Неточные совпадения
— То есть
как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он
ведет себя,
как ведут себя все молодые
люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
Все это произвело ропот, особенно когда новый начальник, точно
как наперекор своему предместнику, объявил, что для него ум и хорошие успехи в науках ничего не значат, что он смотрит только на поведенье, что если
человек и плохо учится, но хорошо
ведет себя, он предпочтет его умнику.
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про
себя: «Ведь черт его знает, может быть, он просто хвастун,
как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в
человеке не уверен: сегодня жив, а завтра и бог
весть.
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя
себя другим
человеком,
как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к
себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты
как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение,
вел себя сдержанно,
как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
«Это — опасное уменье, но — в какой-то степени — оно необходимо для защиты против насилия враждебных идей, — думал он. — Трудно понять, что он признает, что отрицает. И — почему, признавая одно, отрицает другое?
Какие люди собираются у него? И
как ведет себя с ними эта странная женщина?»
Как везде, Самгин
вел себя в этой компании солидно, сдержанно,
человеком, который, доброжелательно наблюдая, строго взвешивает все, что видит, слышит и, не смущаясь, не отвлекаясь противоречиями мнений, углубленно занят оценкой фактов. Тагильский так и сказал о нем Берендееву...
Ему казалось, что за этими словами спрятаны уже знакомые ему тревожные мысли. Митрофанов чем-то испуган, это — ясно; он
вел себя,
как человек виноватый, он, в сущности, оправдывался.
Таких неистощимых говорунов,
как Змиев и Тарасов, Самгин встречал не мало, они были понятны и не интересны ему, а остальные гости Прейса
вели себя сдержанно,
как люди с небольшими средствами в магазине дорогих вещей.
Берендеев бывал редко и
вел себя, точно пьяный, который не понимает,
как это он попал в компанию незнакомых
людей и о чем говорят эти
люди.
Покуривая, улыбаясь серыми глазами, Кутузов стал рассказывать о глупости и хитрости рыб с тем воодушевлением и знанием, с
каким историк Козлов повествовал о нравах и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался в неясных, но не враждебных мыслях об этом
человеке, а о
себе самом думал с досадой, находя, что он
себя вел не так,
как следовало бы, все время точно качался на качели.
И обидно было, что красиво разрисованные Козловым хозяева узких переулков, тихоньких домиков,
люди, устойчивой жизнью которых Самгин когда-то любовался, теперь
ведут себя как равнодушные зрители опасных безумств.
Сомнений не было, что Версилов хотел свести меня с своим сыном, моим братом; таким образом, обрисовывались намерения и чувства
человека, о котором мечтал я; но представлялся громадный для меня вопрос:
как же буду и
как же должен я
вести себя в этой совсем неожиданной встрече, и не потеряет ли в чем-нибудь собственное мое достоинство?
Полномочные
вели себя как тонкие, век жившие в свете,
люди; все должно было поражать их, не видавших никогда европейского судна, мебели, украшений.
— А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово
вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из
себя строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на одну доску здесь поставили… Видите,
какой человек, — обратился он к монаху, — я вот с ним боюсь входить к порядочным
людям.
Пить вино и развратничать он не любит, а между тем старик и обойтись без него не может, до того ужились!» Это была правда; молодой
человек имел даже видимое влияние на старика; тот почти начал его иногда
как будто слушаться, хотя был чрезвычайно и даже злобно подчас своенравен; даже
вести себя начал иногда приличнее…
— Законы? Это значит — обычаи, — веселее и охотнее говорил старик, поблескивая умными, колючими глазами. — Живут
люди, живут и согласятся: вот этак — лучше всего, это мы и возьмем
себе за обычай, поставим правилом, законом! Примерно: ребятишки, собираясь играть, уговариваются,
как игру
вести, в
каком порядке. Ну, вот уговор этот и есть — закон!
По-моему, для этого можно воспользоваться услугами грамотных ссыльных, которые,
как показал уже опыт, скоро приучаются самостоятельно
вести наблюдения, и нужен только
человек, который взял бы на
себя труд руководить ими.]
Вообще во всей этой сахалинской истории японцы,
люди ловкие, подвижные и хитрые,
вели себя как-то нерешительно и вяло, что можно объяснить только тем, что у них было так же мало уверенности в своем праве,
как и у русских.
Она мечтает о семейном счастии с любимым
человеком, заботится о том, чтоб
себя «облагородить», так, чтобы никому не стыдно было взять ее замуж; думает о том,
какой она хороший порядок будет
вести в доме, вышедши замуж; старается
вести себя скромно, удаляется от молодого барина, сына Уланбековой, и даже удивляется на московских барышень, что они очень бойки в своих разговорах про кавалеров да про гвардейцев.
В первом вашем письме вы изложили весь ваш быт и сделали его
как бы вновь причастным семейному вашему кругу. К сожалению, он не может нам дать того же отчета — жизнь его бездейственная, однообразная! Живет потому, что провидению угодно, чтоб он жил; без сего убеждения с трудом бы понял, к чему
ведет теперешнее его существование. Впрочем, не огорчайтесь:
человек, когда это нужно, находит в
себе те силы, которые и не подозревал; он собственным опытом убедился в сей истине и благодарит бега.
— У нас теперь, — хвастался мещанин заезжему
человеку, — есть купец Никон Родионович, Масленников прозывается, вот так
человек! Что ты хочешь, сейчас он с тобою может сделать; хочешь, в острог тебя посадить — посадит; хочешь, плетюганами отшлепать или так в полицы розгам отодрать, — тоже сичас он тебя отдерет. Два слова городничему
повелит или записочку напишет, а ты ее, эту записочку, только представишь, — сичас тебя в самом лучшем виде отделают. Вот
какого себе человека имеем!
Юлия в этом случае никак не могла уже, разумеется, заступиться за Вихрова; она только молчала и с досадою про
себя думала: «Вот
человек! Сам бог знает
какие вещи говорит при мне, совершенно уж не стесняясь, — это ничего, а я прослушала
повесть — это неприлично».
— Что ж вам за дело до
людей!.. — воскликнул он сколь возможно более убедительным тоном. — Ну и пусть
себе судят,
как хотят! — А что, Мари, скажите, знает эту грустную вашу
повесть? — прибавил он: ему давно уже хотелось поговорить о своем сокровище Мари.
Мужики потом рассказали ему, что опекун в ту же ночь,
как Вихров уехал от него, созывал их всех к
себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и
велел было уж своим
людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли.
Сочинение это произвело,
как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот — жене; жена
велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый в сущности
человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет учителей и бледный, с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд в древних Афинах, в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча
себе под нос...
Она умерла две недели спустя. В эти две недели своей агонии она уже ни разу не могла совершенно прийти в
себя и избавиться от своих странных фантазий. Рассудок ее
как будто помутился. Она твердо была уверена, до самой смерти своей, что дедушка зовет ее к
себе и сердится на нее, что она не приходит, стучит на нее палкою и
велит ей идти просить у добрых
людей на хлеб и на табак. Часто она начинала плакать во сне и, просыпаясь, рассказывала, что видела мамашу.
— Да тебе-то
какое дело, для чьей выгоды я буду стараться, блаженный ты
человек? Только бы сделать — вот что главное! Конечно, главное для сиротки, это и человеколюбие
велит. Но ты, Ванюша, не осуждай меня безвозвратно, если я и об
себе позабочусь. Я
человек бедный, а он бедных
людей не смей обижать. Он у меня мое отнимает, да еще и надул, подлец, вдобавок. Так я, по-твоему, такому мошеннику должен в зубы смотреть? Морген-фри!
— «Ничего», — говорит. И знаешь,
как он спросил о племяннике? «Что, говорит, Федор хорошо
себя вел?» — «Что значит — хорошо
себя вести в тюрьме?» — «Ну, говорит, лишнего чего не болтал ли против товарищей?» И когда я сказал, что Федя
человек честный и умница, он погладил бороду и гордо так заявил: «Мы, Сизовы, в своей семье плохих
людей не имеем!»
— Все, кому трудно живется, кого давит нужда и беззаконие, одолели богатые и прислужники их, — все, весь народ должен идти встречу
людям, которые за него в тюрьмах погибают, на смертные муки идут. Без корысти объяснят они, где лежит путь к счастью для всех
людей, без обмана скажут — трудный путь — и насильно никого не
поведут за
собой, но
как встанешь рядом с ними — не уйдешь от них никогда, видишь — правильно все, эта дорога, а — не другая!
К вечеру явился Николай. Обедали, и за обедом Софья рассказывала, посмеиваясь,
как она встречала и прятала бежавшего из ссылки
человека,
как боялась шпионов, видя их во всех
людях, и
как смешно
вел себя этот беглый. В тоне ее было что-то, напоминавшее матери похвальбу рабочего, который хорошо сделал трудную работу и — доволен.
Так случилось и после этого самоубийства. Первым начал Осадчий.
Как раз подошло несколько дней праздников подряд, и он в течение их
вел в собрании отчаянную игру и страшно много пил. Странно: огромная воля этого большого, сильного и хищного,
как зверь,
человека увлекла за
собой весь полк в какую-то вертящуюся книзу воронку, и во все время этого стихийного, припадочного кутежа Осадчий с цинизмом, с наглым вызовом, точно ища отпора и возражения, поносил скверными словами имя самоубийцы.
Забиякин. Только он сидит и прихлебывает
себе чай… ну, взорвало, знаете, меня, не могу я этого выдержать! Пей он чай,
как люди пьют, я бы ни слова — бог с ним! а то, знаете, помаленьку, точно бог
весть каким блаженством наслаждается… Ну, я, конечно, в то время его раскровенил.
Пролежал он таким образом, покуда не почувствовал, что пальто на нем промокло. И все время, не переставая, мучительно спрашивал
себя:"Что я теперь делать буду?
как глаза в
люди покажу?"В сущности, ведь он и не любил Феклиньи, а только, наравне с другими, чувствовал
себя неловко, когда она, проходя мимо, выступала задорною поступью,
поводила глазами и сквозь зубы (острые,
как у белки) цедила:"ишь, черт лохматый, пялы-то выпучил!"
Средства он имел хорошие, не торопился связывать
себя узами, был настолько сведущ и образован, чтобы
вести солидную беседу на все вкусы, и в обществе на него смотрели
как на приличного и приятного
человека.
«А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, — думал он, — не она, а я виноват:
как можно было так непростительно
вести себя? этим только вооружишь против
себя; чужой
человек, новое знакомство… очень натурально, что она,
как хозяйка… А! вон выходит из-за куста с узенькой тропинки, идет к решетке, тут остановится и будет ждать…»
«Наедине с
собою только, — писал он в какой-то
повести, —
человек видит
себя как в зеркале; тогда только научается он верить в человеческое величие и достоинство.
Очень понятно теперь, почему,
как уже я говорил прежде, первым вопросом моим при вступлении в острог было:
как вести себя,
как поставить
себя перед этими
людьми?
— Думаешь — это я по своей воле и охоте навалился на тебя? Я — не дурак, я ведь знал, что ты меня побьешь, я
человек слабый, пьющий. Это мне хозяин
велел: «Дай, говорит, ему выволочку да постарайся, чтобы он у
себя в лавке побольше напортил во время драки, все-таки — убыток им!» А сам я — не стал бы, вон ты
как мне рожу-то изукрасил…
Нилова еще не было. Матвей глядел на все происходившее с удивлением и неудовольствием. Он решил итти навстречу неизбежности, но ему казалось, что и это делается здесь как-то не по-людски. Он представлял
себе это дело гораздо проще. У
человека спрашивают паспорт, паспорта нет.
Человека берут, и полицейский, с книгой подмышкой,
ведет его куда следует. А там уж что будет, то есть
как решит начальство.
Уже ко времени Константина всё понимание учения свелось к резюме, утвержденным светской властью, — резюме споров, происходивших на соборе, — к символу веры, в котором значится: верую в то-то, то-то и то-то и под конец — в единую, святую, соборную и апостольскую церковь, т. е. в непогрешимость тех лиц, которые называют
себя церковью, так что всё свелось к тому, что
человек верит уже не богу, не Христу,
как они открылись ему, а тому, чему
велит верить церковь.
— Ну вот, братец, уж ты сейчас и в критику! Уж и не можешь никак утерпеть, — отвечал опечаленный дядя. — Вовсе не в сумасшедшем, а так только, погорячились с обеих сторон. Но ведь согласись и ты, братец,
как ты-то сам
вел себя? Помнишь, что ты ему отмочил, —
человеку, так сказать, почтенных лет?
У меня был приятель, а у этого приятеля был тоже приятель, который сперва
вел себя,
как следует порядочному
человеку, а потом запил.
Я ожидал расспросов с его стороны, но этот
человек вел себя так,
как если бы давно знал меня; мне такая манера нравилась.
— Послушайте, нужно же иметь хотя маленькое самолюбие:
человек бегает от вас самым позорным образом,
ведет себя,
как…
как… ну,
как негодяй, если хотите знать.
Вообще будем
вести себя,
как прилично порядочным молодым
людям.
Крискент заявился в пятовский дом, когда не было самого Нила Поликарпыча, и
повел душеспасительную речь о значении и святости брака вообще
как таинства, потом о браке
как неизбежной форме нескверного гражданского жития и, наконец, о браке
как христианском подвиге, в котором
человек меньше всего должен думать о
себе, а только о своем ближнем.
Других только не тронь; сам с
собою управляйся,
как знаешь; пожалуй, вовсе не наблюдай
себя, а к чужим
людям пришел, живи
как велят — вот что!
Изредка забежит к ним неопределенный слух, что Наполеон с двадесятью язык опять подымается или что антихрист народился; но и это они принимают более
как курьезную штуку, вроде
вести о том, что есть страны, где все
люди с песьими головами; покачают головой, выразят удивление к чудесам природы и пойдут
себе закусить…
Надобно так это дело
вести, чтобы всякий
человек как бы добровольно, сам от
себя сознал, что для счастья его нужны две вещи: пирог с капустой и утка с груздями.
К ней часто приходила Матица, принося с
собой булки, чай, сахар, а однажды она даже подарила Маше голубое платье. Маша
вела себя с этой женщиной,
как взрослый
человек и хозяйка дома; ставила маленький жестяной самовар, и, попивая горячий, вкусный чай, они говорили о разных делах и ругали Перфишку. Матица ругалась с увлечением, Маша вторила ей тонким голосом, но — без злобы, только из вежливости. Во всём, что она говорила про отца, звучало снисхождение к нему.