Неточные совпадения
Я оставил Пугачева и вышел
на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу. В крепости все было спокойно и темно. Только в кабаке светился
огонь и раздавались крики запоздалых гуляк. Я
взглянул на дом священника. Ставни и ворота были заперты. Казалось, все в нем было тихо.
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали
огни,
на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное небо казалось очень близким земле, звезды без лучей, похожие
на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что небо может быть очень бедным и грустным.
Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «
на чай» и не спеша пошел домой, размышляя о старике, о корке...
Бальзаминов. Впотьмах, маменька, мечтать лучше. Оно можно и при
огне, только надобно зажмуриться, а в потемках можно и так, с открытыми глазами. Я теперь могу себя представить как угодно. И в зале могу себя представить в отличной, и в карете, и в саду; а принесите вы свечку, я сейчас увижу, что я в самой бедной комнате, мебель скверная, ну и все пропало. Да и
на себя-то
взгляну — совсем не тот, какой я в мечтах-то.
Любитель комфорта, может быть, пожал бы плечами,
взглянув на всю наружную разнорядицу мебели, ветхих картин, статуй с отломанными руками и ногами, иногда плохих, но дорогих по воспоминанию гравюр, мелочей. Разве глаза знатока загорелись бы не раз
огнем жадности при взгляде
на ту или другую картину,
на какую-нибудь пожелтевшую от времени книгу,
на старый фарфор или камни и монеты.
Старовер с пренебрежением плюнул и стал укладываться
на ночь. Я распрощался с ним и пошел к своему биваку. У
огня с солдатами сидел Дерсу.
Взглянув на него, я сразу увидел, что он куда-то собирается.
Он развел еще один
огонь и спрятался за изгородь. Я
взглянул на Дерсу. Он был смущен, удивлен и даже испуган: черт
на скале, бросивший камни, гроза со снегом и обвал в горах — все это перемешалось у него в голове и, казалось, имело связь друг с другом.
Я
взглянул на костер. Дрова искрились и трещали.
Огонь вспыхивал то длинными, то короткими языками, то становился ярким, то тусклым; из угольев слагались замки, гроты, потом все это разрушалось и созидалось вновь. Дерсу умолк, а я долго еще сидел и смотрел
на «живой
огонь».
Я
взглянул на Дерсу. Он спокойно курил трубку и равнодушно посматривал
на огонь. Начавшаяся пурга его не пугала. Он так много их видел
на своем веку, что эта не была для него новинкой.
Точно по
огню для Вихрова пробежали эти два-три месяца, которые он провел потом в Воздвиженском с Мари: он с восторгом смотрел
на нее, когда они поутру сходились чай пить; с восторгом видел, как она, точно настоящая хозяйка, за обедом разливала горячее; с восторгом и подолгу
взглядывал на нее, играя с ней по вечерам в карты.
Женщина быстро ушла, не
взглянув на гостью. Сидя
на лавке против хозяина, мать осматривалась, — ее чемодана не было видно. Томительная тишина наполняла избу, только
огонь в лампе чуть слышно потрескивал. Лицо мужика, озабоченное, нахмуренное, неопределенно качалось в глазах матери, вызывая в ней унылую досаду.
Но если бы она могла
взглянуть в глаза Техоцкому, если б талия ее, которую обнимала рука милого ей канцеляриста, была хоть
на минуту одарена осязанием, она убедилась бы, что взор его туп и безучастен, она почувствовала бы, что рука эта не согрета внутренним
огнем.
— Кабы мне ноги Господь дал, да я бы
на четвереньках
на Смородинку уполз, — часто говорил Маркушка, и его тусклые глаза начинали теплиться загоравшимся
огнем. — Я и по ночам вижу эту жилку… как срубы спутают, как Кайло с Пестерем забой делают… Ох, хоть бы одним глазком привел Господь
взглянуть на Смородинку!..
А потому он в Бадене, что тетка Татьяны, ее воспитавшая, Капитолина Марковна Шестова, старая девица пятидесяти пяти лет, добродушнейшая и честнейшая чудачка, свободная душа, вся горящая
огнем самопожертвования и самоотвержения; esprit fort (она Штрауса читала — правда, тихонько от племянницы) и демократка, заклятая противница большого света и аристократии, не могла устоять против соблазна хотя разочек
взглянуть на самый этот большой свет в таком модном месте, каков Баден…
Через несколько дней после этого Илья встретил Пашку Грачёва. Был вечер; в воздухе лениво кружились мелкие снежинки, сверкая в
огнях фонарей. Несмотря
на холод, Павел был одет только в бумазейную рубаху, без пояса. Шёл он медленно, опустив голову
на грудь, засунув руки в карманы, согнувши спину, точно искал чего-то
на своей дороге. Когда Илья поравнялся с ним и окликнул его, он поднял голову,
взглянул в лицо Ильи и равнодушно молвил...
Он
взглянул на нее и ничего не ответил. Потом с неба посыпалась изморось, — маленькие, едва видные капельки сырости заволакивали
огни фонарей и окна магазинов сероватой пылью. От этой пыли стало тяжело дышать…
Но, наконец, устал и патер; он
взглянул на свой толстый хронометр, зевнул и, потянувшись перед
огнем, отправился к своему ложу.
Старик поднял уголек, раздул — осветились только его глаза и нос, потом, когда отыскали дугу, подошел с
огнем к Липе и
взглянул на нее; и взгляд его выражал сострадание и нежность.
Рыжий свет выпуклых закопченных стекол, колеблясь, озарил воду, весла и часть пространства, но от
огня мрак вокруг стал совсем черным, как слепой грот подземной реки. Аян плыл к проливу,
взглядывая на звезды. Он не торопился — безветренная тишина моря, по-видимому, обещала спокойствие, — он вел шлюпку, держась к берегу. Через некоторое время маленькая звезда с правой стороны бросила золотую иглу и скрылась, загороженная береговым выступом; это значило, что шлюпка — в проливе.
Вчера погорал,
А сегодня, изволите видеть,
Из
огня прямо в воду попал!»
Я
взглянул на нее — и заметил,
Что старухе-то жаль бедняка...
Маруся, казалось, готова была примириться с нами. Она вступила в роль хозяйки, поставила чайник и уселась было около Степана, ожидая, пока вода закипит у
огня. При этом исподлобья она
взглядывала на нас с выражением застенчивого любопытства. Но мой товарищ, в свою очередь окинув ее пристальным взглядом, сказал...
Предположения его не обманули: через несколько времени они увидели, точно, небольшой хуторок, состоявший из двух только хат, находившихся в одном и том же дворе. В окнах светился
огонь. Десяток сливных дерев торчало под тыном.
Взглянувши в сквозные дощатые ворота, бурсаки увидели двор, установленный чумацкими возами. Звезды кое-где глянули в это время
на небе.
Я
взглянул на бедную женщину, которая одна была как мертвец среди всей этой радостной жизни:
на ресницах ее неподвижно остановились две крупные слезы, вытравленные острою болью из сердца. В моей власти было оживить и осчастливить это бедное, замиравшее сердце, и я только не знал, как приступить к тому, как сделать первый шаг. Я мучился. Сто раз порывался я подойти к ней, и каждый раз какое-то невозбранное чувство приковывало меня
на месте, и каждый раз как
огонь горело лицо мое.
Вдруг оба генерала
взглянули друг
на друга: в глазах их светился зловещий
огонь, зубы стучали, из груди вылетало глухое рычание. Они начали медленно подползать друг к другу и в одно мгновение ока остервенились. Полетели клочья, раздался визг и оханье; генерал, который был учителем каллиграфии, откусил у своего товарища орден и немедленно проглотил. Но вид текущей крови как будто образумил их.
При отблеске каминного
огняКартина как-то задрожала в раме,
Сперва
взглянула словно
на меня
Молящими и влажными глазами,
Потом, ресницы медленно склоня,
Свой взор
на шкаф с узорными часами
Направила. Взор говорил: «Смотри!»
Часы тогда показывали: три.
И вдруг нечаянно, негаданно явился он… Как
огнем охватило Манефу, когда,
взглянув на паломника, она признала в нем дорогого когда-то ей человека… Она, закаленная в долгой борьбе со страстями, она, победившая в себе ветхого человека со всеми влеченьями к миру, чувственности, суете, она, умертвившая в себе сердце и сладкие его обольщения, едва могла сдержать себя при виде Стуколова, едва не выдала людям давнюю, никому не ведомую тайну.
Не стучит, не гремит, ни копытом говорит, безмолвно, беззвучно по синему небу стрелой калено́й несется олень златорогий… [Златорогий олень, как олицетворение солнца, нередко встречается в старинных песнях, сказках и преданиях русского Севера.] Без
огня он горит, без крыльев летит,
на какую тварь ни
взглянет, тварь возрадуется… Тот олень златорогий — око и образ светлого бога Ярилы — красное солнце…
И не совсем еще проснувшимся, не успевшим стряхнуть с себя обаяние молодого томительного сна, почтальоном вдруг овладело желание, ради которого забываются тюки, почтовые поезда… все
на свете. Испуганно, словно желая бежать или спрятаться, он
взглянул на дверь, схватил за талию дьячиху и уж нагнулся над лампочкой, чтобы потушить
огонь, как в сенях застучали сапоги и
на пороге показался ямщик… Из-за его плеча выглядывал Савелий. Почтальон быстро опустил руки и остановился, словно в раздумье.
Я стал прощаться… Многое было сказано ночью, но я не увозил с собою ни одного решенного вопроса и от всего разговора теперь утром у меня в памяти, как
на фильтре, оставались только
огни и образ Кисочки. Севши
на лошадь, я в последний раз
взглянул на студента и Ананьева,
на истеричную собаку с мутными, точно пьяными глазами,
на рабочих, мелькавших в утреннем тумане,
на насыпь,
на лошаденку, вытягивающую шею, и подумал...
Мне стало противно, и я тоже ушел из театра, да и не хотелось мне слишком рано открыть свое инкогнито.
На улице я
взглянул в ту сторону неба, где была война, там все было спокойно, и ночные желтые от
огней облака ползли медленно и спокойно. «Быть может, все это сон и никакой войны нет?» — подумал я, обманутый спокойствием неба и города.
Взглянув на него, последний просто испугался. Лицо князя было мрачно, в глазах горел недобрый
огонь, и он так свирепо поглядел
на него, что Осип Федорович не узнал его обыкновенного веселого и беспечного взгляда.
Щеки — что твоя малина, в глазах
огонь соколиный:
взглянут на друга — рублем дарят,
взглянут на недруга — крови хотят.
— В печку… в
огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, — сказал он, — все эти дела в
огонь. Пускай косят хлеба и жгут дрова
на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят — щепки летят. — Он
взглянул еще раз
на бумагу — О, аккуратность немецкая! — проговорил он, качая головой.
Он рассыпал
огонь, разбил трубку и бросил ее. Потом помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело
взглянул на Ростова.