Неточные совпадения
Стародум. Благодарение
Богу, что человечество найти защиту может!
Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего счастья и выгод в том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
— Точно ли ты в
бога не
веришь? — подскочил он к Линкину и, по важности обвинения, не выждав ответа, слегка ударил его, в виде задатка, по щеке.
— Что ты с ним балы-то точишь! он в
бога не
верит!
— Анна, ради
Бога не говори так, — сказал он кротко. — Может быть, я ошибаюсь, но
поверь, что то, что я говорю, я говорю столько же за себя, как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.
— Слава
Богу, она совсем поправилась. Я никогда не
верила, чтоб у нее была грудная болезнь.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму
верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к
Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
— Ей-Богу ни одной. А если впустил, я поймаю. Ты не
поверишь, какое наслаждение! Ты как провел день?
― Слава
Богу, кончилось. Ты не
поверишь, как мне невыносимо было это.
Его обрадовала мысль о том, как легче было
поверить в существующую, теперь живущую церковь, составляющую все верования людей, имеющую во главе
Бога и потому святую и непогрешимую, от нее уже принять верования в
Бога, в творение, в падение, в искупление, чем начинать с
Бога, далекого, таинственного
Бога, творения и т. д.
—
Поверите ли, ваше превосходительство, — продолжал Ноздрев, — как сказал он мне: «Продай мертвых душ», — я так и лопнул со смеха. Приезжаю сюда, мне говорят, что накупил на три миллиона крестьян на вывод: каких на вывод! да он торговал у меня мертвых. Послушай, Чичиков, да ты скотина, ей-богу, скотина, вот и его превосходительство здесь, не правда ли, прокурор?
Поди ты сладь с человеком! не
верит в
Бога, а
верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая,
бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Вы не
поверите, ваше превосходительство, как мы друг к другу привязаны, то есть, просто если бы вы сказали, вот, я тут стою, а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести, кто тебе дороже, отец родной или Чичиков?» — скажу: «Чичиков», ей-богу…
О великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость
бога, твоя любовь так велика, что слова сами собою лились из уст твоих — ты их не
поверял рассудком… И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на землю!..
Нет-с, сама всему
верит, собственными воображениями сама себя тешит, ей-богу-с!
— Нет, вы, я вижу, не верите-с, думаете все, что я вам шуточки невинные подвожу, — подхватил Порфирий, все более и более веселея и беспрерывно хихикая от удовольствия и опять начиная кружить по комнате, — оно, конечно, вы правы-с; у меня и фигура уж так самим
богом устроена, что только комические мысли в других возбуждает; буффон-с; [Буффон — шут (фр. bouffon).] но я вам вот что скажу и опять повторю-с, что вы, батюшка, Родион Романович, уж извините меня, старика, человек еще молодой-с, так сказать, первой молодости, а потому выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи.
— Я вас понимаю и одобряю вас вполне. Мой бедный брат, конечно, виноват: за то он и наказан. Он мне сам сказал, что поставил вас в невозможность иначе действовать. Я
верю, что вам нельзя было избегнуть этого поединка, который… который до некоторой степени объясняется одним лишь постоянным антагонизмом ваших взаимных воззрений. (Николай Петрович путался в своих словах.) Мой брат — человек прежнего закала, вспыльчивый и упрямый… Слава
богу, что еще так кончилось. Я принял все нужные меры к избежанию огласки…
Да вот, например: другой на его месте тянул бы да тянул с своих родителей; а у нас,
поверите ли? он отроду лишней копейки не взял, ей-богу!
— Ах, Евгений Васильич, как не ждать-то-с!
Верите ли
богу, сердце изныло, на родителей на ваших глядючи.
— Он много верного знает, Томилин. Например — о гуманизме. У людей нет никакого основания быть добрыми, никакого, кроме страха. А жена его — бессмысленно добра… как пьяная. Хоть он уже научил ее не
верить в
бога. В сорок-то шесть лет.
— Знаешь, — слышал Клим, — я уже давно не
верю в
бога, но каждый раз, когда чувствую что-нибудь оскорбительное, вижу злое, — вспоминаю о нем. Странно? Право, не знаю: что со мной будет?
— Он очень не любит студентов, повар. Доказывал мне, что их надо ссылать в Сибирь, а не в солдаты. «Солдатам, говорит, они мозги ломать станут: в
бога — не
верьте, царскую фамилию — не уважайте. У них, говорит, в головах шум, а они думают — ум».
— Вот я была в театральной школе для того, чтоб не жить дома, и потому, что я не люблю никаких акушерских наук, микроскопов и все это, — заговорила Лидия раздумчиво, негромко. — У меня есть подруга с микроскопом, она
верит в него, как старушка в причастие святых тайн. Но в микроскоп не видно ни
бога, ни дьявола.
— Такой противный, мягкий, гладкий кот, надменный, бессердечный, — отомстила она гинекологу, но, должно быть, находя, что этого еще мало ему, прибавила: — Толстовец, моралист, ригорист. Моралью Толстого пользуются какие-то особенные люди… Верующие в злого и холодного
бога. И мелкие жулики, вроде Ногайцева. Ты, пожалуйста, не
верь Ногайцеву — он бессовестный, жадный и вообще — негодяй.
— Я, кажется, плохо
верю в
бога, но за тебя буду молиться кому-то, буду! Я хочу, чтоб тебе жилось хорошо, легко…
— В
бога, требующего теодицеи, — не могу
верить. Предпочитаю веровать в природу, коя оправдания себе не требует, как доказано господином Дарвином. А господин Лейбниц, который пытался доказать, что-де бытие зла совершенно совместимо с бытием божиим и что, дескать, совместимость эта тоже совершенно и неопровержимо доказуется книгой Иова, — господин Лейбниц — не более как чудачок немецкий. И прав не он, а Гейнрих Гейне, наименовав книгу Иова «Песнь песней скептицизма».
— Разве вы не
верите в
бога? — спросила Варвара почему-то с радостью.
— Я — оптимист. Я
верю, что все люди более или менее, но всегда удачные творения величайшего артиста, которого именуем —
бог!
«Неужели эта баба религиозна? Не
верю, чтоб такое мощное тело искренно нуждалось в
боге».
Она редко и не очень охотно соглашалась на это и уже не рассказывала Климу о
боге, кошках, о подругах, а задумчиво слушала его рассказы о гимназии, суждения об учителях и мальчиках, о прочитанных им книгах. Когда Клим объявил ей новость, что он не
верит в
бога, она сказала небрежно...
— Профессор, вероятно, вы не
верите в бытие
бога и для вас
бога — нет! — мягко произнес старичок и, остановив жестом возражение Пыльникова, спросил: — Вы попробуйте не
верить в Распутина?..
— Что ты слушаешь меня? Я
Бог знает что говорю, а ты
веришь! Я не то и сказать-то хотел совсем…
—
Поверьте мне, это было невольно… я не мог удержаться… — заговорил он, понемногу вооружаясь смелостью. — Если б гром загремел тогда, камень упал бы надо мной, я бы все-таки сказал. Этого никакими силами удержать было нельзя… Ради
Бога, не подумайте, чтоб я хотел… Я сам через минуту
Бог знает что дал бы, чтоб воротить неосторожное слово…
«Что, если б кто-нибудь слышал это?.. — думал он, цепенея от этой мысли. — Слава
Богу, что Захар не сумеет пересказать никому; да и не
поверят; слава
Богу!»
— Послушайте, — ласково, но с волнением заговорил Обломов, — мои люди болтают разный вздор; вы, ради
Бога, не
верьте им.
Он слеп, упрям, нетерпелив,
И легкомыслен, и кичлив,
Бог весть какому счастью
верит...
— Вера — молчи, ни слова больше! Если ты мне скажешь теперь, что ты любишь меня, что я твой идол, твой
бог, что ты умираешь, сходишь с ума по мне — я всему
поверю, всему — и тогда…
Где Вера не была приготовлена, там она слушала молча и следила зорко — верует ли сам апостол в свою доктрину, есть ли у него самого незыблемая точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и
поверить если не ему, то опыту. «И будем как
боги!» — прибавлял он насмешливо.
— Как по пустякам: вон Марфа Васильевна не
верят! а я, ей-богу…
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «
Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я не
верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
— Не надо, ради
Бога, не надо: мое, мое,
верю. Стало быть, я вправе распорядиться этим по своему усмотрению?
Я, конечно, не для того, чтоб вас дразнить, и,
поверьте, что в
Бога верую; но все эти тайны давно открыты умом, а что еще не открыто, то будет открыто все, совершенно наверно и, может быть, в самый короткий срок.
— Если б у меня был револьвер, я бы прятал его куда-нибудь под замок. Знаете, ей-Богу, соблазнительно! Я, может быть, и не
верю в эпидемию самоубийств, но если торчит вот это перед глазами — право, есть минуты, что и соблазнит.
— Это — очень гордый человек, как вы сейчас сами сказали, а многие из очень гордых людей любят
верить в
Бога, особенно несколько презирающие людей. У многих сильных людей есть, кажется, натуральная какая-то потребность — найти кого-нибудь или что-нибудь, перед чем преклониться. Сильному человеку иногда очень трудно переносить свою силу.
— Ничуть! это про него неправду! Неужели вы думаете, что он может
верить в
Бога?
— Тут причина ясная: они выбирают
Бога, чтоб не преклоняться перед людьми, — разумеется, сами не ведая, как это в них делается: преклониться пред
Богом не так обидно. Из них выходят чрезвычайно горячо верующие — вернее сказать, горячо желающие
верить; но желания они принимают за самую веру. Из этаких особенно часто бывают под конец разочаровывающиеся. Про господина Версилова я думаю, что в нем есть и чрезвычайно искренние черты характера. И вообще он меня заинтересовал.
«Рад бы душой, — продолжает он с свойственным ему чувством и красноречием, —
поверьте, я бы всем готов пожертвовать, сна не пожалею, лишь бы только зелени в супе было побольше, да не могу, видит
Бог, не могу…
—
Верь ты
Богу, знать не знаю, — кричала арестантка с другой стороны.
Она прежде сама
верила в добро и в то, что люди
верят в него, но с этой ночи убедилась, что никто не
верит в это, и что всё, что говорят про
Бога и добро, всё это делают только для того, чтобы обманывать людей.
Он
верил не в то, что из хлеба сделалось тело, что полезно для души произносить много слов или что он съел действительно кусочек
Бога, — в это нельзя
верить, — а
верил в то, что надо
верить в эту веру.
Если кто
верил в
Бога и людей, в то, что люди любят друг друга, тот после этого перестанет
верить в это.