Неточные совпадения
Но не сгорит платье и не изотрется само собою; бережлива
старушка, и салопу суждено пролежать долго в распоротом
виде, а потом достаться по духовному завещанию племяннице внучатной сестры вместе со всяким другим хламом.
Ехали в тумане осторожно и медленно, остановились у одноэтажного дома в четыре окна с парадной дверью; под новеньким железным навесом, в медальонах между окнами, вылеплены были гипсовые птицы странного
вида, и весь фасад украшен аляповатой лепкой, гирляндами цветов. Прошли во двор; там к дому примыкал деревянный флигель в три окна с чердаком; в глубине двора, заваленного сугробами снега, возвышались снежные деревья сада. Дверь флигеля открыла маленькая
старушка в очках, в коричневом платье.
Старушка эта сидела у печки на нарах и делала
вид, что ловит четырехлетнего коротко обстриженного пробегавшего мимо нее толстопузого, заливавшегося смехом мальчика.
Старушка привстала и поклонилась мне, не выпуская из сухощавых рук толстого гарусного ридикюля в
виде мешка.
Живо помню я
старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с
виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости, любви, заботы и столько прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Она сидела, улыбаясь, и иногда взглядывала на меня, как бы говоря: «Лета имеют свои права,
старушка раздражена»; но, встречая мой взгляд, не подтверждавший того, она делала
вид, будто не замечает меня.
— Иди-ка ты, отец, к себе лучше, — проговорила
старушка с решительным
видом, какого Галактион не ожидал. — Я уж сама.
В углу гостиной, у печки, в креслах, сидела маленькая
старушка, еще с
виду не то чтоб очень старая, даже с довольно здоровым, приятным и круглым лицом, но уже совершенно седая и (с первого взгляда заключить было можно) впавшая в совершенное детство.
Теперь можно спокойно, не торопясь, со вкусом, сладко обедать и ужинать, к чему Анна Марковна всегда питала большую слабость, выпить после обеда хорошей домашней крепкой вишневки, а по вечерам поиграть в преферанс по копейке с уважаемыми знакомыми пожилыми дамами, которые хоть никогда и не показывали
вида, что знают настоящее ремесло
старушки, но на самом деле отлично его знали и не только не осуждали ее дела, но даже относились с уважением к тем громадным процентам, которые она зарабатывала на капитал.
— Ваше превосходительство, в ком же нам и защиты искать! — возражала
старушка. — Я вон тоже с покойным моим мужем неудовольствия имела (пил он очень и буен в этом
виде был), сколько раз к Ивану Алексеичу обращалась; он его иногда по неделе, по две в частном доме держал.
— Вот он какой, — сказала
старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Я рассказал все в тот же день Анне Андреевне, чтоб обрадовать
старушку, умоляя ее, между прочим, не заглядывать ему теперь в лицо с особенным
видом, не вздыхать, не делать намеков и, одним словом, ни под каким
видом не показывать, что ей известна эта последняя его выходка.
Тут и милая
старушка, которая уже теперь не может прийти в себя от умиления при
виде той массы панталон, которая все больше и больше увеличивается, по мере приближения к центру городка.
Да, это было так. Мне удалось узнать, что еще жива В.А. Нащокина и ютится где-то в подмосковном селе Всехсвятском. Я нашел ее на задворках, в полуразрушенном флигельке. Передо мной на ветхом кресле сидела ветхая, ветхая
старушка, одна-одинешенька. Ее сын, уже с проседью, я видел его после на скачках в потрепанном
виде, был без места и ушел в Москву, а его дети убежали играть.
Все это придавало двору весьма оживленный
вид и делало его как бы похожим на скит раскольничий, тем более, что во всех этих флигельках проживали какие-то все
старушки, называвшие себя богаделенками Екатерины Филипповны.
У окна, на креслах, с чулком в руке, — миньятюрная
старушка, с веселым и сморщившимся
видом, с повисшими бровями и тоненькими бледными губами.
Но
вид деревни, в которой
старушка родилась и провела свою молодость вплоть до замужества, соблазнил ее: она вошла на улицу.
Дуня проводила
старушку до самой вершины берегового хребта и вернулась домой не прежде, как когда тетушка Анна исчезла из
виду.
Старушка не могла дать себе отчета в своих чувствах: она не объяснила бы, почему рыдание вырвалось у нее теперь, а не прежде; тут только поняла она почему-то, что уже не оставалось малейшей надежды; тут только, в
виду смерти, осмыслила она всю силу пятидесятилетней привязанности своей, всю важность потери.
— Но, — сказал ему Алеша, — объясни мне, любезная Чернушка, отчего ты, будучи министром, являешься в свет в
виде курицы и какую связь имеете вы со
старушками голландками?
—
Старушка с
виду ничего не показывали: скрытны чрезвычайно были-с! — отвечала Алена Игнатьевна.
Доходили такие слухи и до самой вдовы, и она их, по общему мнению, опровергала очень слабо:
старушка имела в
виду, что эти толки ей не повредят.
Теркин тоже подосадовал на
старушку за перерыв их беседы. У него было еще многое на сердце, с чем он стремился к Аршаулову. Сегодня он с ним и простится и не уйдет от него с пустыми руками… И утомлять его он боялся, хотя ему
вид Аршаулова не показался уже таким безнадежным. Явилась надежда вылечить его, поселить на юге, обеспечить работой по душе.
Одна вздыхала и крестилась, что бы ни показывал монах: светскую картину, портрет, мозаичный
вид флорентийской работы; а когда его приперли сзади к заставке открытой двери в крайнюю светелку с деревянной отделкой и зеркальным потолком, где владыка отдыхал в жаркую пору, одна из
старушек истово перекрестилась, посмотрела сначала на соломенную шляпу с широкими плоскими полями, лежавшую тут же, потом на зеркальный потолок в позолоченных переборах рамок и вслух проговорила слезливым звуком...
Вошла
старушка, с бодрым, немного строгим лицом, в кацавейке, небольшого роста,
видом не старая дворовая, а как будто из другого звания. Чепец скрывал волосы. Темные глаза смотрели пытливо.
Послышались шлепающие шаги, и к Теркину вышла
старушка, очень бедно, не по-крестьянски одетая,
видом няня, без чепца, с седыми как лунь волосами, завернутыми в косичку на маковке, маленького роста, сгорбленная, опрятная. Старый клетчатый платок накинут был на ситцевый капот. — Господин Аршаулов? — переспросил Теркин. — Здесь, если не ошибаюсь?
— Уж не вздумал ли доро́гой называть Антона бароном! — сказала
старушка с
видом встревоженным. — Тебе это строго запрещено.
При
виде старушки-няньки, она вспомнила свой поступок, свое бегство во второй раз из-под ее присмотра со всеми его последствиями, и снова лишилась чувств.
Старушкам был почет только для
вида, при народе на улицах, а дома ставили их ни во что.
Старушка заботливо оправляла подушки больной. При
виде докторши лицо девушки вспыхнуло и осветилось радостной улыбкой.
— Не извольте тревожиться. Обмундирование я, ваше высокородие, спрысну. Уж насчет этого сам призадумывался, — однако действует… На Шарике ж ошейника и
видом не видать было. Винтовок, между прочим, брать не придется. Сталь-дерево нипочем не поддается. Старушка-то недоглядела…
Расстроенный, убитый
вид вошедшего молодого человека до того поразил
старушку, что она выронила из рук маленький кусочек сахару, который несла ко рту, готовясь запить его дымящимся на блюдечке чаем, который держала в левой руке.
Торопливо взобрались они на ступеньки крыльца станционного домика и в первой же комнате были встречены выбежавшей на звон колокольчика
старушкой, благодушной, маленькой, со сморщенным в
виде печеного яблока лицом, — женой станционного смотрителя Петра Петровича Власова — Софьей Сергеевной.
Вслед за какою-то
старушкой с подвязанным подбородком, в коротком стеганом салопце, и он проник в боковой ход. Сюда попадал он в первый раз в жизни. Когда Стягин был студентом, храм строился, и строился долго-долго. Никогда его не интересовали работы внутри церкви. Наружный ее
вид находил он всегда тяжелым, лишенным всякого стиля, с безвкусною золотою шапкой.