Неточные совпадения
— То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он
ведет себя, как
ведут себя все молодые люди. Il fait lа
сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой
женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
«Это — опасное уменье, но — в какой-то степени — оно необходимо для защиты против насилия враждебных идей, — думал он. — Трудно понять, что он признает, что отрицает. И — почему, признавая одно, отрицает другое? Какие люди собираются у него? И как
ведет себя с ними эта странная
женщина?»
По тротуару величественно плыл большой коричневый ком сгущенной скуки, — пышно одетая
женщина вела за руку мальчика в матроске, в фуражке
с лентами; за нею шел клетчатый человек, похожий на клоуна, и шумно сморкался в платок, дергая
себя за нос.
Редко судьба сталкивала его
с женщиною в обществе до такой степени, чтоб он мог вспыхнуть на несколько дней и почесть
себя влюбленным. От этого его любовные интриги не разыгрывались в романы: они останавливались в самом начале и своею невинностью, простотой и чистотой не уступали
повестям любви какой-нибудь пансионерки на возрасте.
Нехлюдов отошел и пошел искать начальника, чтоб просить его о рожающей
женщине и о Тарасе, но долго не мог найти его и добиться ответа от конвойных. Они были в большой суете: одни
вели куда-то какого-то арестанта, другие бегали закупать
себе провизию и размещали свои вещи по вагонам, третьи прислуживали даме, ехавшей
с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
Уехав из Вятки, меня долго мучило воспоминание об Р. Мирясь
с собой, я принялся писать
повесть, героиней которой была Р. Я представил барича екатерининских времен, покинувшего
женщину, любившую его, и женившегося на другой.
Павел
велел дать
себе умываться и одеваться в самое лучшее платье. Он решился съездить к Мари
с утренним визитом, и его в настоящее время уже не любовь, а скорее ненависть влекла к этой
женщине. Всю дорогу от Кисловки до Садовой, где жила Мари, он обдумывал разные дерзкие и укоряющие фразы, которые намерен был сказать ей.
Раиса Павловна была сегодня хозяйкой и
вела себя с тактом великосветской
женщины; она умела поддержать разговор и несколько раз очень ядовито прошлась насчет «почти молодых людей».
— Ужасен! — продолжал князь. — Он начинает эту бедную
женщину всюду преследовать, так что муж не
велел, наконец, пускать его к
себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу
с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают
с жандармом из города…
Панночка в отчаянии и говорит ему: «Сними ты
с себя портрет для меня, но пусти перед этим кровь и дай мне несколько капель ее; я их
велю положить живописцу в краски, которыми будут рисовать, и тогда портрет выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы из нас не готов был сделать того, когда мы для
женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…
Несчастливцев. Так, просто лакей, да и все тут. Нельзя ж мне тебя
вести в гостиную! Как я тебя представлю тетеньке? Она
женщина набожная, в доме, братец, тишина, скромность — и вдруг, представьте
себе, — физиономия. А лакеем быть тебе,
с твоей рожей, братец, в самый раз.
К ней часто приходила Матица, принося
с собой булки, чай, сахар, а однажды она даже подарила Маше голубое платье. Маша
вела себя с этой
женщиной, как взрослый человек и хозяйка дома; ставила маленький жестяной самовар, и, попивая горячий, вкусный чай, они говорили о разных делах и ругали Перфишку. Матица ругалась
с увлечением, Маша вторила ей тонким голосом, но — без злобы, только из вежливости. Во всём, что она говорила про отца, звучало снисхождение к нему.
Как-то ночевал у меня Антоша Чехонте. Так мы всю ночь, будучи оба трезвые, провожали Лиодора, а он непременно нас, и так до света. Был ли он женат или просто много лет жил
с этой
женщиной, никто не знал. Он ее никак не рекомендовал, а она
вела себя, как жена. Каждому приходящему совала лещом руку и сразу тащила на стол водку.
Он стоял, упираясь пальцами левой руки в стену и смотря прямо перед
собой, изредка взглядывая на
женщину совершенно больными глазами. Правую руку он держал приподнято,
поводя ею в такт слов. Дигэ, меньше его ростом, слушала, слегка отвернув наклоненную голову
с печальным выражением лица, и была очень хороша теперь, — лучше, чем я видел ее в первый раз; было в ее чертах человеческое и простое, но как бы обязательное, из вежливости или расчета.
И на том же самом месте, где списана песня Деворы, вечная книга уже начинает новую
повесть: тут не десять тысяч мужей боятся идти и зовут
с собою женщину, а горсть в три сотни человек идет и гонит несметный стан врагов своих.
Яков
вёл себя понятнее: бегал по корпусам, ласково поглядывал на девиц, смотрел
с крыши конюшни на реку, когда там, и обеденное время, купались
женщины.
Цыплунова. Она богатая вдова, уж в летах; нельзя же требовать от нее, чтобы она
вела себя как институтка. Ей скучно жить одной, она хочет выйти замуж и употребляет для этого средства, какие знает. Впрочем, я никогда не слыхала, чтобы про нее говорили что-нибудь дурное; напротив, все ее считают доброй и хорошей
женщиной. Да и просто как
женщина она имеет право требовать если не уважения, так по крайней мере учтивости
с твоей стороны.
— Здесь позвольте мне отвечать вам, — заметил европеец (так мы будем называть нестриженого), — у нас вообще и по шоссе, и по проселочным дорогам
женщина не получила того развязного права участия во всем, как, например, во Франции; встречаются исключения, но всегда неразрывные
с каким-то фанфаронством, — лучшее доказательство, что это исключение.
Женщина, которая бы вздумала у нас
вести себя наравне
с образованным мужчиной, не свободно бы пользовалась своими правами, а хотела бы выказать свое освобождение.
…Близ углубления, где был Феодор, стояла молодая
женщина, прелестная
собой, как те девы Востока, о которых пел Низами; сначала молилась и она; но вскоре молитва исчезла
с уст ее; беспрерывно смотрела она на юношу; освещенный последним остатком света, окруженный мраком, Феодор казался ей чем-то принадлежащим нездешнему миру; она думала видеть архангела, принесшего благую
весть деве иудейской… Огненная кровь египтянки пылала.
Окончилось вечернее моление. Феодор пошел к игумну, не обратив на нее ни малейшего внимания, сказал ему о причине приезда и просил дозволения переночевать. Игумен был рад и
повел Феодора к
себе… Первое лицо, встретившее их, была
женщина, стоявшая близ Феодора, дочь игумна, который удалился от света, лишившись жены, и
с которым был еще связан своею дочерью; она приехала гостить к отцу и собиралась вскоре возвратиться в небольшой городок близ Александрии, где жила у сестры своей матери.
Сам по
себе факт был очень прост, хотя и печален: рабочие
с пригородного завода, уже три недели бастовавшие, всею своею массою в несколько тысяч человек,
с женами, стариками и детьми, пришли к нему
с требованиями, которых он, как губернатор, осуществить не мог, и
повели себя крайне вызывающе и дерзко: кричали, оскорбляли должностных лиц, а одна
женщина, имевшая вид сумасшедшей, дернула его самого за рукав
с такой силой, что лопнул шов у плеча.
Раскольников любит Соню Мармеладову. Но как-то странно даже представить
себе, что это любовь мужчины к
женщине. Становишься как будто двенадцатилетнею девочкою и начинаешь думать, что вся суть любви только в том, что мужчина и
женщина скажут друг другу: «я люблю тебя». Даже подозрения нет о той светлой силе, которая
ведет любящих к телесному слиянию друг
с другом и через это телесное слияние таинственно углубляет и уярчает слияние душевное.
— И ты ей тоже, может быть, нравишься. Даже, может быть, и более… Черт их, брат, знает: помнишь, как это Гейне говорит: «не узнаешь, где у
женщин ангел
с дьяволом граничит». Во всяком случае, сегодня она
вела себя в отношении тебя прекрасно.
Ни разу не начала она
с ним говорить о своей душе, на чем держится ее жизнь, есть ли у нее какой-нибудь «закон» — глупый или умный, к какому исходу
вести житейскую ладью, во что выработать
себя — в
женщину ли
с правилами и упованиями или просто в бабенку, не знающую ничего, кроме своей утехи: будь то связь, кутеж, франтовство или другая какая блажь.
Дюма, сделавший
себе репутацию защитника и идеалиста
женщин, даже падших ("Дама
с камелиями"), тогда уже напечатал беспощадный анализ женской испорченности — роман"Дело Клемансо"и в своих предисловиях к пьесам стал выступать в таком же духе. Даже тут, в присутствии своей супруги, он не затруднился
повести разговор на тему безыдейности и невежественности светских
женщин… и в особенности русских. У него вырвалась, например, такая подробность из их интимной жизни...
Но и тут доля этих обоих воспитателей была еще не одинакова: гувернантка терпела более, потому что дочь, глядя на жестокое обращение
с ее руководительницею, не только не сострадала ей, но еще сама прилагала тяжесть к обидам этой несчастной
женщины, а мальчик
вел себя лучше.
С таким врожденным тактом, по желанию Николая Герасимовича, умела
вести себя тогда эта двадцатитрехлетняя
женщина.
«Что же мог, впрочем, поделать и Basile, —
с отчаянием говорила она
себе в последствии. — Не мог же он запретить жить в Петербурге талантливой артистке Пальм-Швейцарской,
женщине с громадным, хоть Бог
весть какими путями добытым состоянием».
— Полноте, — ответил он
с умной и хорошей улыбкой. — Правда, вы меня заставили говорить о
себе. Я этого не жалую, и не к тому я
вел речь. В свете было бы очень приятно жить многим, особенно
женщинам молодым и… (он помолчал) свободным, как вы, например. Вы когда-нибудь читали Ревизора…
Оказалось, что молодая
женщина сумела
повести себя со своим непрошенным обожателем
с таким достоинством и
с такой холодностью, отнявшими у него всякую надежду на взаимность, добиться которой он решился таким отчаянным средством, начитавшись во французских романах о романтических приключениях, где
женщины отдавали свое сердце придорожным героям.
Князь Владимир Яковлевич,
с самой ранней юности избалованный
женщинами, пресыщенный ими в Петербурге и за границей, не спешил выбирать
себе подругу жизни, не заботился о продолжении доблестного и древнего рода князей Баратовых, спокойно живя
с сестрой, окруженный множеством крепостных слуг, на обязанности которых было
вести дом так, как было «при стариках», за чем главным образом наблюдала ключница Гавриловна.
Было уже за полночь. Движимый какой-то неведомой силой, Егор Никифоров пошел к дороге, к тому месту, где четверть века тому назад,
вел беседу
с умирающим Ильяшевичем. Здесь он лег на траву и задумался. Все прошедшее мелькало в его уме, как в калейдоскопе. Его глаза были опущены вниз. Вдруг длинная тень легла на зеленой траве, ярко освещенной луной. Он быстро поднял голову и в двух шагах от
себя увидал высокую, темную фигуру
женщины.
Француз имел живое воображение и доброе сердце: он подал
женщине десять рублей и
велел ей прийти к
себе вместе
с детьми, и чтобы все они были в этом же самом платье.
В первый раз Стягину так легко было
вести разговор
с москвичом, испытывать на
себе его добродушие и славянскую мягкость и сочувственно думать о
женщине, которая так умело и приятно ходит за ним.
Для того же, чтобы они могли воздержаться, они должны, кроме того что
вести естественный образ жизни: не пить, не объедаться, не есть мяса и не избегать труда (не гимнастики, а утомляющего, не игрушечного труда), не допускать в мыслях своих возможности общения
с чужими
женщинами, так же как всякий человек не допускает такой возможности между
собой и матерью, сестрами, родными, женами друзей.