Неточные совпадения
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он
добр, он сам не знает, как он
добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей,
будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно
будет видеть ее. Отдайте ее.
— Ну, так вот что мы сделаем: ты поезжай в нашей карете за ним, а Сергей Иванович уже если бы
был так
добр заехать, а потом послать.
«С братом теперь не
будет той отчужденности, которая всегда
была между нами, — споров не
будет; с Кити никогда не
будет ссор, с гостем, кто бы он ни
был,
буду ласков и
добр, с людьми, с Иваном — всё
будет другое».
— Нет, Родя, но он уже знает о нашем приезде. Мы слышали, Родя, что Петр Петрович
был так
добр, навестил тебя сегодня, — с некоторою робостию прибавила Пульхерия Александровна.
— Да…
был так
добр… Дуня, я давеча Лужину сказал, что его с лестницы спущу, и прогнал его к черту…
— По крайней мере, при правильном устройстве общества совершенно
будет равно, глуп ли человек или умен, зол или
добр.
— Да, правда: мне, как глупой девочке,
было весело смотреть, как он вдруг робел, боялся взглянуть на меня, а иногда, напротив, долго глядел, — иногда даже побледнеет. Может
быть, я немного кокетничала с ним, по-детски, конечно, от скуки… У нас
было иногда… очень скучно! Но он
был, кажется, очень
добр и несчастлив: у него не
было родных никого. Я принимала большое участие в нем, и мне
было с ним весело, это правда. Зато как я дорого заплатила за эту глупость!..
Последний (г-н Атласов, потомок Атласова, одного из самых отважных покорителей Камчатки)
был так
добр, что нарочно ездил вперед заготовить нам лошадей.
Он
был, по-видимому, очень
добр, жив, сообщителен.
Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает
добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но
будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый.
— Mнe Мика говорил, что вы заняты в тюрьмах. Я очень понимаю это, — говорила она Нехлюдову. — Мика (это
был ее толстый муж, Масленников) может иметь другие недостатки, но вы знаете, как он
добр. Все эти несчастные заключенные — его дети. Он иначе не смотрят на них. Il est d’une bonté [Он так
добр…]…
Своего платья у него не
было, но антрепренер
был так
добр, что дал ему свою шубу доехать до Ирбита, а отсюда он уже надеялся как-нибудь пробраться в Узел.
Мало того, может
быть, именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: «Да, я
был тогда
добр, смел и честен».
И она посмотрела на вошедшего учителя. Студент
был уже не юноша, человек среднего роста или несколько повыше среднего, с темными каштановыми волосами, с правильными, даже красивыми чертами лица, с гордым и смелым видом — «не дурен и, должно
быть,
добр, только слишком серьезен».
Странен показался Верочке голос матери: он в самом деле
был мягок и
добр, — этого никогда не бывало. Она с недоумением посмотрела на мать. Щеки Марьи Алексевны пылали, и глаза несколько блуждали.
Как
добр он
был, когда говорил о нас, бедных женщинах.
Разумеется, мой отец не ставил его ни в грош, он
был тих,
добр, неловок, литератор и бедный человек, — стало, по всем условиям стоял за цензом; но его судорожную смешливость он очень хорошо заметил. В силу чего он заставлял его смеяться до того, что все остальные начинали, под его влиянием, тоже как-то неестественно хохотать. Виновник глумления, немного улыбаясь, глядел тогда на нас, как человек смотрит на возню щенят.
— Катерина! постой на одно слово: ты можешь спасти мою душу. Ты не знаешь еще, как
добр и милосерд бог. Слышала ли ты про апостола Павла, какой
был он грешный человек, но после покаялся и стал святым.
Но
были минуты, когда я отвергал Бога,
были мучительные минуты, когда мне приходило в голову, что, может
быть, Бог зол, а не
добр, злее меня, грешного человека, и эти тяжелые мысли питались ортодоксальными богословскими доктринами, судебным учением об искуплении, учением об аде и многим другим.
Ее бог
был весь день с нею, она даже животным говорила о нем. Мне
было ясно, что этому богу легко и покорно подчиняется всё: люди, собаки, птицы, пчелы и травы; он ко всему на земле
был одинаково
добр, одинаково близок.
Отец
был похож на тысячу других деревенских помещиков Юго-западного края: он
был добродушен, даже, пожалуй,
добр, хорошо смотрел за рабочими и очень любил строить и перестраивать мельницы.
Будь только человек
добр, — его никто отразить не может.
— Федор Иваныч не простил меня; он не хотел меня выслушать… Но он
был так
добр, что назначил мне Лаврики местом жительства.
M. A. меня часто практикует. Он так
добр, что уверяет, будто бы я, каков ни
есть, оживляю несколько однообразие его жизни…
Егор Антонович часто со мной — особенно в наши праздники. Я в их кругу провожу несколько усладительных минут. Если Малиновский в Питере, то скажите ему от меня что-нибудь. Всем, всем дядюшкам и тетушкам поклоны. Может
быть, из Иркутска скажу вам несколько слов — adieu, adieu. Наградите щедро моего Привалова,он
добр.
Знаю только, что Николай по вызову Якова Дмитриевича приезжал в Иркутск,
был совершенно здоров, мил, любезен,
добр и весел, как всегда.
Ребенок
был очень благонравен,
добр и искренен. Он с почтением стоял возле матери за долгими всенощными в церкви Всех Скорбящих; молча и со страхом вслушивался в громовые проклятия, которые его отец в кругу приятелей слал Наполеону Первому и всем роялистам; каждый вечер повторял перед образом: «но не моя, а твоя да совершится воля», и засыпал, носясь в нарисованном ему мире швейцарских рыбаков и пастухов, сломавших несокрушимою волею железные цепи несносного рабства.
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому
будь так
добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— Он всегда очень ценил меня и
был бы
добр ко мне, если бы не восстановляли против меня его возлюбленные!
Я чувствую себя прекрасно, и так как я
добр до сентиментальности, то и не могу
быть счастливым один.
— И Алеша мог поместить Наталью Николаевну в такой квартире! — сказал он, покачивая головою. — Вот эти-то так называемые мелочии обозначают человека. Я боюсь за него. Он
добр, у него благородное сердце, но вот вам пример: любит без памяти, а помещает ту, которую любит, в такой конуре. Я даже слышал, что иногда хлеба не
было, — прибавил он шепотом, отыскивая ручку колокольчика. — У меня голова трещит, когда подумаю о его будущности, а главное, о будущности АнныНиколаевны, когда она
будет его женой…
Да, Хрисашка еще слишком
добр, что он только поглядывает на твою кубышку, а не отнимает ее. Если б он захотел, он взял бы у тебя всё: и кубышку, и Маремьяну Маревну на придачу. Хрисашка! воспрянь — чего ты робеешь! Воспрянь — и плюнь в самую лохань этому идеологу кубышки! Воспрянь — и бери у него все: и жену его, и вола его, и осла его — и пусть хоть однажды в жизни он
будет приведен в необходимость представить себе,что у него своегоили ничего, или очень мало!
— Я удивляюсь, а любить — нет! Уважаю — очень. Он как-то сух, хотя
добр и даже, пожалуй, нежен иногда, но все это — недостаточно человеческое… Кажется, за нами следят? Давайте разойдемся. И не входите к Людмиле, если вам покажется, что
есть шпион.
Лузгин! мой милый, бесценный Лузгин! каким-то я застану тебя? все так же ли кипит в тебе кровь, так же ли ты безрасчетно
добр и великодушен, по-прежнему ли одолевает тебя твоя молодость, которую тщетно усиливался ты растратить и вкривь и вкось: до того обильна, до того неистощима
была животворная струя ее? Или уходили сивку крутые горки? или ты… но нет, не может это
быть!
— Monsieur Калинович, может
быть,
будет так
добр, что отобедает у нас? — произнесла вдруг Полина.
— Ну, вот ты пишешь, что я очень
добр и умен — может
быть, это и правда, может
быть, и нет; возьмем лучше середину, пиши: «Дядя мой не глуп и не зол, мне желает добра…»
— Петр Иваныч! — сказала она, почти плача, — ты
добр, благороден… я знаю, ты в состоянии на великодушное притворство… но, может
быть, жертва бесполезна, может
быть, уж… поздно, а ты бросишь свои дела…
— Ах, дорогой мой, как ты хорошо распорядился! А у меня уж
было печенки заболели. Ты
добр и великодушен, бледнолицый брат мой.
Курсовым офицером служил капитан Страдовский, по-юнкерски — Страделло, прибывший в училище из императорских стрелков.
Был он всегда
добр и ласково-весел, но говорил немного. Напуск на шароварах доходил у него до сапожных носков.
Если хотите, то, по-моему, их всего и
есть один Петр Верховенский, и уж он слишком
добр, что почитает себя только агентом своего общества.
— Отвори же! Понимаешь ли ты, что
есть нечто высшее, чем драка… между человечеством;
есть минуты блага-а-родного лица… Шатов, я
добр; я прощу тебя… Шатов, к черту прокламации, а?
Как ни
будь он справедлив,
добр, умен, его целые годы
будут ненавидеть и презирать все, целой массой; его не поймут, а главное — не поверят ему.
Когда я услышал, как мой приказчик внушает этому жалкому человеку научить меня украсть псалтырь, — я испугался.
Было ясно, что мой приказчик знает, как я
добр за его счет, и что приказчик соседа рассказал ему про икону.
— Что гордион и буеслов
был покойник, это — с ним! — говорил старик Хряпов, идя сзади Матвея. — Ну, и
добр был: арестантам ежесубботне — калачи…
— Больно-то
добр не
будь — сожрут до костей! Оденьте в мундир меня, — как надо! Ты не реви…
Если б его вздумали попросить посерьезнее довезти кого-нибудь версты две на своих плечах, то он бы, может
быть, и довез: он
был так
добр, что в иной раз готов
был решительно все отдать по первому спросу и поделиться чуть не последней рубашкой с первым желающим.
Мне, впрочем, понравились ее глаза, голубые и кроткие; и хотя около этих глаз уже виднелись морщинки, но взгляд их
был так простодушен, так весел и
добр, что как-то особенно приятно
было встречаться с ним.
«Коли он
был до вас
добр, — сказал самозванец, — то я его прощаю».
Он так нежен, так
добр, так любит Володю, он за ним
будет ходить, он строго исполнит приказы доктора, он
будет смотреть на него, когда он уснет.
Что ж! продолжайте.
Вас это к славе поведет…
Теперь меня не бойтесь, и прощайте…
Но боже сохрани нам встретиться вперед…
Вы взяли у меня всё, всё на свете.
Я стану вас преследовать всегда,
Везде… на улице, в уединеньи, в свете;
И если мы столкнемся… то беда!
Я б вас убил… но смерть
была б награда,
Которую сберечь я должен для другой.
Вы видите, я
добр… взамен терзаний ада,
Вам оставляю рай земной.