Неточные совпадения
Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда неприличные
вещи, когда
дочери нет в комнате.
Герой, однако же, совсем этого не замечал, рассказывая множество приятных
вещей, которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в разных местах: именно в Симбирской губернии у Софрона Ивановича Беспечного, где были тогда
дочь его Аделаида Софроновна с тремя золовками: Марьей Гавриловной, Александрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной; у Федора Федоровича Перекроева в Рязанской губернии; у Фрола Васильевича Победоносного в Пензенской губернии и у брата его Петра Васильевича, где были свояченица его Катерина Михайловна и внучатные сестры ее Роза Федоровна и Эмилия Федоровна; в Вятской губернии у Петра Варсонофьевича, где была сестра невестки его Пелагея Егоровна с племянницей Софьей Ростиславной и двумя сводными сестрами — Софией Александровной и Маклатурой Александровной.
Лонгрен не вполне поверил бы этому, не будь он так занят своими мыслями. Их разговор стал деловым и подробным. Матрос сказал
дочери, чтобы она уложила его мешок; перечислил все необходимые
вещи и дал несколько советов.
— Приезжает домой светская дама с гостьей и кричит на горничную: «Зачем это вы переставили мебель и
вещи в гостиной так глупо, бессмысленно?» — «Это не я-с, это барышня приказали». Тогда мамаша говорит гостье: «У моей
дочери замечательно остроумная фантазия».
И, странная
вещь, после своего визита к maman, которая, конечно, с истинно светским тактом открыла глаза недоумевавшей
дочери, Антонида Ивановна как будто почувствовала большее уважение к мужу, потому что и в ее жизни явился хоть какой-нибудь интерес.
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей
дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно,
вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать
дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться с
дочерью, не огорчаясь.
Уцелев одна из всей семьи, она стала бояться за свою ненужную жизнь и безжалостно отталкивала все, что могло физически или морально расстроить равновесие, обеспокоить, огорчить. Боясь прошедшего и воспоминаний, она удаляла все
вещи, принадлежавшие
дочерям, даже их портреты. То же было после княжны — какаду и обезьяна были сосланы в людскую, потом высланы из дома. Обезьяна доживала свой век в кучерской у Сенатора, задыхаясь от нежинских корешков и потешая форейторов.
Сухаревка —
дочь войны. Смоленский рынок — сын чумы. Он старше Сухаревки на 35 лет. Он родился в 1777 году. После московской чумы последовал приказ властей продавать подержанные
вещи исключительно на Смоленском рынке и то только по воскресеньям во избежание разнесения заразы.
Это слишком ответственная
вещь, и я не взялся бы сам воспитывать собственную
дочь.
Одним словом, много было бы чего рассказать, но Лизавета Прокофьевна, ее
дочери и даже князь Щ. были до того уже поражены всем этим «террором», что даже боялись и упоминать об иных
вещах в разговоре с Евгением Павловичем, хотя и знали, что он и без них хорошо знает историю последних увлечений Аглаи Ивановны.
«Как! Надворный Судья танцует с
дочерью генерал-губернатора? Это
вещь небывалая, тут кроется что-нибудь необыкновенное».
Она помещалась в узеньком, но довольно глубоком погребке, какие московское купечество весьма часто устраивает в отдаленных комнатах своих домов для хранения вин, мариновки, варенья и прочих
вещей, до которых не положено касаться наемной руке, а за которыми ходит сама хозяйка, или ее
дочь, или свояченица, или падчерица.
Мать с горячностью возразила: «И вы думаете, что я захочу воспользоваться какими-нибудь
вещами или платьями после покойницы свекрови, когда у ней осталась незамужняя родная
дочь?..
— Об этих
вещах надо говорить заблаговременно,
дочь моя, — отвечала ей фрау Леноре на том же языке.
Мать ее была из рода Бактеевых и очень богата: она оставила
дочери девятьсот душ крестьян, много денег и еще более драгоценных
вещей и серебра; после отца также получила она триста душ; итак она была богатая сирота и будущая богатая невеста.
Книжка, как ближайшая причина, была отнята; потом пошли родительские поучения, вовеки нескончаемые; Марье Степановне показалось, что Вава ей повинуется не совсем с радостью, что она даже хмурит брови и иногда смеет отвечать; против таких
вещей, согласитесь сами, надобно было взять решительные меры; Марья Степановна скрыла до поры до времени свою теплую любовь к
дочери и начала ее гнать и теснить на всяком шагу.
Панауров, красивый, немножко наглый, закуривающий из лампадки и посвистывающий, казался ее отцу совершенным ничтожеством, и, когда потом зять в своих письмах стал требовать приданого, старик написал
дочери, что посылает ей в деревню шубы, серебро и разные
вещи, оставшиеся после матери, и 30 тысяч деньгами, но без родительского благословения; потом прислал еще 20 тысяч.
Жадов. Что? Как вы можете говорить при
дочери такие
вещи! Увольте нас от своего посещения… сейчас же, сейчас же.
— Но хороша и мать, — какие
вещи рассказывает про
дочь! — продолжала Анна Юрьевна.
И слезы, как их ни старался удержать граф, снова заискрились на его глазах, и он только старался поскорее их смигнуть, чтобы не сердить ими Бегушева. Собственно, под распоряжением по гардеробу
дочери Хвостиков разумел то, что, собрав оставленные ею
вещи и платья в городской квартире Тюменева, продал их за бесценок!
«Прошу вас к будущему четвергу приготовить все брильянтовые, хозяйственные и усадебные
вещи по составленной после смерти вашего мужа описи. Я намерен принять и приступить к управлению имением, а равным образом прошу вас выехать из усадьбы, в которой не считаю нужным, по случаю отсутствия вашей
дочери, освещать, отапливать дом и держать горничную прислугу, чтобы тем прекратить всякие излишние расходы, могущие, при вашей жизни в оной, последовать из имения малолетней, на каковое вы не имеете никакого права.
Но мы, старики-родители, на эти
вещи смотрим иначе: во-первых, нам кажется, что
дочь наша еще молода, нам как-то страшно отпустить ее в чужие руки, и очень натурально, что нас беспокоит, как она будет жить?
Старуха сначала смеялась над новой проделкой зятя, но
дочь плакала, и материнское сердце снова не вытерпело: она решилась объясниться с Сергеем Петровичем, но сей последний на все ее вопросы не удостоил даже и ответить и продолжал сбирать свои
вещи.
— Послушайте, Катерина Архиповна, в подобных
вещах нужно выбирать два полюса: или решительно не выдавать
дочь, если это невыгодно по вашим понятиям, или выдавать без всякого размышления, а так, потому только, что дочке этого желается.
— Бога ради, Катерина Архиповна, не говорите мне об этих
вещах, которых я и знать не хочу, — перебил Хозаров, очень, впрочем, довольный, что услыхал о бабушкином состоянии, — я женюсь только на вашей
дочери и желаю только владеть ими, а больше мне ничего не надобно.
Маменьке поручали наблюдать за хозяйством и потом разделить нас и
дочерей выдать замуж, наградя
вещами и платьями, коих, NB, у маменьки было до пропасти, еще от их бабушек оставшихся.
Надежда. Разве можно говорить с
дочерью о таких грешных
вещах? (Закрывает уши.) Я не хочу слушать.
Кисельников. Да, на бедность. «Ты, говорит, в конуре живешь… И
дочь, говорит, держишь в собачьей конуре… Вот, говорит, ей флигель, хороший, хороший. И тебе, говорит, и всем дам. Хочешь, говорит?» Я хочу, я пойду; вот я все возьму, я пойду. (Собирает
вещи.) Я пошел. Талан-доля…
«Великая
дочь моего сына! —
вещал он с умилением.
Поварчивала мать Манефа на Смолокурова, зачем, дескать, столь дорогие
вещи закупаешь, но Марко Данилыч отвечал: «Нельзя же Дуню кой-как устроить, всем ведомы мои достатки, все знают, что она у меня одна-единственная
дочь, недобрые, позорные слухи могут разнестись про меня по купечеству, ежель на
дочь поскуплюсь я.
— Знающие люди доподлинно так заверяют, — спокойно ответил Чубалов. — Опять же у нас насчет самых редкостных
вещей особые записи ведутся. И так икона с записью. Была она после также комнатной иконой у царевны Евдокии Алексеевны, царя Алексея Михайловича меньшой
дочери, а от нее господам Хитровым досталась, а от них в другие роды пошла, вот теперь и до наших рук доспела.
Артур и Тереза гуляли долго. Беседовали они о самых обыкновенных
вещах, много шутили, много смеялись…О старике-музыканте, его
дочери, мудрых людях и «шарлатане» не было и помину. Барон не сказал ни одной колкости…Он был любезен, как в былые годы в Вене, в доме Гейленштралей. Когда он проводил Терезу к ее кабриолету, стоявшему недалеко от домика Блаухер, было уже совершенно темно.
— А какая досадная
вещь вышла… Я вам писала, — директор банка обещал мне немедленно дать вам место в банке, как только приедете. Вчера захожу к нему, — оказывается, он совсем неожиданно уехал за границу В Карлсбаде у него опасно заболела
дочь. Спрашивала я помощника директора, ему он ничего не говорил о вас. Такая досада. Придется вам ждать, пока воротится директор.
Видал я ее потом в таких
вещах, как «Отец и
дочь» Ободовского и «Гризельда и Персиваль», и глубоко сожалел о том, что она навек не осталась русской простой девушкой, Авдотьей Максимовной, которую Ваня Бородкин спасает от срама.
Всё это очень хорошие
вещи, но, мой друг, вы не забывайте, что она моя
дочь!
Графиня устроилась в одной комнате со своей
дочерью, а Ольга Ивановна в кабинете доктора, из которого часть мебели и
вещей перенесены были в очищенный хозяином светлый новый сарайчик, куда и перебрался Федор Дмитриевич, и это помещение было немного удобнее походной палатки.
— Полно, родная, мне и без того моченьки нет, что-то так тяжко взгрустнулось, так
вещее замерло, и сама не знаю о чем! — отвечала, всхлипывая,
дочь.
— Вот моя
дочь, господин комиссар… Прикажите ей собрать все ее
вещи и следовать за мной.
— По разуму
вещей это так, — согласился он. — Но все же надо действовать пока осторожнее… Чтобы разрешить вопрос о их взаимных чувствах, я на днях познакомлю их. У Владимира нет отца, нет даже, кроме меня, покровителя, за него некому заслать сватов, так я сам буду его сватом перед самим собою и моей
дочерью…
— Опять вы меня в Макиавелли пожаловали. Вовсе нет. Антонина Дмитриевна тем только и занимается, что нашивает приданое какой-нибудь унтер-офицерской
дочери Мавре Беспаловой или приютской сироте Авдотье Вахрамеевой — это все в порядке
вещей. Говорить с ней о том, о чем я с вами теперь говорю, — значит только вызывать ее на разные изящные выражения, вы сами знаете…
Калисфения Фемистокловна наскоро с убытком продала кондитерскую и вывезла лучшие
вещи из обстановки, находившейся при ней, квартиры к
дочери. Остальное все было продано вместе с кондитерскою.
Дочь преобразователя силою
вещей выдвигалась на первый план в разгаре национального чувства, которое овладевало русскими, видевшими, что наверху, при падении одного немца возникал другой, а дела все ухудшались.
Кто-то из охотников вмешиваться не в свое дело сообщил письмом князю Петру Ивановичу, что в Орловской гимназии происходят будто бы непозволительные
вещи, — а именно — будто учитель истории (кажется) Вас. Ив. Фортунатов (тогда уже почтенный старик) излагает ученикам «революционные экзерсисы», а почетный попечитель гимназии, флота капитан 2-го ранга Мордарий Васильевич Милюков (на
дочери которого впоследствии был женат В. Якушкин), будто бы оказывает этому вредному делу потворство.
У Инны Ивановны, кроме младшего, Павлуши, есть еще сын, семейный, у которого она, собственно, и живет, так как своих средств не имеет; но оттого ли, что Николай порядочно суховатый человек, или по самой природе
вещей ее больше тянет к
дочери, всякое свое горе и беспокойство она несет к нам.
Далее этого идти уже некуда, и можно с утвердительностью сказать, что действительно «последняя
вещь горше первой», ибо
дочь крестьянки еще «для прилики» слышала наставление: «веди себя честно», а «
дочери девиц», как выразилась одна из них на суде, получают от своих матерей «прямое руководство к своей жизни». Здесь, к удовольствию селохвалителей и градоненавистников, городские фрукты действительно оказываются гнилостнее деревенских, но дело не в скверных концах, а в дурных началах…