Неточные совпадения
Полы были усыпаны свежею накошенною душистою травой, окна были отворены, свежий, легкий, прохладный воздух проникал в комнату, птички чирикали под окнами, а посреди залы, на покрытых
белыми атласными пеленами столах, стоял
гроб.
Этот
гроб был обит
белым гроденаплем [Гроденапль — особый род плотной шелковой материи.] и обшит
белым густым рюшем.
За
гробом шло несколько женщин, все в широких
белых платьях, повязанные
белыми же платками, несколько детей и собака.
В руках ее букет
белых роз, с которым она лежала в
гробу.
В голубом, убранном
белым рюшем
гробе лежал, сложив ручки и закрыв глазки, Илюша.
Впереди, в телеге, запряженной одной лошадкой, шагом ехал священник; дьячок сидел возле него и правил; за телегой четыре мужика, с обнаженными головами, несли
гроб, покрытый
белым полотном; две бабы шли за
гробом.
В прекрасный зимний день Мощинского хоронили. За
гробом шли старик отец и несколько аристократических господ и дам, начальство гимназии, много горожан и учеников. Сестры Линдгорст с отцом и матерью тоже были в процессии. Два ксендза в
белых ризах поверх черных сутан пели по — латыни похоронные песни, холодный ветер разносил их высокие голоса и шевелил полотнища хоругвей, а над толпой, на руках товарищей, в
гробу виднелось бледное лицо с закрытыми глазами, прекрасное, неразгаданное и важное.
Власы
белеют в подвигах наших, силы истощеваются в подъемлемых нами трудах, и при воскраии
гроба едва возмогаем удостоиться твоего благоволения; а сии упитанные тельцы сосцами нежности и пороков, сии незаконные сыны отечества наследят в стяжании нашем.
Молодой умерла Марфа Тимофеевна и в
гробу лежала такая красивая да
белая, точно восковая. Вместе с ней
белый свет закрылся для Родиона Потапыча, и на всю жизнь его брови сурово сдвинулись. Взял он вторую жену, но счастья не воротил, по пословице: покойник у ворот не стоит, а свое возьмет. Поминкой по любимой жене Марфе Тимофеевне остался беспутный Яша…
Вихров дал ей денег и съездил как-то механически к господам, у которых дроги, — сказал им, что надо, и возвратился опять в свое Воздвиженское. Лежащая на столе, вся в
белом и в цветах, Клеопатра Петровна ни на минуту не оставляла его воображения. На другой день он опять как-то машинально поехал на вынос тела и застал, что священники были уже в домике, а на дворе стояла целая гурьба соборных певчих. Катишь желала как можно параднее похоронить свою подругу.
Гроб она также заказала пренарядный.
Пришли на кладбище и долго кружились там по узким дорожкам среди могил, пока не вышли на открытое пространство, усеянное низенькими
белыми крестами. Столпились около могилы и замолчали. Суровое молчание живых среди могил обещало что-то страшное, от чего сердце матери вздрогнуло и замерло в ожидании. Между крестов свистел и выл ветер, на крышке
гроба печально трепетали измятые цветы…
Мы вышли в экскурсию после обеда и, подойдя к горе, стали подыматься по глинистым обвалам, взрытым лопатами жителей и весенними потоками. Обвалы обнажали склоны горы, и кое-где из глины виднелись высунувшиеся наружу
белые, истлевшие кости. В одном месте деревянный
гроб выставлялся истлевшим углом, в другом — скалил зубы человеческий череп, уставясь на нас черными впадинами глаз.
Бабушка принесла на руках
белый гробик, Дрянной Мужик прыгнул в яму, принял
гроб, поставил его рядом с черными досками и, выскочив из могилы, стал толкать туда песок и ногами, и лопатой. Трубка его дымилась, точно кадило. Дед и бабушка тоже молча помогали ему. Не было ни попов, ни нищих, только мы четверо в густой толпе крестов.
Я снова в городе, в двухэтажном
белом доме, похожем на
гроб, общий для множества людей. Дом — новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения. Он стоит боком на улицу, в каждом этаже его по восемь окон, а там, где должно бы находиться лицо дома, — по четыре окна; нижние смотрят в узенький проезд, на двор, верхние — через забор, на маленький домик прачки и в грязный овраг.
Скосив на нее черные глаза, Кострома рассказывает про охотника Калинина, седенького старичка с хитрыми глазами, человека дурной славы, знакомого всей слободе. Он недавно помер, но его не зарыли в песке кладбища, а поставили
гроб поверх земли, в стороне от других могил.
Гроб — черный, на высоких ножках, крышка его расписана
белой краской, — изображены крест, копье, трость и две кости.
Но вот и обведенное рвом и обсаженное ветлами место упокоения — кладбище, по которому часто любил гулять вечерами Туберозов и о порядке которого он немало заботился.
Гроб пронесли под перемет темных тесовых ворот; пропета последняя лития, и
белые холсты, перекатившись через насыпь отвала, протянулись над темною пропастью могилы. Через секунду раздастся последний «аминь», и
гроб опустится в могилу.
Впрочем, она опасна до восемнадцати лет; а вот у нашего французского учителя жена тридцати лет, а в чахотке умерла, да, умерла; ну, если…» И ему так живо представился
гроб в гостиной, покрыт покровом, грустное чтение раздается, Семен Иванович стоит печальный возле, Яшу держит нянька, повязанная
белым платком.
«Соловьев!» — догадался Евсей, тупо глядя, как тело Зарубина укладывают в
белый некрашеный
гроб.
Старик жил в длинной и узкой
белой комнате, с потолком, подобным крышке
гроба. Против двери тускло светилось широкое окно, в левом углу у входа маленькая печь, по стене налево вытянулась кровать, против неё растопырился продавленный рыжий диван. Крепко пахло камфорой и сухими травами.
Часовенка, где ставили мертвых, была маленькая, деревянная. Выстроена она была на черном дворе и окрашена серою краской. Со двора острожного ее было совсем не видно. Убранство часовни состояло из довольно большого образа Знамения божией матери, голубого деревянного креста, покрытого
белым ручником, да двух длинных скамеек, на которых ставили
гробы. Теперь одна из этих скамеек была пуста, а на другой лежал Настин ребенок.
Как пери спящая мила,
Она в
гробу своем лежала,
Белей и чище покрывала
Был томный цвет ее чела.
Навек опущены ресницы…
Но кто б, о небо! не сказал,
Что взор под ними лишь дремал
И, чудный, только ожидал
Иль поцелуя иль денницы?
Но бесполезно луч дневной
Скользил по ним струей златой,
Напрасно их в немой печали
Уста родные целовали…
Нет! смерти вечную печать
Ничто не в силах уж сорвать!
Гроб стоял к дверям головой; черные волосы Сусанны под
белым венчиком, над приподнятою бахромой подушки, первые бросились мне в глаза.
Носильщики, кряхтя и перекоряясь, поставили
гроб на дроги; гарнизонные солдаты зажгли факелы, которые тотчас же затрещали и задымились, раздался плач забредшей салопницы, дьячки запели, снежная крупа внезапно усилилась и завертелась «
белыми мухами», г.
Спустишься к нему, охватит тебя тепловатой пахучей сыростью, и первые минуты не видишь ничего. Потом выплывет во тьме аналой и чёрный
гроб, а в нём согбенно поместился маленький старичок в тёмном саване с
белыми крестами, черепами, тростью и копьём, — всё это смято и поломано на иссохшем теле его. В углу спряталась железная круглая печка, от неё, как толстый червь, труба вверх ползёт, а на кирпиче стен плесень наросла зелёной чешуёй. Луч света вонзился во тьму, как меч
белый, и проржавел и рассыпался в ней.
Похоронная музыка чище
И звончей на морозе слышна,
Вместо грязи покрыто кладбище
Белым снегом; сурово пышна
Обстановка;
гроб бросят не в лужу,
Червь не скоро в него заползет,
Сам покойник в жестокую стужу
Дольше важный свой вид сбережет.
Авдотья Максимовна. Я уж думала, и дни думала, и ночи напролет думала, не смыкаючи глаз. Без него мне не мил
белый свет! Я от тоски да от слез в
гроб сойду!
Русаков (вбегая). Где? Что? Господи! (Всплеснув руками.)
Побелела как снег, хоть в
гроб клади!.. Дунюшка! (Берет за руку.) Дунюшка! (Смотрит на нее.) Вот и мать такая же лежала в
гробу — вот две капли воды. (Утирает слезы.) Господи! не попусти! Дуня! (С ужасом.) Очнется ли она, очнется ль?.. Нет! Ужли ж я ее убил?.. (Стоит подле в оцепенении.)
Она теперь в зале на столе, составили два ломберных, а
гроб будет завтра,
белый,
белый гроденапль […гроденапль… — плотная шелковая ткань.], а впрочем, не про то…
Кто знал его, забыть не может,
Тоска по нем язвит и гложет,
И часто мысль туда летит,
Где гордый мученик зарыт.
Пустыня
белая; над
гробомНеталый снег лежит сугробом,
То солнце тусклое блестит,
То туча черная висит,
Встают смерчи, ревут бураны,
Седые стелются туманы,
Восходит день, ложится тьма,
Вороны каркают — и злятся,
Что до костей его добраться
Мешает вечная зима.
Мне приснилось, что хоронили вас не в черном
гробу, как стариков и вообще пожилых людей, а в
белом, как хоронят девушек, и несли ваш
гроб по Московской улице городовые, но не на руках, а на головах.
В избушке
гроб; накрыт
Белою запоной;
Спасов лик в ногах стоит;
Свечка пред иконой…
В
гроб девушки, как под брачное ложе, ржаных снопов настлали и потом все нутро новым
белым полотном обили.
— Что тебе, Максимыч, слушать глупые речи мои? — молвила на то Аксинья Захаровна. — Ты голова. Знаю, что ради меня, не ради его, непутного, Микешку жалеешь. Да сколь же еще из-за него, паскудного, мне слез принимать, глядя на твои к нему милости? Ничто ему, пьянице, ни в прок, ни в толк нейдет. Совсем, отято́й, сбился с пути. Ох, Патапушка, голубчик ты мой, кормилец ты наш, не кори за Микешку меня, горемычную. Возрадовалась бы я, во
гробу его видючи в
белом саване…
Вот за
гробом Насти, вслед за родными, идут с поникшими головами семь женщин. Все в синих крашенинных сарафанах с черными рукавами и
белыми платками на головах… Впереди выступает главная «плачея» Устинья Клещиха. Хоронят девушку, оттого в руках у ней зеленая ветка, обернутая в красный платок.
Обступили тебя олеандры, розовые и
белые, как райские цветы, только того и ждавшие, чтобы склониться над тобой, стать на страже у твоего
гроба…
По себе сужу: когда пришла ко мне Божья благодать и над
гробом моей
белой голубушки, Настеньки-покойницы, очувствовался и заклятье сам себе дал бросить непутную жизнь, не сразу он поверил мне, не тотчас даже стал говорить со мной о чем-нибудь дельном.
Все время отпевания отец Нины не выпускал края
гроба, не отрывал глаз от потемневшего мертвого личика. Когда
гроб вынесли, он шел до монастыря не сзади, а сбоку
белого катафалка с княжеской короной.
За
гробом поплелись сановные лица и приятели покойного. Камер-юнкер пошел слева; сзади нес свой византийский лик Взломцев; курносый, нахальный профиль Краснопёрого, в шитом воротнике и
белом галстуке, говорил скорей о молебне с водосвятием по поводу полученной «святыя Анны», чем о погребении друга и приятеля… Нетов шел без шляпы, все такой же возбужденный, кидая кругом быстрые взгляды, говорил то с тем, то с другим знакомым.
Екатерина Ивановна. Он пишет мне о матери, что она также теперь хочет моего возвращения. За что не любила меня эта женщина? — она добрая и любит всех, а ко мне относилась так дурно, всегда в чем-то подозревала… Ну, подумайте, разве я виновата, что я… красива, а Георгий всегда занят работой, и я всегда одна? Нет, нет, я не стану отвечать, я мертвая, я в
гробу. На мне и
белое платье оттого, что я в
гробу. Вы не слушаете меня?
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным
гробом, который служил вместе и саваном, маленькое
белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по лучу месяца, — если это не высокий момент для поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
Суворов лежал в
гробу со спокойным лицом, точно спал, только
белая борода отросла на полдюйма.
Он хотел тотчас лететь обратно на родину, чтобы избавить свою Настю от когтей иноплеменного суженого, или лечь вместе с ней под земляную крышу, его насилу уговорили дождаться зари, и теперь сонным мечтам его рисовалось: то она в брачном венце, томная, бледная, об руку с немилым, на лице ее читал он, что жизни в ней осталось лишь на несколько вздохов, то видел он ее лежащую в
гробу, со сложенными крест-накрест руками, окутанную в
белый саван.
— Боярыня! — торжественно, громко произнес Зверженовский, поднимаясь с лавки, — будь тверда! Ты нужна отечеству. Забудь, что ты женщина… докончи так, как начала. Твой сын уже не инок муромский, не черная власяница и тяжелые вериги жмут его тело, а саван
белый, да
гроб дощатый.
Устройство ордена в начале было монашеское. Одежду рыцарей составляла черная суконная мантия, по образцу одежды святого Иоанна Крестителя, сотканной из верблюжьего волоса, с узкими рукавами, эмблемой потери свободы рыцарем. На левом плече мантии был нашит большой восьмиконечный крест из
белого полотна — символ восьми блаженств, ожидавших праведника за
гробом.
Простояв несколько минут у
гроба, он поклонился ее праху, поцеловал холодную
белую руку покойной и отошел.
Похороны княжны Лидии Шестовой произошли с надлежащею помпою.
Белый глазетовый
гроб был буквально засыпан живыми цветами в венках и букетах. Вереница экипажей тянулась за роскошным катафалком. Княжну похоронили на кладбище Донского монастыря, невдалеке от церкви.
На стенах им найдены были какие-то странные, на непонятном ему языке, надписи, изображения замысловатых фигур, зверей, птиц, а в темном углу кладовой он нашел несколько больших железных колец и костылей и даже
гроб, окрашенный черной краской, по которому
белой краской были выведены те: же непонятные надписи.
Несколько приглашенных женщин обмыли покойницу, одели в привезенное из дому княжны
белье и платье, положили в наскоро купленный
гроб и поставили в одну из часовен монастыря.
Он хотел тотчас лететь обратно на родину, чтобы избавить свою Настю от когтей иноплеменного суженого, или лечь вместе с нею под земляную крышу, его насилу уговорили дождаться зари, и теперь сонным мечтам его рисовалась то она в брачном венце, томная, бледная, об руку с немилым, на лице ее читал он, что жизни в ней осталось лишь на несколько вздохов, то видел он ее лежащею в
гробу со сложенными крест-накрест руками, окутанную в
белый саван.
Страшно в могиле холодной и темной,
Ветры там воют —
гробы трясутся,
Белые кости стучат…