Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера,
с тем чтобы отправить
его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Говорят, что я
им солоно пришелся, а я, вот ей-богу, если и взял
с иного, то, право, без всякой ненависти.
Сначала
он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к
нему не поедет, и что
он не хочет сидеть за
него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился
с ним, тотчас переменил мысли, и, слава
богу, все пошло хорошо.
Бобчинский.
Он,
он, ей-богу
он… Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы
с Петром-то Ивановичем ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так
он и в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло страхом.
Глеб —
он жаден был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом,
с племенем; что народу-то!
Что народу-то!
с камнем в воду-то!
Все прощает
Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
Мужик я пьяный, ветреный,
В амбаре крысы
с голоду
Подохли, дом пустехонек,
А не взял бы, свидетель
Бог,
Я за такую каторгу
И тысячи рублей,
Когда б не знал доподлинно,
Что я перед последышем
Стою… что
он куражится
По воле по моей...
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай
Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому
оно привяжется,
До смерти не избыть!
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть
с чего накинется,
Бранит, корит;
с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за
его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Да, видно,
Бог прогневался.
Как восемь лет исполнилось
Сыночку моему,
В подпаски свекор сдал
его.
Однажды жду Федотушку —
Скотина уж пригналася,
На улицу иду.
Там видимо-невидимо
Народу! Я прислушалась
И бросилась в толпу.
Гляжу, Федота бледного
Силантий держит за ухо.
«Что держишь ты
его?»
— Посечь хотим маненичко:
Овечками прикармливать
Надумал
он волков! —
Я вырвала Федотушку,
Да
с ног Силантья-старосту
И сбила невзначай.
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял
он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу
егоНе слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет?
Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
И то уж благо:
с Домною
Делился
им; младенцами
Давно в земле истлели бы
Ее родные деточки,
Не будь рука вахлацкая
Щедра, чем
Бог послал.
«Избави
Бог, Парашенька,
Ты в Питер не ходи!
Такие есть чиновники,
Ты день у
них кухаркою,
А ночь у
них сударкою —
Так это наплевать!»
«Куда ты скачешь, Саввушка?»
(Кричит священник сотскому
Верхом,
с казенной бляхою.)
— В Кузьминское скачу
За становым. Оказия:
Там впереди крестьянина
Убили… — «Эх!.. грехи...
Кутейкин. Из ученых, ваше высокородие! Семинарии здешния епархии. Ходил до риторики, да,
Богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию челобитье, в котором прописал: «Такой-то де семинарист, из церковничьих детей, убоялся бездны премудрости, просит от нея об увольнении». На что и милостивая резолюция вскоре воспоследовала,
с отметкою: «Такого-то де семинариста от всякого учения уволить: писано бо есть, не мечите бисера пред свиниями, да не попрут
его ногами».
Г-жа Простакова. На
него, мой батюшка, находит такой, по-здешнему сказать, столбняк. Ино — гда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж чего — то я
с ним не делала; чего только
он у меня не вытерпел! Ничем не проймешь. Ежели столбняк и попройдет, то занесет, мой батюшка, такую дичь, что у
Бога просишь опять столбняка.
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми
их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря
Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.)
С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит
с Митрофаном.)
Цыфиркин. За неволю призадумаешься… Дал мне
Бог ученичка, боярского сынка. Бьюсь
с ним третий год: трех перечесть не умеет.
Еремеевна. Ах, Создатель, спаси и помилуй! Да кабы братец в ту ж минуту отойти не изволил, то б я
с ним поломалась. Вот что б
Бог не поставил. Притупились бы эти (указывая на ногти), я б и клыков беречь не стала.
Но злаков на полях все не прибавлялось, ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли к бездействию мрачному. Напрасно
они воздевали руки, напрасно облагали себя поклонами, давали обеты, постились, устраивали процессии —
бог не внимал мольбам. Кто-то заикнулся было сказать, что"как-никак, а придется в поле
с сохою выйти", но дерзкого едва не побили каменьями, и в ответ на
его предложение утроили усердие.
— Что ты
с ним балы-то точишь!
он в
бога не верит!
Но лукавый бригадир только вертел хвостом и говорил, что
ему с богом спорить не приходится.
— Нужды нет, что
он парадов не делает да
с полками на нас не ходит, — говорили
они, — зато мы при
нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел ты за ворота: хошь — на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков было — и не приведи
бог!
И
бог знает чем разрешилось бы всеобщее смятение, если бы в эту минуту не послышался звон колокольчика и вслед за тем не подъехала к бунтующим телега, в которой сидел капитан-исправник, а
с ним рядом… исчезнувший градоначальник!
— Славу
Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что
он понимает так же, как и барин, значение этого приезда, то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа
с женой.
— Ну, и
Бог с тобой, — сказала она у двери кабинета, где уже были приготовлены
ему абажур на свече и графин воды у кресла. — А я напишу в Москву.
И смерть эта, которая тут, в этом любимом брате,
с просонков стонущем и безразлично по привычке призывавшем то
Бога, то чорта, была совсем не так далека, как
ему прежде казалось.
У всех было то же отношение к
его предположениям, и потому
он теперь уже не сердился, но огорчался и чувствовал себя еще более возбужденным для борьбы
с этою какою-то стихийною силой, которую
он иначе не умел назвать, как «что
Бог даст», и которая постоянно противопоставлялась
ему.
— Да,
Бог дает крест и дает силу нести
его. Часто удивляешься, к чему тянется эта жизнь…
С той стороны! —
с досадой обратилась она к Вареньке, не так завёртывавшей ей пледом ноги.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил
он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста
ему слова. И
он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту,
он знал, что все не только сомнения
его, но та невозможность по разуму верить, которую
он знал в себе, нисколько не мешают
ему обращаться к
Богу. Всё это теперь, как прах, слетело
с его души. К кому же
ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках
он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб
они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т. д. Стали бы
они шалить?
Они бы
с голоду померли. Ну-ка, пустите нас
с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином
Боге и Творце! Или без понятия того, что есть добро, без объяснения зла нравственного».
— Анна, ради
Бога! что
с вами? — сказал
он, будя ее, точно так же, как говорил ей когда-то ее муж.
— Сергей Иваныч? А вот к чему! — вдруг при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, — вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты приехал ко мне? Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай
с Богом, ступай! — кричал
он, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
Одно — вне ее присутствия,
с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим
их о край полной пепельницы,
с Долли и
с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и
он не переставая молился
Богу.
Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы
с какими-то офицерами в задах лож; те же,
Бог знает кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых рядах, были человек сорок настоящих мужчин и женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и
с ними тотчас же вошел в сношение.
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что
он умер
с нею вместе, и что у
них дети ангелы, и что
Бог тут пред
ними, —
он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности,
он делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын
его.
На углу
он встретил спешившего ночного извозчика. На маленьких санках, в бархатном салопе, повязанная платком, сидела Лизавета Петровна. «Слава
Богу, слава
Богу»! проговорил
он,
с восторгом узнав ее, теперь имевшее особенно серьезное, даже строгое выражение, маленькое белокурое лицо. Не приказывая останавливаться извозчику,
он побежал назад рядом
с нею.
— Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! — сказал
он. — Дело еще не начато, как я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся
с моею женой, поговори
с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради
Бога поговори
с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
— Какие же могут быть сомнения в существовании
Бога? —
с чуть заметною улыбкой поспешно сказал
он.
Оставшись одна, Долли помолилась
Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время, как она говорила
с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях
с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне
его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
«Боже мой, как светло! Это страшно, но я люблю видеть
его лицо и люблю этот фантастический свет… Муж! ах, да… Ну, и слава
Богу, что
с ним всё кончено».
«Я, воспитанный в понятии
Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми духовными благами, которые дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не понимая
их, разрушаю, то есть хочу разрушить то, чем я живу. А как только наступает важная минута жизни, как дети, когда
им холодно и голодно, я иду к
Нему, и еще менее, чем дети, которых мать бранит за
их детские шалости, я чувствую, что мои детские попытки
с жиру беситься не зачитываются мне».
Его обрадовала мысль о том, как легче было поверить в существующую, теперь живущую церковь, составляющую все верования людей, имеющую во главе
Бога и потому святую и непогрешимую, от нее уже принять верования в
Бога, в творение, в падение, в искупление, чем начинать
с Бога, далекого, таинственного
Бога, творения и т. д.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела
с Долли и
с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб
он непременно обедал дома. «Приезжай,
Бог милостив», писала она.
— А эта женщина, — перебил
его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и
он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил
он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь,
с кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот
Бог, а вот порог.
— А на эти деньги
он бы накупил скота или землицу купил бы за бесценок и мужикам роздал бы внаймы, —
с улыбкой докончил Левин, очевидно не раз уже сталкивавшийся
с подобными расчетами. — И
он составит себе состояние. А вы и я — только дай
Бог нам свое удержать и детям оставить.
— Нет, ты постой, постой, — сказал
он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни
с кем не говорил об этом. И ни
с кем я не могу говорить об этом, как
с тобою. Ведь вот мы
с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради
Бога, будь вполне откровенен.
— Какое счастье! —
с отвращением и ужасом сказала она, и ужас невольно сообщился
ему. — Ради
Бога, ни слова, ни слова больше.
И вдруг тот же Федор говорит, что для брюха жить дурно, а надо жить для правды, для
Бога, и я
с намека понимаю
его!
Но в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела
их одних и
их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава
Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой,
с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о
его жизни в деревне.
Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
— У меня хозяйство простое, — сказал Михаил Петрович. — Благодарю
Бога. Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку
с тягла. Тоже есть бессовестные и из
них, это правда.
— Забыть! — проворчал
он, — я-то не забыл ничего… Ну, да
Бог с вами!.. Не так я думал
с вами встретиться…