Неточные совпадения
Когда после того, как Махотин и Вронский перескочили большой барьер, следующий офицер упал тут же на голову и разбился замертво и шорох ужаса пронесся по всей
публике, Алексей Александрович
видел, что Анна даже не заметила этого и с трудом поняла, о чем заговорили вокруг.
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать
публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я
видел его только раз в моей жизни на большой дороге; следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Разумихин, сконфуженный окончательно падением столика и разбившимся стаканом, мрачно поглядел на осколки, плюнул и круто повернул к окну, где и стал спиной к
публике, с страшно нахмуренным лицом, смотря в окно и ничего не
видя.
— Как
видит почтеннейшая
публика, здесь нет чудес, а только ловкость рук, с чем согласна и наука. Итак: на пиджаке моем по три пуговицы с каждой стороны. Эйн!
— А знаете, — сказал он, усевшись в пролетку, — большинство задохнувшихся, растоптанных — из так называемой чистой
публики… Городские и — молодежь. Да. Мне это один полицейский врач сказал, родственник мой. Коллеги, медики, то же говорят. Да я и сам
видел. В борьбе за жизнь одолевают те, которые попроще. Действующие инстинктивно…
Да,
публика весьма бесцеремонно рассматривала ее, привставая с мест, перешептываясь. Самгин находил, что глаза женщин светятся завистливо или пренебрежительно, мужчины корчат слащавые гримасы, а какой-то смуглолицый, курчавый, полуседой красавец с пышными усами вытаращил черные глаза так напряженно, как будто он когда-то уже
видел Марину, а теперь вспоминал: когда и где?
Но Дронов не пришел, и прошло больше месяца времени, прежде чем Самгин
увидел его в ресторане «Вена». Ресторан этот печатал в газетах объявление, которое извещало
публику, что после театра всех известных писателей можно
видеть в «Вене». Самгин давно собирался посетить этот крайне оригинальный ресторан, в нем показывали не шансонеток, плясунов, рассказчиков анекдотов и фокусников, а именно литераторов.
«Показывает старомодный московский демократизм», — отметил Самгин, наблюдая из-под очков за
публикой, — кое-кто посматривал на Лютова иронически. Однако Самгин чувствовал, что Лютов искренно рад
видеть его. В коридоре, по дороге в кабинет, Самгин осведомился: где Алина?
После Ходынки и случая у манежа Самгин особенно избегал скопления людей, даже
публика в фойе театров была неприятна ему; он инстинктивно держался ближе к дверям, а на улицах,
видя толпу зрителей вокруг какого-то несчастия или скандала, брезгливо обходил людей стороной.
Но почему-то нужно было
видеть, как поведет себя Марина, и — вот он сидит плечо в плечо с нею в ложе для
публики.
А хозяин, как нарочно, пустился опять толковать о спиритизме и о каких-то фокусах, которые будто бы сам
видел в представлении, а именно как один приезжий шарлатан, будто бы при всей
публике, отрезывал человеческие головы, так что кровь лилась, и все
видели, и потом приставлял их опять к шее, и что будто бы они прирастали, тоже при всей
публике, и что будто бы все это произошло в пятьдесят девятом году.
— Ах, сколько
публики, сколько
публики! — восклицала с восторгом институтки Хиония Алексеевна, кокетливо прищуривая глаза. — Вот, Сергей Александрыч, вы сегодня
увидите всех наших красавиц…
Видели Аню Пояркову? Высокая, с черными глазами… О, это такая прелесть, такая прелесть!..
Конечно, и в
публике, и у присяжных мог остаться маленький червячок сомнения в показании человека, имевшего возможность «
видеть райские двери» в известном состоянии лечения и, кроме того, даже не ведающего, какой нынче год от Рождества Христова; так что защитник своей цели все-таки достиг.
Так
видишь ли, проницательный читатель, это я не для тебя, а для другой части
публики говорю, что такие люди, как Рахметов, смешны.
Публика, метнувшаяся с дорожек парка, еще не успела прийти в себя, как
видит: на золотом коне несется черный дьявол с пылающим факелом и за ним — длинные дроги с черными дьяволами в медных шлемах… Черные дьяволы еще больше напугали народ… Грохот, пламя, дым…
В сентябре 1861 года город был поражен неожиданным событием. Утром на главной городской площади, у костела бернардинов, в пространстве, огражденном небольшим палисадником,
публика, собравшаяся на базар, с удивлением
увидела огромный черный крест с траурно — белой каймой по углам, с гирляндой живых цветов и надписью: «В память поляков, замученных в Варшаве». Крест был высотою около пяти аршин и стоял у самой полицейской будки.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал, доктор запер все двери в комнате и опять стал у окна, — из окна-то он его уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь
увидели его! Доктор стоял у окна и раскланивался с
публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве живут и умирают»),
видя на бале у московского военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью (он знал, хоть по фамилии, всю московскую
публику), спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
Читаю на русском перевод «Хижины дяди Тома» при первом номере «Современника». Перевод «Русского вестника» лучше, но хорошо, что и этот выдан вдруг сполна. Там
публика должна ждать несколько месяцев. Я думаю, помещики и помещицы некоторые
увидят, что кивают на Петра. [То есть русские издатели романа Бичер-Стоу имеют в виду отечественных помещиков-крепостников.]
— Помилуйте! зачем же-с? И как же возможно это доказать? Это дело душевное-с! Я, значит, что
видел, то и докладываю!
Видел, к примеру, что тут
публика… в умилении-с… а они в фуражке!
«Ух, — думаю, — да не дичь ли это какая-нибудь вместо людей?» Но только
вижу я разных знакомых господ ремонтеров и заводчиков и так просто богатых купцов и помещиков узнаю, которые до коней охотники, и промежду всей этой
публики цыганка ходит этакая… даже нельзя ее описать как женщину, а точно будто как яркая змея, на хвосте движет и вся станом гнется, а из черных глаз так и жжет огнем.
Подождите еще несколько минут, и вы
увидите новый наплыв
публики: запоздавших.
— Леший! — подтвердил директорский кучер, и затем более замечательного у подъезда ничего не было; но во всяком случае вся губернская
публика, так долго скучавшая, была на этот раз в сборе, ожидая
видеть превосходную, говорят, актрису Минаеву в роли Эйлалии, которую она должна была играть в известной печальной драме Коцебу [Коцебу Август (1761—1819) — немецкий реакционный писатель.] «Ненависть к людям и раскаяние».
Впрочем, надобно сказать, что и вся
публика, если и не так явно, то в душе ахала и охала. Превосходную актрису, которую предстояло
видеть, все почти забыли, и все ожидали, когда и как появится новый кумир, к которому устремлены были теперь все помыслы. Полицейский хожалый первый завидел двух рыжих вице-губернаторских рысаков и, с остервенением бросившись на подъехавшего в это время к подъезду с купцом извозчика, начал его лупить палкой по голове и по роже, говоря...
— Если же стать прямо лицом к лицу с
публикой, так мы сейчас
видели, как много в ней смысла и понимания.
— Не слушайте Петра Иваныча: рассуждайте с ним о политике, об агрономии, о чем хотите, только не о поэзии. Он вам никогда об этом правды не скажет. Вас оценит
публика — вы
увидите… Так будете писать?
О боже, как приняла ее
публика,
увидев ее бледное, страдальческое лицо и огромные серые глаза! С каждым актом игра ее производила все более грандиозное впечатление на
публику, переполнявшую театр. И вот подошла последняя сцена, сцена, в которой Варя отравляется.
И
вижу я, что моя
публика смутилась, а Савва Морозов даже бутылку шампанского отставил в другую сторону, хотя у меня фужер был пустой. Только один Бугров поддержал меня...
Я настоящую
публику не виню: отцы семейств не только не теснились и никого не теснили, несмотря на чины свои, но, напротив, говорят, сконфузились еще на улице,
видя необычайный по нашему городу напор толпы, которая осаждала подъезд и рвалась на приступ, а не просто входила.
К осени Аннинька с изумлением
увидела, что ее заставляют играть Ореста в «Прекрасной Елене» и что из прежних первых ролей за ней оставлена только Перикола, да и то потому, что сама девица Налимова не решилась соперничать с ней в этой пьесе. Сверх того, антрепренер объявил ей, что, ввиду охлаждения к ней
публики, жалованье ее сокращается до 75 рублей в месяц с одним полубенефисом в течение года.
За лето я дважды
видел панику на пароходе, и оба раза она была вызвана не прямой опасностью, а страхом перед возможностью ее. Третий раз пассажиры поймали двух воров, — один из них был одет странником, — били их почти целый час потихоньку от матросов, а когда матросы отняли воров,
публика стала ругать их...
Публика неодобрительно и боязливо разошлась; в сумраке сеней я
видел, как сердито сверкают на круглом белом лице прачки глаза, налитые слезами. Я принес ведро воды, она велела лить воду на голову Сидорова, на грудь и предупредила...
— То-то «эх, Фома»! Видно, правда не пуховик. Ну, хорошо; мы еще потом поговорим об этом, а теперь позвольте и мне немного повеселить
публику. Не все же вам одним отличаться. Павел Семенович!
видели вы это чудо морское в человеческом образе? Я уж давно его наблюдаю. Вглядитесь в него: ведь он съесть меня хочет, так-таки живьем, целиком!
Ну, не везло, Зоечка, ну что ж ты поделаешь. Возьмешь карту — жир, жир… Да… На суде я заключительное слово подсудимого сказал, веришь ли, не только интеллигентная
публика, конвойные несознательные и те рыдали. Ну, отсидел я…
Вижу, нечего мне больше делать в провинции. Ну, а когда у человека все потеряно, ему нужно ехать в Москву. Эх, Зойка, очерствела ты в своей квартире, оторвалась от массы.
Как-то одного из них он
увидел в компании своих знакомых, ужинавших в саду, среди
публики. Сверкнул глазами. Прошел мимо. В театре ожидался «всесильный» генерал-губернатор князь Долгоруков. Лентовский торопился его встретить. Возвращаясь обратно, он ищет глазами ростовщика, но стол уже опустел, а ростовщик разгуливает по берегу пруда с регалией в зубах.
Меня окружает
публика… Пожарные… Брандмейстер, придя в себя, обнял и поцеловал меня… А я все еще в себя не приду. К нам подходит полковник небольшого роста, полицмейстер Алкалаев-Карагеоргий, которого я издали
видел в городе… Брандмейстер докладывает ему, что я его спас.
Публика загудела. Это была не обычная корзина аэростата, какие я
видел на картинках, а низенькая, круглая, аршина полтора в диаметре и аршин вверх, плетушка из досок от бочек и веревок. Сесть не на что, загородка по колено. Берг дал знак, крикнул «пускай», и не успел я опомниться, как шар рванулся сначала в сторону, потом вверх, потом вбок, брошенный ветром, причем низком корзины чуть-чуть не ударился в трубу дома — и закрутился… Москва тоже крутилась и проваливалась подо мной.
Первый раз я это явление почувствовал так: уже в конце раскопок я как-то поднялся наверх и встретил среди
публики своего знакомого педагога — писателя Е.М. Гаршина, брата Всеволода Гаршина. Он
увидел меня и ужаснулся. Действительно, — обросший волосами, нечесаный и немытый больше недели, с облупившимся от жары загоревшим дочерна лицом я был страшен.
Но сам не успевает пробраться к лестнице и,
вижу, проваливается. Я
вижу его каску наравне с полураскрытой крышей… Невдалеке от него вырывается пламя… Он отчаянно кричит… Еще громче кричит в ужасе
публика внизу… Старик держится за железную решетку, которой обнесена крыша, сквозь дым сверкает его каска и кисти рук на решетке… Он висит над пылающим чердаком… Я с другой стороны крыши, по желобу, по ту сторону решетки ползу к нему, крича вниз народу.
Но вдруг, повернув голову влево, Илья
увидел знакомое ему толстое, блестящее, точно лаком покрытое лицо Петрухи Филимонова. Петруха сидел в первом ряду малиновых стульев, опираясь затылком о спинку стула, и спокойно поглядывал на
публику. Раза два его глаза скользнули по лицу Ильи, и оба раза Лунёв ощущал в себе желание встать на ноги, сказать что-то Петрухе, или Громову, или всем людям в суде.
Публика была на его стороне; он и
видел и чувствовал эго, и резко, громко заговорил...
Важно и торжественно входили они в зрительный зал, когда уже вся
публика сидела на своих местах. Как сейчас
вижу: с биноклем, опершись на барьер, осматривает театр Н. П. Кичеев, стройный, вылощенный сотрудник «Новостей» Нотовича; рядом с ним, всегда неразлучно, А. Д. Курепин, фельетонист «Нового времени».
Вольский читал отрывки из Тургенева и на «бис» — монолог Чацкого, а
публика продолжала аплодировать, хотя и
видела, что артист устал. Прочел он наизусть «Тройку» Гоголя, что окончательно привело в восторг слушателей, аплодисментами не пускавших артиста со сцены. Чуть Вольский делал шаг назад, аплодисменты раздавались громче.
Его поставили на афишу: «Певец Петров исполнит „Баркаролу“. Сбор был недурной, виднелся в последний раз кой-кто из „ермоловской“
публики. Гремел при вызовах один бас. Петров имел успех и, спевши, исчез. Мы его так и не
видели. Потом приходил полицмейстер и справлялся, кто такой Петров, но ответа не получил: его не знал никто из нас, кроме Казанцева, но он уехал перед бенефисом Вязовского, передав театр нам, и мы доигрывали сезон довольно успешно сами.
Ознобишин, скрывший меня от
публики перед началом вечера в артистической комнате, сам принес стул за левую кулису, на авансцену, и я ближе всех мог
видеть лицо Вольского. Он действительно устал, но при требовании Гамлета улыбнулся, подошел к столу, из хрустального графина налил воды и выпил.
Публика аплодировала, приняв это за согласие.
Публика,
видя ее усталую, а может быть, чувствуя, что сильнее, чем «Вперед», уже ничего сказать нельзя, только благодарно, неистово приветствовала…
Блок стоял слева у окна, в темной глубине, около столика: за
публикой, стоявшей и сидевшей на эстраде, я не мог его
видеть.
Публика увидела двух губернаторов: одного в ложе, а другого (с такими же точно баками) заседавшего на декорации на троне Вельзевула…
— Мне пришлось выйти за вас и сказать
публике, что автор стихотворения на пожаре у Рогожской, и это было встречено шумным приветствием. А сообщил об этом гласный думы Шамин, который два часа назад ехал мимо и
видел вас рядом с брандмайором Потехиным: «Оба в саже, оба мокрые!»
Оперетка тогда только начала входить в моду, а такой молодой Периколы, Булоты и Прекрасной Елены тамбовская
публика не
видела.