Неточные совпадения
Пока я плыл по Амуру, у меня было
такое чувство,
как будто я не в России,
а где-то в Патагонии или Техасе; не говоря уже об оригинальной, не русской природе, мне всё время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому не нужны, наша история скучна и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами.
— Тут в Александровске еще ничего, — сказал мне механик, заметив,
какое тяжелое впечатление произвел на меня берег, —
а вот вы увидите Дуэ! Там берег совсем отвесный, с темными ущельями и с угольными пластами… мрачный берег! Бывало, мы возили на «Байкале» в Дуэ по 200–300 каторжных,
так я видел,
как многие из них при взгляде на берег плакали.
Чтобы облегчить мой труд и сократить время, мне любезно предлагали помощников, но
так как, делая перепись, я имел главною целью не результаты ее,
а те впечатления, которые дает самый процесс переписи, то я пользовался чужою помощью только в очень редких случаях.
Мужчины не
так туги,
как бабы, но и они дают ответ не сразу,
а подумав и поговорив.
Слова «женат, вдов, холост» на Сахалине еще не определяют семейного положения; здесь очень часто женатые бывают обречены на одинокую безбрачную жизнь,
так как супруги их живут на родине и не дают им развода,
а холостые и вдовые живут семейно и имеют по полдюжине детей; поэтому ведущих холостую жизнь не формально,
а на самом деле, хотя бы они значились женатыми, я считал не лишним отмечать словом «одинок».
Ссыльное население смотрело на меня,
как на лицо официальное,
а на перепись —
как на одну из тех формальных процедур, которые здесь
так часты и обыкновенно ни к чему не ведут. Впрочем, то обстоятельство, что я не здешний, не сахалинский чиновник, возбуждало в ссыльных некоторое любопытство. Меня спрашивали...
Одни говорили, что, вероятно, высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными, другие — что, должно быть, уж решили наконец переселять всех на материк, —
а здесь упорно и крепко держится убеждение, что рано или поздно каторга с поселениями будет переведена на материк, — третьи, прикидываясь скептиками, говорили, что они не ждут уже ничего хорошего,
так как от них сам бог отказался, и это для того, чтобы вызвать с моей стороны возражение.
Каторжные в течение трех лет корчевали, строили дома, осушали болота, проводили дороги и занимались хлебопашеством, но по отбытии срока не пожелали остаться здесь и обратились к генерал-губернатору с просьбой о переводе их на материк,
так как хлебопашество не давало ничего,
а заработков не было.
Спирт привозили и в жестянках, имевших форму сахарной головы, и в самоварах, и чуть ли не в поясах,
а чаще всего просто в бочках и в обыкновенной посуде,
так как мелкое начальство было подкуплено,
а крупное смотрело сквозь пальцы.
Почва вокруг,
а также и колодец с водой были постоянно загрязняемы человеческими испражнениями и всякими отбросами,
так как отхожих мест и мусорных ям не было вовсе.
Надо или признать общие камеры уже отжившими и заменить их жилищами иного типа, что уже отчасти и делается,
так как многие каторжные живут не в тюрьме,
а в избах, или же мириться с нечистотой
как с неизбежным, необходимым злом, и измерения испорченного воздуха кубическими саженями предоставить тем, кто в гигиене видит одну только пустую формальность.
Отдача каторжных в услужение частным лицам находится в полном противоречии со взглядом законодателя на наказание: это — не каторга,
а крепостничество,
так как каторжный служит не государству,
а лицу, которому нет никакого дела до исправительных целей или до идеи равномерности наказания; он — не ссыльнокаторжный,
а раб, зависящий от воли барина и его семьи, угождающий их прихотям, участвующий в кухонных дрязгах.
Я на суде говорил то, что тебе вот сказываю,
как есть,
а суд не верит: «Тут все
так говорят и глазы крестят,
а всё неправда».
В то время
как в Слободке четверть хозяев обходится без пахотной земли,
а другая четверть имеет ее очень мало, здесь, в Корсаковке, все хозяева пашут землю и сеют зерновые хлеба; там половина хозяев обходится без скота и все-таки сыта, здесь же почти все хозяева находят нужным держать скот.
Но совет этот не имеет практического значения,
так как овцы могли бы «использовать» выгоны только в течение короткого лета,
а в длинную зиму они околевали бы с голоду.]
Почва здесь — вершковый слой перегноя,
а подпочва — галька, которая в жаркие дни нагревается
так сильно, что сушит корни растений,
а в дождливую пору не пропускает влаги,
так как лежит на глине; от этого корни гниют.
На
такой почве, по-видимому, без вреда для себя могут уживаться только растения с крепкими, глубоко сидящими корнями,
как, например, лопухи,
а из культурных только корнеплоды, брюква и картофель, для которых к тому же почва обрабатывается лучше и глубже, чем для злаков.
В одной избе помещается мужик, мохнатый,
как паук, с нависшими бровями, каторжный, грязный, и с ним другой
такой же мохнатый и грязный; у обоих большие семьи,
а в избе,
как говорится, срамота и злыдни — даже гвоздя нет.
А кроме плача, писка и
таких фактов,
как смерть Скорина, сколько всякого рода косвенных выражений нужды и голода!
По рассказам арестантов, этот старик убил на своем веку 60 человек; у него будто бы
такая манера: он высматривает арестантов-новичков,
какие побогаче, и сманивает их бежать вместе, потом в тайге убивает их и грабит,
а чтобы скрыть следы преступления, режет трупы на части и бросает в реку.
Ей видно,
как перед самым домом из открытого парника глядят уже созревшие арбузы и около них почтительно, с выражением рабского усердия, ходит каторжный садовник Каратаев; ей видно,
как с реки, где арестанты ловят рыбу, несут здоровую, отборную кету,
так называемую «серебрянку», которая идет не в тюрьму,
а на балычки для начальства.
Как по наружному виду,
так и по количеству семей и женщин, по возрастному составу жителей и вообще по всем относящимся к нему цифрам, это одно из немногих селений на Сахалине, которое серьезно можно назвать селением,
а не случайным сбродом людей.
Один бывший московский купец, торговавший когда-то на Тверской-Ямской, сказал мне со вздохом: «
А теперь в Москве скачки!» — и, обращаясь к поселенцам, стал им рассказывать, что
такое скачки и
какое множество людей по воскресеньям движется к заставе по Тверской-Ямской.
Они и я, вчетвером, совершили небольшую прогулку, которая, однако, от начала до конца была обставлена
такими неудобствами, что вышла у нас не прогулка,
а как будто пародия на экспедицию.
Он рассказывал мне про свое путешествие вдоль реки Пороная к заливу Терпения и обратно: в первый день идти мучительно, выбиваешься из сил, на другой день болит всё тело, но идти все-таки уж легче,
а в третий и затем следующие дни чувствуешь себя
как на крыльях, точно ты не идешь,
а несет тебя какая-то невидимая сила, хотя ноги по-прежнему путаются в жестком багульнике и вязнут в трясине.
Сахалинская администрация сажает людей на участки как-нибудь, не соображаясь с обстоятельствами и не заглядывая в будущее,
а при
таком нехитром способе создавать новые населенные пункты и хозяйства, селения, поставленные даже в сравнительно благоприятные условия,
как Рыковское, в конце концов все-таки дают картину полного обнищания и доходят до положения Верхнего Армудана.
[В рыковской тюрьме эта тяга устроена
так: в помещении над выгребною ямой топятся печи, и при этом дверцы закрываются вплотную, герметически,
а ток воздуха, необходимый для горения, печи получают из ямы,
так как соединены с нею трубой.
Так как этот переводчик ни одного слова не знает по-гиляцки и аински,
а гиляки и айны в большинстве понимают по-русски, то эта ненужная должность может служить хорошим pendant'ом к вышеупомянутому смотрителю несуществующего Ведерниковского Станка.
Интересно, что в то время,
как сахалинские колонизаторы вот уже 35 лет сеют пшеницу на тундре и проводят хорошие дороги к
таким местам, где могут прозябать одни только низшие моллюски, самая теплая часть острова,
а именно южная часть западного побережья, остается в совершенном пренебрежении.
Он любит комфорт и хорошую кухню, и это заметно отражается на всем его округе; разъезжая впоследствии по округу, я находил в надзирательских или станках не только ножи, вилки и рюмки, но даже чистые салфетки и сторожей, которые умеют варить вкусный суп,
а, главное, клопов и тараканов здесь не
так безобразно много,
как на севере.
Как видит читатель, здешний юг мало похож на юг: зима здесь
такая же суровая,
как в Олонецкой губернии,
а лето —
как в Архангельске.
В настоящее время упомянутый обычай, по-видимому, уже оставлен,
так как на юг присылаются долгосрочные и даже бессрочные,
а в страшной Воеводской тюрьме и в руднике я встречал краткосрочных.]
Дворов тут только 10,
а жителей 25: 16 м. и 9 ж. После 1886 г. окружной начальник не позволял уже никому селиться в Мицульке, и хорошо делал,
так как земля здесь неважная и лугов хватает только на десять дворов.
От Дубков до устья Найбы остается только 4 версты, на пространстве которых селиться уже нельзя,
так как у устья заболочина,
а по берегу моря песок и растительность песчано-морская: шиповник с очень крупными ягодами, волосянец и проч. Дорога продолжается до моря, но можно проехать и по реке, на аинской лодке.
Так как жерновов не было, то зерен не мололи,
а только запаривали их и ели,
как кашу.
Но все-таки в своей щедрости мы, кажется, хватили через край; можно было бы «из уважения»,
как говорят мужики, отдать японцам пять-шесть Курильских островов, ближайших к Японии,
а мы отдали 22 острова, которые, если верить японцам, приносят им теперь миллион ежегодного дохода.]
Как-то утром, когда дул норд-ост,
а в квартире моей было
так холодно, что я кутался в одеяло, ко мне пришли с визитом японский консул г. Кузе и его секретарь г. Сугиама. Первым долгом я стал извиняться, что у меня очень холодно.
Пока несомненно одно, что колония была бы в выигрыше, если бы каждый каторжный, без различия сроков, по прибытии на Сахалин тотчас же приступал бы к постройке избы для себя и для своей семьи и начинал бы свою колонизаторскую деятельность возможно раньше, пока он еще относительно молод и здоров; да и справедливость ничего бы не проиграла от этого,
так как, поступая с первого же дня в колонию, преступник самое тяжелое переживал бы до перехода в поселенческое состояние,
а не после.
Старшие и более опытные чиновники уходят на поиски новых мест редко и неохотно,
так как всегда бывают заняты другими делами,
а младшие неопытны и равнодушны; администрация проявляет медлительность, дело затягивается, и в результате получается переполнение уже существующих селений.
Даже
такой, несомненно, заботливый человек,
как А. М. Бутаков, начальник Тымовского округа, сажает людей на участки как-нибудь, не соображаясь насчет будущего, и ни в одном округе нет
такого множества совладельцев или сверхкомплектных хозяев,
как именно у него.
А Уссурийский край и Амур, о котором говорят все,
как о земле обетованной,
так близки: проплыть на пароходе три-четыре дня,
а там — свобода, тепло, урожаи…
Но эта статья существует только
как прикрышка от закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние,
так как каторжная или поселка, живущая у поселенца, не батрачка прежде всего,
а сожительница его, незаконная жена с ведома и согласия администрации; в казенных ведомостях и приказах жизнь ее под одною крышей с поселенцем отмечается
как «совместное устройство хозяйства» или «совместное домообзаводство», [Например, приказ: «Согласно ходатайства г. начальника Александровского округа, изложенного в рапорте от 5 января, за № 75, ссыльнокаторжная Александровской тюрьмы Акулина Кузнецова переводится в Тымовский округ для совместного домообзаводства с поселенцем Алексеем Шараповым» (1889 г., № 25).] он и она вместе называются «свободною семьей».
Во-первых, они случайны,
так как обусловлены не естественными или экономическими условиями,
а юридическими теориями, существующим уложением о наказаниях, волей лиц, составляющих тюремное ведомство.
Дело в том, что хотя с лишением всех прав состояния поражаются супружеские права осужденного и он уже не существует для семьи,
как бы умер, но тем не менее все-таки его брачные права в ссылке определяются не обстоятельствами, вытекающими из его дальнейшей жизни,
а волею супруга не осужденного, оставшегося на родине.
Сведения о числе браков, совершаемых в колонии, можно добыть из метрических книг; но
так как законный брак здесь составляет роскошь, доступную не для всякого, то эти сведения далеко не определяют истинной потребности населения в брачной жизни; здесь венчаются не когда нужно,
а когда можно.
Один каторжный слесарь делает берданки и уже четыре продал на материк, другой — делает оригинальные цепочки из стали, третий — лепит из гипса; но все эти берданки, цепочки и очень дорогие шкатулки
так же мало рисуют экономическое положение колонии,
как и то, что один поселенец на юге собирает по берегу китовую кость,
а другой — добывает трепангу.
Вообще, продукты своего хозяйства поселенец продает очень охотно, даже в ущерб своему здоровью,
так как, по его соображениям, деньги ему нужнее здоровья: не скопивши денег, не уедешь на материк,
а наесться досыта и поправить здоровье можно будет со временем, на воле.
Каторжным,
как мужчинам,
так и женщинам, выдается по армяку и полушубку ежегодно, между тем солдат, который работает на Сахалине не меньше каторжного, получает мундир на три,
а шинель на два года; из обуви арестант изнашивает в год четыре пары чирков и две пары бродней, солдат же — одну пару голенищ и 2 1/2 подошв.
Но солдат поставлен в лучшие санитарные условия, у него есть постель и место, где можно в дурную погоду обсушиться, каторжный же поневоле должен гноить свое платье и обувь,
так как, за неимением постели, спит на армяке и на всяких обносках, гниющих и своими испарениями портящих воздух,
а обсушиться ему негде; зачастую он и спит в мокрой одежде,
так что, пока каторжного не поставят в более человеческие условия, вопрос, насколько одежда и обувь удовлетворяют в количественном отношении, будет открытым.
Получив звание крестьянина, татарин переехал на материк, мельницу же отдал в казну,
а не своим татарам,
так как был сердит на них за то, что они не избрали его в муллы.]