Неточные совпадения
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я
боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они,
правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Г-жа Простакова.
Правда твоя, Адам Адамыч; да что ты станешь делать? Ребенок, не выучась, поезжай-ка в тот же Петербург; скажут, дурак. Умниц-то ныне завелось много. Их-то я
боюсь.
Левин вдруг разгорячился при этих словах, потому что в глубине души он
боялся, что это было
правда, —
правда то, что он хотел балансировать между коммунизмом и определенными формами и что это едва ли было возможно.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне
бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу
правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
— Все… только говорите
правду… только скорее… Видите ли, я много думала, стараясь объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы
боитесь препятствий со стороны моих родных… это ничего; когда они узнают… (ее голос задрожал) я их упрошу. Или ваше собственное положение… но знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю… О, отвечайте скорее, сжальтесь… Вы меня не презираете, не
правда ли?
Они, сказать
правду,
боятся нового генерал-губернатора, чтобы из-за тебя чего-нибудь не вышло; а я насчет генерал-губернатора такого мнения, что если он подымет нос и заважничает, то с дворянством решительно ничего не сделает.
— Разумеется… Но что же мы стоим? Пойдемте. Какой странный разговор у нас, не
правда ли? И могла ли я ожидать, что буду говорить так с вами? Вы знаете, что я вас
боюсь… и в то же время я вам доверяю, потому что в сущности вы очень добры.
—
Правду говоря, — нехорошо это было видеть, когда он сидел верхом на спине Бобыля. Когда Григорий злится, лицо у него… жуткое! Потом Микеша плакал. Если б его просто побили, он бы не так обиделся, а тут — за уши! Засмеяли его, ушел в батраки на хутор к Жадовским. Признаться — я рада была, что ушел, он мне в комнату всякую дрянь через окно бросал — дохлых мышей, кротов, ежей живых, а я страшно
боюсь ежей!
Врет!
Боится и ненавидит грядущих гуннов! И — не гимн, а — панихиду написал.
Правда?
— Держитесь подальше от этих ловцов человеков, подальше. И — не
бойтесь говорить
правду.
—
Правда! — ни вопросительно, ни отрицательно повторил Обломов. — Да, — прибавил он потом, — в самом деле, ты права: только я не хочу, чтоб они знали о наших свиданиях, оттого и
боюсь…
Обломов мучился, но молчал. Ольге поверять своих сомнений он не решался,
боясь встревожить ее, испугать, и, надо
правду сказать,
боялся также и за себя,
боялся возмутить этот невозмутимый, безоблачный мир вопросом такой строгой важности.
— Да, это
правда: если б не решилась, то потому только, что
боялась бы ее… — шептала она.
— Нет, портрет — это слабая, бледная копия; верен только один луч ваших глаз, ваша улыбка, и то не всегда: вы редко так смотрите и улыбаетесь, как будто
боитесь. Но иногда это мелькнет; однажды мелькнуло, и я поймал, и только намекнул на
правду, и уж смотрите, что вышло. Ах, как вы были хороши тогда!
— И
правду сказать, есть чего
бояться предков! — заметила совершенно свободно и покойно Софья, — если только они слышат и видят вас! Чего не было сегодня! и упреки, и declaration, [признание (фр.).] и ревность… Я думала, что это возможно только на сцене… Ах, cousin… — с веселым вздохом заключила она, впадая в свой слегка насмешливый и покойный тон.
Вера слушала в изумлении, глядя большими глазами на бабушку,
боялась верить, пытливо изучала каждый ее взгляд и движение, сомневаясь, не героический ли это поступок, не великодушный ли замысел — спасти ее, падшую, поднять? Но молитва, коленопреклонение, слезы старухи, обращение к умершей матери… Нет, никакая актриса не покусилась бы играть в такую игру, а бабушка — вся
правда и честность!
— Да,
правда: мне, как глупой девочке, было весело смотреть, как он вдруг робел,
боялся взглянуть на меня, а иногда, напротив, долго глядел, — иногда даже побледнеет. Может быть, я немного кокетничала с ним, по-детски, конечно, от скуки… У нас было иногда… очень скучно! Но он был, кажется, очень добр и несчастлив: у него не было родных никого. Я принимала большое участие в нем, и мне было с ним весело, это
правда. Зато как я дорого заплатила за эту глупость!..
— Нет, она все
боялась, что документ у ней, у Анны-то, и я тоже. Мы ее и сторожили. Дочери-то не хотелось старика потрясти, а немчурке, Бьорингу,
правда, и денег жалко было.
— Не
правда ли? — обратилась Мисси к Нехлюдову, вызывая его на подтверждение своего мнения о том, что ни в чем так не виден характер людей, как в игре. Она видела на его лице то сосредоточенное и, как ей казалось, осудительное выражение, которого она
боялась в нем, и хотела узнать, чем оно вызвано.
— А почему ты теперь спрашиваешь и моего ответа вперед
боишься? Значит, сам соглашаешься, что я
правду сказал.
— Чего мне
бояться? Пускай всю
правду истинную запишут, — твердо произнес Смердяков.
— Я сама не знаю иногда, что у меня в голове, — продолжала Ася с тем же задумчивым видом. — Я иногда самой себя
боюсь, ей-богу. Ах, я хотела бы…
Правда ли, что женщинам не следует читать много?
— Я не должна была сделать вам такой вопрос, не
правда ли? Извините меня, я привыкла болтать все, что мне в голову входит. Оттого-то я и
боюсь говорить.
— Выпустил,
правда твоя; но выпустил черт. Погляди, вместо него бревно заковано в железо. Сделал же Бог так, что черт не
боится козачьих лап! Если бы только думу об этом держал в голове хоть один из моих козаков и я бы узнал… я бы и казни ему не нашел!
— Оно, конечно, так, а мы вот все
боимся правды-то.
— Не
правда ли, какая она милая? — спрашивал Стабровский, точно
боялся, что Устенька не понравится жене.
— Что вы на меня так смотрите, князь? — сказала она вдруг, прерывая веселый разговор и смех с окружающими. — Я вас
боюсь; мне все кажется, что вы хотите протянуть вашу руку и дотронуться до моего лица пальцем, чтоб его пощупать. Не
правда ли, Евгений Павлыч, он так смотрит?
Но наконец Ипполит кончил следующею мыслью: «Я ведь
боюсь лишь за Аглаю Ивановну: Рогожин знает, как вы ее любите; любовь за любовь; вы у него отняли Настасью Филипповну, он убьет Аглаю Ивановну; хоть она теперь и не ваша, а все-таки ведь вам тяжело будет, не
правда ли?» Он достиг цели; князь ушел от него сам не свой.
— Люба, скажи мне… не
бойся говорить
правду, что бы ни было… Мне сейчас там, в доме, сказали, что будто ты больна одной болезнью… знаешь, такой, которая называется дурной болезнью. Если ты мне хоть сколько-нибудь веришь, скажи, голубчик, скажи, так это или нет?
«Да
правда ли, говорит, сударь… — называет там его по имени, — что вы его не убили, а сам он убился?» — «Да, говорит, друг любезный, потяну ли я тебя в этакую уголовщину; только и всего, говорит, что
боюсь прижимки от полиции; но, чтобы тоже, говорит, у вас и в селе-то между причетниками большой болтовни не было, я, говорит, велю к тебе в дом принести покойника, а ты, говорит, поутру его вынесешь в церковь пораньше, отслужишь обедню и похоронишь!» Понравилось это мнение священнику: деньгами-то с дьячками ему не хотелось, знаете, делиться.
Кто не верит в силу
правды, в ком нет смелости до смерти стоять за нее, кто не верит в себя и
боится страданий — отходи от нас в сторону!
— Если вы, мамаша, покажете им, что испугались, они подумают: значит, в этом доме что-то есть, коли она так дрожит. Вы ведь понимаете — дурного мы не хотим, на нашей стороне
правда, и всю жизнь мы будем работать для нее — вот вся наша вина! Чего же
бояться?
— Дело чистое, Степан, видишь? Дело отличное! Я тебе говорил — это народ собственноручно начинает. А барыня — она
правды не скажет, ей это вредно. Я ее уважаю, что же говорить! Человек хороший и добра нам хочет, ну — немножко — и чтобы без убытка для себя! Народ же — он желает прямо идти и ни убытка, ни вреда не
боится — видал? Ему вся жизнь вредна, везде — убыток, ему некуда повернуться, кругом — ничего, кроме — стой! — кричат со всех сторон.
— Скажите
правду, вы не
боитесь, Ромашов? — спросил Наванский тихо.
— Да нет! — продолжал Петр Иваныч, помолчав, —
боюсь, как бы хуже не наделать. Делай, как знаешь сам: авось догадаешься… Поговорим лучше о твоей женитьбе. Говорят, у твоей невесты двести тысяч приданого —
правда ли?
Я говорю не о любви молодого мужчины к молодой девице и наоборот, я
боюсь этих нежностей и был так несчастлив в жизни, что никогда не видал в этом роде любви ни одной искры
правды, а только ложь, в которой чувственность, супружеские отношения, деньги, желание связать или развязать себе руки до того запутывали самое чувство, что ничего разобрать нельзя было.
— Виновата я, должно быть, пред нимв чем-нибудь очень большом, — прибавила она вдруг как бы про себя, — вот не знаю только, в чем виновата, вся в этом беда моя ввек. Всегда-то, всегда, все эти пять лет, я
боялась день и ночь, что пред ним в чем-то я виновата. Молюсь я, бывало, молюсь и всё думаю про вину мою великую пред ним. Ан вот и вышло, что
правда была.
— Нет, — возразила Катрин, — нельзя выходить так, без оглядки, как мы выходим в первый раз, и я теперь тебе скажу всю
правду: когда я еще девушкою до безумия влюбилась в Ченцова, то однажды за ужином прямо намекнула ему, что люблю его, и он мне намекнул, что он это видит, но что он
боится меня, а я ему тогда сказала, что я не
боюсь его…
Для Сусанны Николаевны настала страшная и решительная минута. Сказать
правду Егору Егорычу она
боялась, и не за себя, — нет, — а за него; но промолчать было невозможно.
— Что за вздор? — воскликнул тот с некоторой даже запальчивостью. — Дай бог, чтобы в России побольше было таких доносчиков! Я сам тысячекратно являлся таким изветчиком и никогда не смущался тем, помня, что, делая и говоря
правду, греха
бояться нечего.
— Это
правда, — подтвердил отец Захария, — я пред старшими в таковых случаях, точно, заикаюсь. Ну а ты, а ты? Разве старших не
боишься?
— Переменится… Нет, как его, дружок, возможно женить? невозможно. Он уж весь до сих пор, до бесконечности извертелся; в господа бога не верит до бесконечности; молоко и мясо по всем постам, даже и в Страшную неделю ест до бесконечности; костей мертвых наносил домой до бесконечности, а я, дружок мой,
правду вам сказать, в вечернее время их до бесконечности
боюсь; все их до бесконечности тревожусь…
—
Боишься скандала, так ты вот что сделай, — с хитрою улыбкою сказал Рутилов: — сегодня же венчайся, не то завтра: домой явишься с молодой женой, и вся недолга.
Правда, хочешь, я это сварганю, завтра же вечером? С какою хочешь?
Открыто этого не говорили, но уже и не спорили с Передоновым и ограничивались нерешительными и двусмысленными ответами: каждый
боялся, что его сочтут глупым, если он станет спорить, а вдруг окажется, что это —
правда.
— У кого же мне спрашиваться? Тете — все равно, а ведь его я должна воспитывать, так как же я выйду за вас замуж? Вы, может быть, станете с ним жестоко обращаться. Не
правда ли, Мишка, ведь ты
боишься его жестокостей?
— Матвей Савельич, примите честное моё слово, от души: я говорю всё, и спорю, и прочее, а — ведь я ничего не понимаю и не вижу! Вижу — одни волнения и сцепления бунтующих сил, вижу русский народ в подъёме духа, собранный в огромные толпы, а — что к чему и где настоящий путь
правды, — это никто мне не мог сказать! Так мельтешит что-то иногда, а что и где — не понимаю! Исполнен жалости и по горло налит кипящей слезой — тут и всё! И —
боюсь: Россия может погибнуть!
С мелким и бедным дворянством,
правду сказать, поступал он крутенько и самовластно, и хотя оно его не любило, но зато крепко
боялось, а высшее дворянство только похваливало Михайла Максимовича за то, что он не дает забываться тем, кто его пониже.
Невеста — чудо красоты и ума, жених —
правда, белый, розовый, нежный (что именно не нравилось Софье Николавне), но простенький, недальний, по мнению всех, деревенский дворянчик; невеста — бойка, жива, жених — робок и вял; невеста, по-тогдашнему образованная, чуть не ученая девица, начитанная, понимавшая все высшие интересы, жених — совершенный невежда, ничего не читавший, кроме двух-трех глупейших романов, вроде «Любовного Вертограда», — или «Аристея и Телазии», да Русского песенника, жених, интересы которого не простирались далее ловли перепелов на дудки и соколиной охоты; невеста остроумна, ловка, блистательна в светском обществе, жених — не умеет сказать двух слов, неловок, застенчив, смешон, жалок, умеет только краснеть, кланяться и жаться в угол или к дверям, подалее от светских говорунов, которых просто
боялся, хотя поистине многих из них был гораздо умнее; невеста — с твердым, надменным, неуступчивым характером, жених — слабый, смирный, безответный, которого всякий мог загонять.
— Да, это
правда, что она теперь плохо гадает. Стара стала, да и
боится она очень. А что вам карты сказали?
— Послушай, Олеся, — начал я, — мне очень хочется спросить тебя кое о чем, да я
боюсь, что ты рассердишься… Скажи мне,
правду ли говорят, что твоя бабка… как бы это выразиться?..