Неточные совпадения
Вернувшись в начале июня в деревню, он
вернулся и к своим обычным занятиям. Хозяйство сельское, отношения с мужиками и соседями, домашнее хозяйство, дела сестры и
брата, которые были у него на руках, отношения с женою, родными, заботы о ребенке, новая пчелиная охота, которою он увлекся с нынешней весны, занимали всё его время.
— Ну так войдите, — сказала Кити, обращаясь к оправившейся Марье Николаевне; но заметив испуганное лицо мужа, — или идите, идите и пришлите за мной, — сказала она и
вернулась в нумер. Левин пошел к
брату.
— А я хорошо приготовился! Просто,
брат, позволь тебя обнять, пожелать тебе всего хорошего, и
вернись к нам поскорее!
Базаров
вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай. Оба
брата молча глядели на него, а Аркадий украдкой посматривал то на отца, то на дядю.
Тут почему-то вспомнилась поговорка: «Один — с сошкой, семеро — с ложкой», сказка «О семи Семионах, родных
братьях». Цифра семь разбудила десятки мелких мыслей, они надоедали, как мухи, и потребовалось значительное усилие, чтоб
вернуться к «Вехам».
Но в Выборг он
вернулся несколько утомленный обилием новых впечатлений и настроенный, как чиновник, которому необходимо снова отдать себя службе, надоевшей ему. Встреча с
братом, не возбуждая интереса, угрожала длиннейшей беседой о политике, жалобными рассказами о жизни ссыльных, воспоминаниями об отце, а о нем Дмитрий, конечно, ничего не скажет лучше, чем сказала Айно.
— Туда… в последний раз, свидание необходимо — проститься… — шептала она со стыдом и мольбой. — Пустите меня,
брат… Я сейчас
вернусь, а вы подождите меня… одну минуту… Посидите вот здесь, на скамье…
Она ушла. Прибавлю, забегая вперед: она сама поехала отыскивать Ламберта; это была последняя надежда ее; сверх того, побывала у
брата и у родных Фанариотовых; понятно, в каком состоянии духа должна была она
вернуться.
— Ну,
брат, шалишь: у нее сегодня сеанс с Лепешкиным, — уверял «Моисей», направляясь к выходу из буфета; с половины дороги он
вернулся к Привалову, долго грозил ему пальцем, ухмыляясь глупейшей пьяной улыбкой и покачивая головой, и, наконец, проговорил: — А ты,
брат, Привалов, ничего… Хе-хе! Нет, не ошибся!.. У этой Тонечки, черт ее возьми, такие амуры!.. А грудь?.. Ну, да тебе это лучше знать…
Но случилось так, что из Парижа
вернулся двоюродный
брат покойной Аделаиды Ивановны, Петр Александрович Миусов, многие годы сряду выживший потом за границей, тогда же еще очень молодой человек, но человек особенный между Миусовыми, просвещенный, столичный, заграничный и притом всю жизнь свою европеец, а под конец жизни либерал сороковых и пятидесятых годов.
Тогда Чжан Бао сказал мне, что старик решил
вернуться на родину, примириться со своим
братом, если он жив, и там окончить дни свои.
Наш
брат охотник может в одно прекрасное утро выехать из своего более или менее родового поместья с намереньем
вернуться на другой же день вечером и понемногу, понемногу, не переставая стрелять по бекасам, достигнуть наконец благословенных берегов Печоры; притом всякий охотник до ружья и до собаки — страстный почитатель благороднейшего животного в мире: лошади.
Я переставал чувствовать себя отдельно от этого моря жизни, и это было так сильно, что, когда меня хватились и
брат матери
вернулся за мной, то я стоял на том же месте и не откликался…
Во мне эти «литературные успехи»
брата оставили особый след. Они как будто перекинули живой мостик между литературой и будничной жизнью: при мне слова были брошены на бумагу и
вернулись из столицы напечатанными.
Брат был для меня большой авторитет, но все же я знал твердо, что не
вернусь ни через полчаса, ни через час. Я не предвидел только, что в первый раз в жизни устрою нечто вроде публичного скандала…
Чувствуя, что скоро
вернется брат, я нервно глотал страницу за страницей, знакомясь ближе с друзьями и врагами Флоренсы…
Усталый, с холодом в душе, я
вернулся в комнату и стал на колени в своей кровати, чтобы сказать обычные молитвы. Говорил я их неохотно, машинально и наскоро… В середине одной из молитв в усталом мозгу отчетливо, ясно, точно кто шепнул в ухо, стала совершенно посторонняя фраза: «бог…» Кончалась она обычным детским ругательством, каким обыкновенно мы обменивались с
братом, когда бывали чем-нибудь недовольны. Я вздрогнул от страха. Очевидно, я теперь пропащий мальчишка. Обругал бога…
Мой
брат зачем-то
вернулся в комнату, и я едва успел выйти до его прихода.
Мне этого не хотелось. Идти — это мне нравилось, но я все-таки знал, что надо
вернуться домой, к матери, отцу,
братьям и сестрам.
Марья Дмитриевна (в девицах Пестова) еще в детстве лишилась родителей, провела несколько лет в Москве, в институте, и,
вернувшись оттуда, жила в пятидесяти верстах от О…, в родовом своем селе Покровском, с теткой да с старшим
братом.
Крестный твой поехал в Омск, там выдаст замуж Поленьку, которая у них воспитывалась, за Менделеева,
брата жены его, молодого человека, служащего в Главном управлении Западной Сибири. Устроит молодых и зимой
вернется в Покровский уезд, где купил маленькое именье. Я все это знаю из его письма — опять с ним разъехались ночью под Владимиром. Как не судьба свидеться!
29 октября… Матвей только третьего дня
вернулся из Тобольска… Матвей получил от
брата приглашение в Хомутец. Все-таки они будут у тебя. Время выезда еще не определено… Теперь жду из Нижнего известия от Сергея Григорьевича и Батенькова.
Джемма засмеялась, ударила
брата по руке, воскликнула, что он «всегда такое придумает!» Однако тотчас пошла в свою комнату и,
вернувшись оттуда с небольшой книжкой в руке, уселась за столом перед лампой, оглянулась, подняла палец — «молчать, дескать!» — чисто итальянский жест — и принялась читать.
Вера Николаевна
вернулась домой поздно вечером и была рада, что не застала дома ни мужа, ни
брата.
Выкупные таяли быстро,
брат писал нравоучения («помни, что ты истощаешь жизненные нервы будущего хозяйства»), и Семен Афанасьевич
вернулся в Петербург.
— Который теперь час? — беспокоилась сестра. — Нам бы пораньше
вернуться, папа отпустил меня к
брату только до шести часов.
На другой день Марья Николаевна действительно съездила обыденкой с
братом к сестре и,
вернувшись к вечеру домой, прибежала к бабушке.
— Ну его, сон! успеем выспаться, как в деревню
вернемся. Аида со мной на Смоленское! Там,
брат, в кухмистерской на казенный счет поминки устроены, так кстати закусим и выпьем.
Мы вышли из гавани на крепком ветре, с хорошей килевой качкой, и, как повернули за мыс, у руля стал Эстамп, а я и Дюрок очутились в каюте, и я воззрился на этого человека, только теперь ясно представив, как чувствует себя дядя Гро, если он
вернулся с
братом из трактира. Что он подумает обо мне, я не смел даже представить, так как его мозг, верно, полон был кулаков и ножей, но я отчетливо видел, как он говорит
брату: «То ли это место или нет? Не пойму».
Братию вывел из затруднения келарь Пафнутий, который вечером
вернулся от всенощной из Дивьей обители. Старик пришел в одном подряснике и без клобука. Случалось это с ним, когда он в Служней слободе у попа Мирона «ослабевал» дня на три, а теперь келарь был чист, как стеклышко. Обступила его монашеская
братия и немало дивилась случившейся оказии.
Мы с Давыдом тотчас бросили работать и ходить в гимназию; мы даже не гуляли, а всё сидели где-нибудь в уголку да рассчитывали и соображали, через сколько месяцев, сколько недель, сколько дней должен был
вернуться «
брат Егор», и куда было ему писать, и как пойти ему навстречу, и каким образом мы начнем жить потом?
Сосипатра. Он сам говорил
брату, что едет на охоту; должно быть,
вернулся или остался, совсем не поехал.
Не имея никакого понятия о родах оружия, я не мог понять, почему Семенкович отдавал такое предпочтение жандармскому дивизиону. Тем временем отец
вернулся из Лифляндии с
братом Васей, которого я сперва не узнал, принимая его по пестрой ермолке за какого-то восточного человека. Оказалось, что по причине недавно перенесенной горячки он был с бритой головою.
— Ну,
брат, теперь кончено. Лодку нужно вытащить подальше, чтобы не смыло. Придут за ней. А мы с тобой — прощай!.. Отсюда до города верст восемь. Ты что, опять в город
вернешься? а?
Брянчанинова П. Фермор застал на служении: он совершал литургию. Ему доложили о прибывших к нему от государя
братьях Ферморах, когда он
вернулся из церкви домой и собирался в трапезу.
— Мадам Иванова, вы же смотрите за собачкой. Может, я и не
вернусь, так будет вам память о Сашке. Белинька, собачка моя! Смотрите, облизывается. Ах ты, моя бедная… И еще попрошу вас, мадам Иванова. У меня за хозяином остались деньги, так вы получите и отправьте… Я вам напишу адреса. В Гомеле у меня есть двоюродный
брат, у него семья, и еще в Жмеринке живет вдова племянника. Я им каждый месяц… Что же, мы, евреи, такой народ… мы любим родственников. А я сирота, я одинокий. Прощайте же, мадам Иванова.
Брат Христиан, как странно и как ново
Мне речь твоя звучит! Не думал я,
Чтоб можно было полюбить кого,
Не знаючи иль не видав. Но правда
Мне слышится в твоих словах, и вместе
В них будто что-то чуется родное;
И хорошо с тобой мне, Христиан,
Так хорошо, как будто после долгой
Разлуки я на родину
вернулся.
И Ксенья вот задумалась, смотри!
«А не
вернешься, — глухо заворчал Буран, и глаза его опять потухли, — не
вернешься, так все равно воронье тебя расклюет в пади где-нибудь, на кордоне. Кордону-то небось с нашим
братом возиться некогда; ему тебя не представлять обратно, за сотни-то верст. Где увидел, тут уложил с ружья — и делу конец».
Вернувшись в обитель с своей куклой, Половецкий целых три дня не показывался из своей комнаты.
Брат Павлин приходил по нескольку раз в день, но дверь была заперта, и из-за неё слышались только тяжелые шаги добровольного узника.
Он указал на нисенький деревяяный флигелечек, выходивший окнами в небольшой садик, пестревший цветами. Видимо, что его устраивала любящая и опытная рука.
Брат Павлин скоро
вернулся в сопровождении нисенького, коренастого монаха, который молча поклонился и молча повел в странноприимницу. Это был очень уютный домик, где пахло еще деревом и свежей краской. О. келарь молча отворил одну дверь и молча пригласил Половецкого войти.
Брату Ираклию не понравился тон ответа и бесцеремонное оглядывание. Он круто повернулся, сделал несколько шагов и
вернулся.
Разложивши бабочек, досыта налюбовавшись ими и пообедав на скорую руку с другом моим Панаевым (
братья его давно уже отобедали, зная наперед, что мы
вернемся поздно), я поспешил домой: мне нужно было разместить моих червячков и куколок; и тех и других нашлось до тридцати штук.
— Нет, они слишком плохи для Иуды. Ты слышишь, Иисус? Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как
братья,
вернемся на землю. Хорошо?
Петр Михайлыч не думал уже ни о пощечине, ни о хлысте, и не знал, что будет он делать у Власича. Он струсил. Ему было страшно за себя и за сестру, и было жутко, что он ее сейчас увидит. Как она будет держать себя с
братом? О чем они оба будут говорить? И не
вернуться ли назад, пока не поздно? Думая так, он по липовой аллее поскакал к дому, обогнул широкие кусты сирени и вдруг увидел Власича.
Дело в том, что он только что
вернулся из гостей, где сказано было много неприятных и обидных для него вещей. Сначала заговорили о пользе образования вообще, потом же незаметно перешли к образовательному цензу служащей
братии, причем было высказано много сожалений, упреков и даже насмешек по поводу низкого уровня. И тут, как это водится во всех российских компаниях, с общих материй перешли к личностям.
— Ну,
брат Андрюша, вставай! просыпайся! — разбудил учителя Хвалынцев,
вернувшись к нему в половине десятого: — дело всерьез пошло!.. Как ни глупо, а драться, кажись, и взаправду придется.
Шум разбудил и уснувшую было Лару. Она проснулась и, будучи не в силах понять причины слышанных звуков, спросила о них горничную. Та проговорилась ей о происшедшем. Лариса схватила свою голову и, вся трепеща, уверяла, что ее покидает рассудок и что она хочет приготовить себя к смерти: она требовала к себе священника, но желала, чтоб о призыве его не знали ни Бодростины, ни
брат ее, ни Горданов. Форов взялся это устроить: он ушел очень рано и в десятом часу утра уже
вернулся с Евангелом.
Девочки наперерыв ласкали Милку и радовались не меньше Карлуши. Одна только Тася не разделяла общего оживления. При виде Милки она густо покраснела и незаметно выскользнула из комнаты, чтобы девочки не могли увидеть её смущенного лица. Старшие девочки к тому же все время испытующе поглядывали на нее, и это еще более смущало Тасю. Между тем m-lle Орлик,
вернувшись из цирка, прямо прошла в комнату
брата, где они долго совещались о чем-то.
— Нет, ага… Отроком ушел я оттуда и по желанию
брата стал его помощником… Аллах видит, как тяжело мне было это… Ни одного пальца не обагрил Магома кровью… Теперь же мне нельзя
вернуться в Кабарду… я освобожден, другие в тюрьме… может быть их уже казнили… С каким же лицом
вернусь я один на родину?.. Скажут — не уберег
брата…
— Николай Никанорыч!
брат вас просит к себе, — сказала она и заглянула. — Вы
вернулись, Василий Иваныч, а мне никто не доложит… Где же ваши дамы?