Неточные совпадения
Вронский взял письмо и записку
брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от
матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от
брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Алексей Александрович рос сиротой. Их было два
брата. Отца они не помнили,
мать умерла, когда Алексею Александровичу было десять лет. Состояние было маленькое. Дядя Каренин, важный чиновник и когда-то любимец покойного императора, воспитал их.
Они вместе вышли. Вронский шел впереди с
матерью. Сзади шла Каренина с
братом. У выхода к Вронскому подошел догнавший его начальник станции.
Ты знаешь, он через свою
мать и
брата всё может сделать.
Вронский сказал Кити, что они, оба
брата, так привыкли во всем подчиняться своей
матери, что никогда не решатся предпринять что-нибудь важное, не посоветовавшись с нею.
«Плохо! — подумал Вронский, поднимая коляску. — И то грязно было, а теперь совсем болото будет». Сидя в уединении закрытой коляски, он достал письмо
матери и записку
брата и прочел их.
Но Каренина не дождалась
брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только
брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила
брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что
мать ждала его, он опять вошел в вагон.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На
мать свою он не надеялся. Он знал, что
мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену
брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.
Все, его
мать, его
брат, все находили нужным вмешиваться в его сердечные дела.
Не столько потому, что
мать сказала ей, сколько потому, что это был
брат Константина, для Кити эти лица вдруг показались в высшей степени неприятны.
Брат же, на другой день приехав утром к Вронскому, сам спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на свою связь с Карениной как на брак; что он надеется устроить развод и тогда женится на ней, а до тех пор считает ее такою же своею женой, как и всякую другую жену, и просит его так передать
матери и своей жене.
Старая графиня,
мать Вронского, со своими стальными букольками, была в ложе
брата. Варя с княжной Сорокиной встретились ему в коридоре бель-этажа.
Приехав с утренним поездом в Москву, Левин остановился у своего старшего
брата по
матери Кознышева и, переодевшись, вошел к нему в кабинет, намереваясь тотчас же рассказать ему, для чего он приехал, и просить его совета; но
брат был не один.
Надели на себя святые образа оба
брата и невольно задумались, припомнив старую
мать.
Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или
матери, или
братьев — это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил.
Дуня припомнила, между прочим, слова
брата, что
мать вслушивалась в ее бред, в ночь накануне того последнего рокового дня, после сцены ее с Свидригайловым: не расслышала ли она чего-нибудь тогда?
Лицо
матери осветилось восторгом и счастьем при виде этого окончательного и бессловного примирения
брата с сестрой.
—
Брат! Что ты с
матерью делаешь! — прошептала она со взглядом, горевшим от негодования.
Подумайте об этом; судьба вашего
брата и вашей
матери в ваших руках.
— Нет, я, я более всех виновата! — говорила Дунечка, обнимая и целуя
мать, — я польстилась на его деньги, но, клянусь,
брат, я и не воображала, чтоб это был такой недостойный человек! Если б я разглядела его раньше, я бы ни на что не польстилась! Не вини меня,
брат!
Но, несмотря на ту же тревогу, Авдотья Романовна хоть и не пугливого была характера, но с изумлением и почти даже с испугом встречала сверкающие диким огнем взгляды друга своего
брата, и только беспредельная доверенность, внушенная рассказами Настасьи об этом странном человеке, удержала ее от покушения убежать от него и утащить за собою свою
мать.
Вот в чем вся наша штука-то и состоит: за
брата, за
мать продаст!
Дуня, воротившись с последнего свидания с
братом, застала
мать уже совсем больною, в жару и в бреду.
В этот же вечер сговорилась она с Разумихиным, что именно отвечать
матери на ее расспросы о
брате, и даже выдумала вместе с ним, для
матери, целую историю об отъезде Раскольникова куда-то далеко, на границу России, по одному частному поручению, которое доставит ему, наконец, и деньги и известность.
Вспомнилось, как назойливо возился с ним, как его отягощала любовь отца, как равнодушно и отец и
мать относились к Дмитрию. Он даже вообразил мягкую, не тяжелую руку отца на голове своей, на шее и встряхнул головой. Вспомнилось, как отец и
брат плакали в саду якобы о «Русских женщинах» Некрасова. Возникали в памяти бессмысленные, серые, как пепел, холодные слова...
— О! Их нет, конечно. Детям не нужно видеть больного и мертвого отца и никого мертвого, когда они маленькие. Я давно увезла их к моей
матери и
брату. Он — агроном, и у него — жена, а дети — нет, и она любит мои до смешной зависти.
«Дмитрий… Бесцветный, бездарный… Зачем?
Брат.
Мать».
— Да, — угрюмо ответил Клим, соображая: почему же
мать не сказала, что он будет жить в одной квартире с
братом?
— Это я знаю, — согласился Дронов, потирая лоб. — Она,
брат… Да. Она вместо
матери была для меня. Смешно? Нет, не смешно. Была, — пробормотал он и заговорил еще трезвей: — Очень уважала тебя и ждала, что ты… что-то скажешь, объяснишь. Потом узнала, что ты, под Новый год, сказал какую-то речь…
Слова эти слушают отцы,
матери,
братья, сестры, товарищи, невесты убитых и раненых. Возможно, что завтра окраины снова пойдут на город, но уже более густой и решительной массой, пойдут на смерть. «Рабочему нечего терять, кроме своих цепей».
Клим солидно объяснил ей, что, живя под надзором полиции,
брат не может приехать и переслал телеграмму
матери.
Но
мать, не слушая отца, — как она часто делала, — кратко и сухо сказала Климу, что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы не было у него; отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь,
мать работала на фабрике спичек и умерла, когда Дронову было четыре года, после ее смерти бабушка нанялась нянькой к
брату Мите; вот и все.
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать о
матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть. Было утомительно и скучно отвечать на почтительно-равнодушные вопросы
брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал о старой нотной бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
Это был чистый самородок, как слиток благородного металла, и полюбить его действительно можно было, кроме корыстной или обязательной любви, то есть какою могли любить его жена,
мать, сестра,
брат, — еще как человека.
Сами они блистали некогда в свете, и по каким-то, кроме их, всеми забытым причинам остались девами. Они уединились в родовом доме и там, в семействе женатого
брата, доживали старость, окружив строгим вниманием, попечениями и заботами единственную дочь Пахотина, Софью. Замужество последней расстроило было их жизнь, но она овдовела, лишилась
матери и снова, как в монастырь, поступила под авторитет и опеку теток.
А Лизу я не «забыл», мама ошиблась. Чуткая
мать видела, что между
братом и сестрой как бы охлаждение, но дело было не в нелюбви, а скорее в ревности. Объясню, ввиду дальнейшего, в двух словах.
— Знает, да не хочет знать, это — так, это на него похоже! Ну, пусть ты осмеиваешь роль
брата, глупого
брата, когда он говорит о пистолетах, но
мать,
мать? Неужели ты не подумала, Лиза, что это — маме укор? Я всю ночь об этом промучился; первая мысль мамы теперь: «Это — потому, что я тоже была виновата, а какова
мать — такова и дочь!»
Неприятный разговор кончился. Наташа успокоилась, но не хотела при муже говорить о том, что понятно было только
брату, и, чтобы начать общий разговор, заговорила о дошедшей досюда петербургской новости — о горе
матери Каменской, потерявшей единственного сына, убитого на дуэли.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них было двое: мальчик и девочка, — и остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру
матери, но, не найдя там
брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет дома.
— Верно, все верно говоришь, только кровь-то в нас великое дело, Николай Иваныч. Уж ее,
брат, не обманешь, она всегда скажется… Ну, опять и то сказать, что бывают детки ни в
мать, ни в отца. Только я тебе одно скажу, Николай Иваныч: не отдам за тебя Верочки, пока ты не бросишь своей собачьей должности…
— Да ведь он же мне двоюродный
брат. Моя
мать с его
матерью родные сестры. Он только все молил меня никому про то здесь не сказывать, стыдился меня уж очень.
— Как так твоя
мать? — пробормотал он, не понимая. — Ты за что это? Ты про какую
мать?.. да разве она… Ах, черт! Да ведь она и твоя! Ах, черт! Ну это,
брат, затмение как никогда, извини, а я думал, Иван… Хе-хе-хе! — Он остановился. Длинная, пьяная, полубессмысленная усмешка раздвинула его лицо. И вот вдруг в это самое мгновение раздался в сенях страшный шум и гром, послышались неистовые крики, дверь распахнулась и в залу влетел Дмитрий Федорович. Старик бросился к Ивану в испуге...
— Ах, милый, милый Алексей Федорович, тут-то, может быть, самое главное, — вскрикнула госпожа Хохлакова, вдруг заплакав. — Бог видит, что я вам искренно доверяю Lise, и это ничего, что она вас тайком от
матери позвала. Но Ивану Федоровичу, вашему
брату, простите меня, я не могу доверить дочь мою с такою легкостью, хотя и продолжаю считать его за самого рыцарского молодого человека. А представьте, он вдруг и был у Lise, а я этого ничего и не знала.
Стала
мать плакать, стала просить
брата с осторожностию (более для того, чтобы не испугать его), чтобы поговел и причастился святых Божиих таин, ибо был он тогда еще на ногах.
Он говорил, что ему нужно отправить своего
брата на охоту, вылечить больную старуху
мать и снарядиться самому в далекий путь.
Моя
мать часто сердилась, иногда бивала меня, но тогда, когда у нее, как она говорила, отнималась поясница от тасканья корчаг и чугунов, от мытья белья на нас пятерых и на пять человек семинаристов, и мытья полов, загрязненных нашими двадцатью ногами, не носившими калош, и ухода за коровой; это — реальное раздражение нерв чрезмерною работою без отдыха; и когда, при всем этом, «концы не сходились», как она говорила, то есть нехватало денег на покупку сапог кому-нибудь из нас,
братьев, или на башмаки сестрам, — тогда она бивала нас.
У некоторых были старухи родственницы,
матери или тетки; две содержали стариков — отцов; у многих были маленькие
братья или сестры.
Компания имела человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые женщины, с десяток детей,
матери, сестры и
братья швей, три молодые человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек пять других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов.
Там жил старик Кашенцов, разбитый параличом, в опале с 1813 года, и мечтал увидеть своего барина с кавалериями и регалиями; там жил и умер потом, в холеру 1831, почтенный седой староста с брюшком, Василий Яковлев, которого я помню во все свои возрасты и во все цвета его бороды, сперва темно-русой, потом совершенно седой; там был молочный
брат мой Никифор, гордившийся тем, что для меня отняли молоко его
матери, умершей впоследствии в доме умалишенных…
Жизнь кузины шла не по розам.
Матери она лишилась ребенком. Отец был отчаянный игрок и, как все игроки по крови, — десять раз был беден, десять раз был богат и кончил все-таки тем, что окончательно разорился. Les beaux restes [Остатки (фр.).] своего достояния он посвятил конскому заводу, на который обратил все свои помыслы и страсти. Сын его, уланский юнкер, единственный
брат кузины, очень добрый юноша, шел прямым путем к гибели: девятнадцати лет он уже был более страстный игрок, нежели отец.