Неточные совпадения
— Ну, что ж, он перепугается, повалится на постель, да и будет ворочаться, как
боров, да вздыхать — вот и все, —
сказал Тарантьев. — Какая же выгода? Где магарыч?
— Купцы… Вот и ступай к своим Панафидиным, если не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь на похоронах, ты повезешь его, а он тебя по затылку… Вот тебе и прибавка! А ты посмотри на себя-то, на рожу-то свою — ведь лопнуть хочет от жиру, а он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»! Ну,
скажи, на чьих ты хлебах отъелся, как
боров?
— Гей, гей!..
Скажу тебе, хлопче, правду: были люди — во времена «Речи Посполитой»… Когда, например, гусарский регимент шел в атаку, то, понимаешь, — как буря: потому что за плечами имели крылья… Кони летят, а в крыльях ветер, говорю тебе, как ураган в сосновом
бору… Иисус, Мария, святой Иосиф…
— Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то
сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с
бору да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
Силен был удар Никиты Романовича. Раздалася пощечина, словно выстрел пищальный; загудел сыр-бор, посыпались листья; бросились звери со всех ног в чащу; вылетели из дупел пучеглазые совы; а мужики, далеко оттоле дравшие лыки, посмотрели друг на друга и
сказали, дивясь...
Он мстил мысленно своим бывшим сослуживцам по департаменту, которые опередили его по службе и растравили его самолюбие настолько, что заставили отказаться от служебной карьеры; мстил однокашникам по школе, которые некогда пользовались своею физической силой, чтоб дразнить и притеснять его; мстил соседям по имению, которые давали отпор его притязаниям и отстаивали свои права; мстил слугам, которые когда-нибудь
сказали ему грубое слово или просто не оказали достаточной почтительности; мстил маменьке Арине Петровне за то, что она просадила много денег на устройство Погорелки, денег, которые, «по всем правам», следовали ему; мстил братцу Степке-балбесу за то, что он прозвал его Иудушкой; мстил тетеньке Варваре Михайловне за то, что она, в то время когда уж никто этого не ждал, вдруг народила детей «с
бору да с сосенки», вследствие чего сельцо Горюшкино навсегда ускользнуло из головлевского рода.
— Эк тебя! —
сказал солдат, усмехаясь. — И верно, что всякая сосна своему
бору шумит. Я Савелья уважаю, ничего! Он людей зря не обижает, этого нет за ним. Работу ценит.
— Ага… Так. А я вам
скажу, что эта девушка Марфа Петровна, вероятно, страшная сплетница, она вас и рассорила окончательно: вам наговорит про Колобовых да про Савиных с три короба, а им про вас. Вот сыр-бор и загорелся. Да уж вы только позвольте мне…
Эй, хлопче, не довелось тебе слышать, как играл Опанас Швидкий, а теперь уж и не услышишь! Вот же и не хитрая штука бандура, а как она у знающего человека хорошо говорит. Бывало, пробежит по ней рукою, она ему все и
скажет: как темный
бор в непогоду шумит, и как ветер звенит в пустой степи по бурьяну, и как сухая травинка шепчет на высокой козацкой могиле.
— То-то и есть, что «не делать»-то мы все мастера, а нужно «делать», да только так «делать», чтоб Богу приятно было. Тогда у нас будет кормов изобилие: и сами будем сыты, и скотины не изобидим.
Скажем, например, о картофеле. Плантации вы завели значительные, картофелю прошлой осенью нарыли достаточно, а, между прочим, добрую половину свиньям скормили. Свиньи же, по неимению
борова, плода не принесли.
— Не возьмет колбасник, —
сказал Семенов, снова присев на корточки и поглаживая рукой вздувшуюся шею
борова.
Расскажем в коротких словах его содержание, обнажив главный ход от явлений эпизодических: влюбленный в неизвестную девушку, виденную им недавно в московской церкви Спаса на
Бору, Юрий Милославский едет в Нижний; в продолжение дороги, а особливо в доме боярина Кручины Шалонского глаза его открываются, и раскаяние в присяге Владиславу им овладевает; в Нижнем это чувство возрастает до высочайшей степени, до отчаяния, и Юрий,
сказав речь в собрании сановников нижегородских как посланник Гонсевского и спрошенный Мининым: что бы он сделал на их месте? — не выдержал и дал совет идти к Москве, ибо поляки слабы.
«Спичка тебе в язык, проклятый кнур! [Кнур —
боров.]» — подумал философ и, встав на ноги,
сказал...
Только что вышли гости, показался в передней Василий Фадеев. Разрядился он в длиннополую сибирку тонкого синего сукна, с мелкими
борами назади, на шею повязал красный шелковый платок с голубыми разводами, вздел зеленые замшевые перчатки, в одной руке пуховую шляпу держит, в другой «лепортицу». Ровно гусь, вытянул он из двери длинную шею свою, зорко, но робко поглядывая на хозяина, пока Марко Данилыч не
сказал ему...
— Ах нет! Не
скажите, Василий Иваныч! Сосна, на закате солнца, тоже красавица, только ей далеко до ели. Эта, вон видите, и сама-то шатром ширится и охраняет всякую былинку… Отчего здесь такая мурава и всякие кусты, ягоды? Ее благодеяниями живут!.. А в сосновом
бору все мертво. Правда, идешь как по мягкому ковру, но ковер этот бездыханный… из мертвой хвои, сложился десятками лет.
— Мне сегодня ночью снилось. Вхожу я к твоей матери на балкон. Ты сидишь с нею. Когда я вошла, вы замолчали, ты вышел. А она странно взглянула на меня и говорит: «Мне нужно с тобою поговорить», и смотрит так серьезно!.. «
Боре очень тяжело жить с тобою. Все, что ты ни
скажешь, все так банально, неинтересно. Все его так раздражает… Неужели ты сама не чувствуешь, что ты ему не пара?» И во сне мне так тяжело стало, так обидно, обидно… Я проснулась и плачу… Зачем, зачем ты мне этого прямо сам не
сказал?
— Чухонец! Эй, как тебя, Иоган! Эй,
скажи, что там такое! — отчаянно барабаня в спину возницы, вопит Бор-Ростовский.
Пошли гулять в
бор. Из-за сини далеких снегов красным кругом поднимался огромный месяц. Юрка, напряженно наморщив брови,
сказал...
— И загорелся сыр-бор! —
сказал, смеясь, Адольф. — Ну, право, я не узнаю в этом деле моего двоюродного братца, скромного, стыдливого, как девушка! А все я виноват, — продолжал уже про себя Адольф, — невольный мученик! навел я тебя на след сердитого зверя моими наставлениями и погубил тебя; но этому скоро пособить можно. Мой верный Сози будет у меня шафером на свадьбе, и мы тогда заключим мировую с баронессою.
— Часто думаю, может, это и грех, —
сказала княгиня, — а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухов живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а
Боре только начинать жить.
Она молчала и все смотрела неподвижными глазами. Сверкнула молния, гром ударил близко за
бором. Борька
сказал...
«Ночь давно ли наступила?
Полночь только что пробила.
Слышишь? Колокол гудит». —
«Ветер стихнул;
бор молчит;
Месяц в водный ток глядится;
Мигом борзый конь домчится». —
«Где ж,
скажи, твой тесный дом?» —
«Там, в Литве, краю чужом:
Хладен, тих, уединенный,
Свежим дерном покровенный;
Саван, крест, и шесть досток.
Едем, едем, путь далек».