
было бы одолжаться по чужому делу людьми, услуги которых лучше приберечь для своих дел.
Быть может, он и прибодрился бы, подходя к скамье, но, застигнутый врасплох, раньше чем ждал показать ей свою фигуру, он
был застигнут с пасмурным лицом.
— Нет; теперь вы слишком взволнованы, мой друг. Теперь вы не
можете принимать важных решений. Через несколько времени. Скоро. Вот подъезд. До свиданья, мой друг. Как только увижу, что вы
будете отвечать хладнокровно, я вам скажу.
— Нет, я вас не отпущу. Идите со мною. Я не спокойна, вы говорите; я не
могу судить, вы говорите, — хорошо, обедайте у нас. Вы увидите, что я
буду спокойна. После обеда маменька спит, и мы
можем говорить.
— Это другое дело, Дмитрий Сергеич, — всех не наградишь, надо меру знать, это точно. Ежели так, то
есть по деньгам ссора, не
могу вас осуждать.
— Простите меня, Вера Павловна, — сказал Лопухов, входя в ее комнату, — как тихо он говорит, и голос дрожит, а за обедом кричал, — и не «друг мой», а «Вера Павловна»: — простите меня, что я
был дерзок. Вы знаете, что я говорил: да, жену и мужа не
могут разлучить. Тогда вы свободны.
— Прекрасно. Приходит ко мне знакомый и говорит, что в два часа
будет у меня другой знакомый; а я в час ухожу по делам; я
могу попросить тебя передать этому знакомому, который зайдет в два часа, ответ, какой ему нужен, —
могу я просить тебя об этом, если ты думаешь оставаться дома?
— Ах, мой милый, да разве трудно до этого додуматься? Ведь я видала семейную жизнь, — я говорю не про свою семью: она такая особенная, — но ведь у меня
есть же подруги, я же бывала в их семействах; боже мой, сколько неприятностей между мужьями и женами — ты не
можешь себе вообразить, мой милый!
Это, мой милый, должно бы
быть очень обидно для женщин; это значит, что их не считают такими же людьми, думают, что мужчина не
может унизить своего достоинства перед женщиною, что она настолько ниже его, что, сколько он ни унижайся перед нею, он все не ровный ей, а гораздо выше ее.